Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев следует сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда управляющий доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.
Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь все время удерживала ее в каюте, и плавание для нее закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.
– Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, – сказал он, не пытаясь сесть. – И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания, не хочешь ли ты взять в Афины какой-то груз – какую-нибудь мебель, например, или непортящиеся продукты?
«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, – подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. – Но такими запоминающимися делает их вовсе не удивительный цвет. Это – нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»
– Спасибо, Гай Фонтей, – улыбнулась она. – Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… – она притворилась испуганной, – кроме моря, а с ним никто не может договориться.
Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся губами.
– Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер – благоприятным, а наше плавание – быстрым.
После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.
Море вело себя так, как заказывал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но у Фонтея был и свой интерес. Он хотел наслаждаться компанией этой восхитительной женщины во время всего плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в Октавии ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на «римскую матрону» в его представлении, – словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала в компании Октавии во время путешествия от Тарента до Афин останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но это чувство не имело ничего общего с теми низкими желаниями, которые он привык ассоциировать с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, чтобы заняться с ним любовью, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия была выше этого, она была и женщиной, и богиней.
Хуже всего было то, что он знал: Антоний не встретит ее в Афинах, Антоний в Антиохии, в цепких руках царицы Клеопатры. Брат Октавии тоже знал об этом.
– Я доверил мою сестру тебе, Гай Фонтей, – сказал Октавиан, перед тем как кавалькада отправилась из Капуи в Тарент, – так как считаю, что ты самый надежный из людей Антония, и верю, что ты – человек чести. Конечно, твое главное задание – сопровождать эти военные машины, но я попрошу тебя о большем, если ты не возражаешь.
«Один из людей Антония» – это был типичный для Октавиана сомнительный комплимент. Но Фонтей не обиделся, поскольку он чувствовал, что это просто предисловие к чему-то намного более важному, что хотел сказать Октавиан. И вот.
– Тебе известно, что делает Антоний, с кем он это делает, где это делает и, вероятно, почему это делает, – произнес Октавиан. – К сожалению, моя сестра почти ничего не знает о том, что происходит в Антиохии, а я ничего ей не сказал, ведь, возможно, Антоний просто… э-э… заполняет время, ублажая Клеопатру. Может быть, он вернется к моей сестре, как только узнает, что она в Афинах. Сомневаюсь, но должен допустить этот вариант. Вот о чем я тебя прошу: оставайся в Афинах рядом с Октавией на случай, если Антоний не появится. Фонтей, если он не приедет, бедной Октавии понадобится друг. Новость, что измена Антония серьезная, убьет ее. Я верю, что ты будешь ей только другом, но заботливым другом. Моя сестра – залог удачи Рима, своего рода весталка. Если Антоний разочарует ее, ей нужно вернуться домой, но не впопыхах. Ты понимаешь?
– Все понимаю, Цезарь, – сказал Фонтей, не колеблясь. – Она не покинет Афины, пока не развеется последняя надежда.
Вспомнив этот разговор, Фонтей почувствовал, как лицо его исказилось от боли. Теперь он знал эту женщину значительно лучше, чем тогда, во время разговора с Октавианом. Он вдруг понял, что ее судьба совсем не безразлична ему.
Что ж, теперь они в Греции и его жертвы должны принять греческие боги: мать Деметра, похищенная дочь Персефона, гонец Гермес, бог морских пучин Посейдон и царица Гера. Позвать Антония в Афины, пусть он разорвет связь с Клеопатрой! Как он мог предпочесть такую тощую, непривлекательную, маленькую женщину красавице Октавии? Это немыслимо, просто немыслимо!
Октавия скрыла от всех разочарование при известии, что Антоний в Антиохии, но, узнав подробности ужасной кампании у Фрааспы, решила, что он, наверное, предпочитает быть в этот момент с армией. Она сразу же написала ему о своем приезде в Афины и о подарках, которые она привезла, от солдат до таранов и артиллерии. Письмо было полно новостей о его детях. В простоте душевной она написала еще, что если он не может приехать в Афины, то пусть потребует, чтобы ее привезли в Антиохию.
Между написанием этого письма и ответом Антония – ожидание в целый месяц! – она вынуждена была возобновить знакомства и дружеские отношения, завязанные еще во время первого приезда в Афины. Большинство из знакомых были люди безобидные, но, когда управляющий объявил о приходе Пердиты, у Октавии упало сердце. Эта перезрелая римская матрона была женой богатого купца-плутократа и известной сплетницей. Ее прозвище Пердита, которым она гордилась, означало «приносящая плохие вести».
– О бедная, бедная моя, милочка! – запричитала она, вплывая в гостиную.
На ней было платье из тончайшей шерсти самого модного, ядовито-красного цвета. На шее масса бус, ожерелье, на руках браслеты, запястья, в ушах серьги – и все это звенело, как цепи узника.
– Пердита, рада видеть тебя, – механически произнесла Октавия, терпя ее поцелуи и пожимание рук.
– Я считаю это позором, и я надеюсь, ты скажешь ему это, когда увидишь его! – крикнула Пердита, усаживаясь в кресло.
– О каком позоре ты говоришь? – спросила Октавия.
– Да о позорной связи Антония с Клеопатрой!
– Она позорная? – улыбнулась Октавия.
– Дорогая моя, ведь он женился на ней!
– Женился?
– Вот именно! Они поженились в Антиохии, как только приехали туда из Левки Комы.
– Как ты узнала?
– Перегрин получает письма от Гнея Цинны, Скавра, Тиция и Попликолы, – объяснила Пердита. Перегрин был ее мужем. – Это истинная правда. В прошлом году она родила ему еще мальчика.
Пердита пробыла полчаса, упрямо не покидая кресло, несмотря на то что хозяйка не предложила ей ничего освежающего. За это время она успела поведать все, что знала: от месячного запоя Антония в ожидании Клеопатры до мельчайших подробностей свадьбы. Кое-что Октавии уже рассказывали, хотя и не столь красочно, как Пердита. Она внимательно слушала. Лицо ее оставалось спокойным. Выбрав момент, она поднялась, чтобы закончить этот неприятный рассказ. Ни слова о склонности мужчин брать любовниц, когда они надолго уезжают от своих жен, ни других замечаний, которые подлили бы масла в огонь. Конечно, эта женщина будет лгать и другим, но те, кто будет ее слушать, не найдут при встрече с Октавией ни малейшего подтверждения этих измышлений. После того как Пердита, звеня украшениями, вышла на улицу под горячие лучи греческого солнца, Октавия закрыла дверь гостиной на целый час, даже для слуг. Клеопатра, египетская царица. Это потому ее брат так зло говорил о Клеопатре за обедом? Сколько знали другие, в то время как она, по существу, не знала ничего? О детях Клеопатры от Антония, включая и мальчика, которого та родила в прошлом году, ей было известно. Но к этому Октавия отнеслась спокойно. Она просто решила, что царица Египта плодовитая женщина и не предохраняется, как и она сама. Октавия считала, что Клеопатра страстно любила божественного Юлия и искала утешения в объятиях его родственника, способного дать ей еще детей, чтобы обезопасить ее трон в следующем поколении. Конечно, Октавии и в голову не приходило, что для Антония это не просто очередная интрижка. Он всегда волочился за женщинами, это в его натуре. Разве мог он измениться?
Но Пердита говорила о страстной любви! Она просто изливала злобу и недоброжелательство. Зачем верить ей? И все же червь сомнения уже заполз под кожу и стал пробираться к сердцу Октавии, к ее надеждам, к ее мечтам. Она не могла отрицать, что муж просил помощи у Клеопатры, что он все еще был во власти этой богатой царицы. Нет, как только он узнает о ее, Октавии, пребывании в Афинах, он отошлет Клеопатру обратно в Египет и приедет. Она уверена в этом!
В течение часа она мерила шагами комнату, стараясь подавить сомнения, которые заронила Пердита, стараясь не сойти с ума, взывая к здравому смыслу, которого у нее хватало. Зачем Антонию влюбляться в женщину, славившуюся только тем, что она соблазнила божественного Юлия, интеллектуала, эстета, человека необычного и утонченного вкуса? Антоний похож на Юлия, как мел на сыр. Расхожая метафора, но она не совсем правильно отражает их разницу. Может, как рубин на красную стеклянную горошину? Нет-нет, зачем тратить время на глупые метафоры. Что общего между божественным Юлием и Антонием? Только кровь рода Юлиев. Брат говорил, что это единственное, что заставило Клеопатру выбрать Антония. Брат сказал, что она предложила ему себя из-за крови Юлиев. Переспать с правящей царицей, чтобы обеспечить ее