детьми, – это очень заманчиво для Антония. Именно так отнеслась Октавия к этому союзу, когда впервые услышала о нем. Но любовь? Нет, никогда! Невозможно!
Когда Фонтей нанес ей ежедневный краткий визит, он нашел Октавию поникшей. Под ее прекрасными глазами залегли круги, улыбка то и дело исчезала, она не знала, куда деть руки. Он решил спросить напрямую:
– Кто тебе разболтал?
Октавия задрожала.
– Это заметно? – спросила она.
– Никому, кроме меня. Твой брат велел мне позаботиться о тебе, и я серьезно отношусь к этому поручению. Кто?
– Пердита.
– Отвратительная женщина! Что она сказала тебе?
– Фактически ничего нового, кроме того, что он женился.
– Дело не в том, что она сказала, а в том, как она это сказала, да?
– Да.
Он осмелился взять ее руки, большими пальцами стал гладить их по тыльной стороне, что можно было истолковать как намерение утешить – или как знак любви.
– Октавия, послушай меня! – очень серьезно начал он. – Пожалуйста, не думай о худшем. Еще рано для тебя – и для любого другого! – совершенно безосновательно делать выводы. Я друг Антония, я знаю его. Может быть, не так хорошо, как ты, его жена, но с другой стороны. Возможно, брак с царицей Египта он как триумвир Востока посчитал необходимым политическим ходом. Это не должно тебя задевать, ты его законная жена. Этот незаконный союз – следствие его неудач на Востоке, где все пошло не так, как он ожидал. Я думаю, это способ выплыть из потока разочарований.
Он отпустил ее руки, прежде чем она могла бы счесть его прикосновения вольностью.
– Ты понимаешь?
Ей стало легче, она выглядела более спокойной.
– Да, Фонтей. Я понимаю. И спасибо тебе от всего сердца.
– В будущем для Пердиты тебя нет дома. Она прибежит снова, как только Перегрин получит письмо от одного из своих дружков. Но ты ее не примешь. Обещаешь?
– Обещаю, – ответила она и улыбнулась.
– Теперь у меня хорошая новость. Сегодня вечером дают «Царя Эдипа». У тебя есть несколько минут, чтобы принарядиться, потом мы пойдем и посмотрим, насколько хороши актеры. По слухам, они потрясающие.
Через месяц пришел ответ от Антония.
Что ты делаешь в Афинах без тех двадцати тысяч солдат, которые мне должен твой брат? Я здесь готовлюсь к новому походу в Парфянскую Мидию, мне не хватает хорошего римского войска, а Октавиан имеет наглость прислать только две тысячи? Это слишком, Октавия. Октавиан очень хорошо знает, что в данный момент я не могу вернуться в Италию и лично навербовать легионеров. В наше соглашение входил пункт, что он наберет мне четыре легиона. Мне нужны солдаты.
А я получаю глупое письмо от тебя, где ты болтаешь о детях. Ты думаешь, детская и ее обитатели волнуют меня в такое время? Меня волнует нарушенное Октавианом соглашение. Четыре легиона, а не четыре когорты! Лучшие из лучших! Неужели твой брат считает, что мне нужен гигантский таран, когда я сижу рядом с ливанскими кедрами?
Чума на него и на всех, кто с ним связан!
Она положила письмо, покрытая холодным потом. Ни слова о любви, ни одного ласкового слова, вообще ни слова о ее приезде. Одни возмущенные восклицания в адрес Цезаря.
– Он даже не сообщил мне, что делать с людьми и техникой, которые я привезла, – пожаловалась она Фонтею.
Лицо его застыло, он почувствовал покалывание, словно ему в лицо ударил песок, как во время песчаной бури. На него смотрели огромные глаза, наполненные слезами, такие прозрачные, словно окна в ее самые сокровенные мысли. Слезы катились по щекам, но она не замечала их. Фонтей вынул из складки тоги носовой платок и подал ей.
– Не расстраивайся, Октавия, – сказал он, стараясь говорить спокойно и уверенно. – Читая письмо, я подумал о двух вещах. Во-первых, письмо отражает ту сторону Антония, которую мы оба знаем, – сердитый, нетерпеливый, упрямый. Я словно вижу и слышу, как он рвет и мечет, бегая по комнате. Это его типичная реакция на действия Цезаря как на оскорбление. Просто так получилось, что ты – посланец с плохой вестью, которого он убил, чтобы выпустить пар. Вторая мысль серьезнее. Я думаю, что Клеопатра все выслушала, обдумала и продиктовала этот ответ. Если бы Антоний отвечал сам, по крайней мере, он сказал бы, что делать с солдатами, в которых так нуждается. А Клеопатра, неофит в военном деле, проигнорировала это. Письмо написала она, а не Антоний.
Это возымело действие. Октавия вытерла слезы, высморкалась, в отчаянии посмотрела на мокрый платок Фонтея и улыбнулась.
– Я испортила платок, надо его выстирать, – сказала она. – Спасибо, дорогой Фонтей. Но что мне делать?
– Пойти со мной на спектакль «Облака» Аристофана, а потом написать Антонию, словно этого письма и не было. Спросить его, как он хочет поступить с подарком Цезаря.
– И спросить, когда он намерен приехать в Афины! Можно, я напишу это?
– Конечно. Он должен приехать.
Прошел еще месяц трагедий, комедий, лекций, экскурсий, любых развлечений, какие Фонтей мог придумать, чтобы помочь бедняжке провести время, пока не придет ответ Антония. Интересно, что даже Пердите не удалось вызвать скандал по поводу того, что Фонтей всюду сопровождает сестру императора Цезаря! Просто никто не мог поверить, что Октавия пополнила сонм неверных жен. Фонтей был ее телохранителем. Цезарь не делал из этого секрета и проследил, чтобы его желание было известно даже в Афинах.
К этому времени все уже говорили о продолжающейся страсти Антония к женщине, которую Октавиан называл царицей зверей. Фонтей оказался между двух огней: он очень хотел выступить в защиту Антония, но, по уши влюбленный в Октавию, был озабочен только ее благополучием.
Второе письмо Антония не стало таким шоком, как первое.
Возвращайся в Рим, Октавия! В Афинах мне нечего делать в обозримом будущем, поэтому бесполезно ждать меня там, ведь ты должна заботиться о детях. Я повторяю: возвращайся в Рим!
Что касается людей и всего остального, отправь их немедленно в Антиохию. Фонтей может приехать с ними или нет, как хочет. Из того, что я слышал, тебе он нужнее, чем мне. Я запрещаю тебе появляться в Антиохии, ясно? Поезжай в Рим, а не в Антиохию.
Наверное, слез не было из-за потрясения. Боль была ужасная, но она жила своей жизнью, словно бы отдельно от нее, Октавии, сестры императора Цезаря и жены Марка Антония. Боль рвала, выжимала ее насухо, а она могла думать только о двух девочках. Они проплывали перед ее мысленным взором. Антония – высокая, русоволосая. Мама Атия говорила, что она очень похожа на Юлию, тетю божественного Юлия, которая была женой Гая Мария. Антонии только пять лет, но она уже понимает, что такое повиновение, сочувствие, доброта. А Тонилла – рыжеволосая, властная, нетерпеливая, непреклонная, пылкая. Антония едва знала своего tata, а Тонилла никогда его не видела.
– Ты вся в отца! – кричала бабушка Атия, не в силах скрыть раздражение.
– Ты вся в отца, – нежно шептала Октавия, еще больше любя этот маленький вулкан из-за такого сходства.
Она понимала, что все кончено. Наступил день, который она когда-то предвидела. Всю оставшуюся жизнь она будет любить его, но должна будет существовать без него. Что бы ни связывало его с египетской царицей, связь эта была очень прочная, может быть, неразрывная. И все же – все же – где-то в глубине души Октавия знала, что их союз несчастливый, что Антоний и хотел его, и ненавидел. «Со мной, – думала она, – у него был мир и согласие. Я успокаивала его. С Клеопатрой у него неопределенность и смятение. Она возбуждает его, подстрекает его, мучает его».
– Этот брак сведет его с ума, – сказала она Фонтею, показывая ему письмо.
– Да, ты права, – удалось выговорить Фонтею, несмотря на ком в горле. – Бедный Антоний! Клеопатра делает с ним что пожелает.
– А чего она желает? – спросила Октавия, похожая на затравленного зверька.
– Хотел бы я знать, но не знаю.
– Почему он не развелся со мной?
– Edepol! – воскликнул с досадой Фонтей. – Почему я не подумал об этом? Действительно, почему он не развелся с тобой? Судя по тону письма, он просто должен потребовать развода!
– Думай, Фонтей! Ты наверняка знаешь. Что бы это ни было, в основе лежит политика.
– Это второе письмо не явилось сюрпризом, верно? Ты ожидала такого ответа.
– Да, да! Но почему нет развода? – повторила она.
– Полагаю, это значит, что он не сжег за собой мосты, – медленно сказал Фонтей. – В нем еще сохранилось желание почувствовать себя римлянином с римской женой. Ты – его защита, Октавия. И еще: не разведясь с тобой, он в какой-то степени сохранил свою независимость. Эта женщина вонзила в него когти в момент его глубочайшего отчаяния, когда он обратился бы за утешением к любому, кто был рядом. А рядом оказалась она.
– Она позаботилась об этом.
– Да, очевидно.
– Но почему, Фонтей? Что ей от него нужно?
– Земли. Власть. Она – восточная царица, внучка Митридата Великого. В ней нет ничего от бездеятельных и лишенных амбиций Птолемеев, которых больше интересовала возня вокруг трона, – дальше этого они не хотели заглядывать. А Клеопатра жаждет расширить свое царство, у нее аппетиты Митридатидов и Селевкидов.
– Как тебе удалось так много узнать о ней? – полюбопытствовала Октавия.
– Я говорил с людьми в Александрии и Антиохии.
– А что ты подумал о ней, когда увидел ее?
– Главным образом две вещи. Во-первых, она одержима своим сыном от божественного Юлия. Во-вторых, она похожа на нереиду Фетиду – способна превращаться в любое существо для достижения цели.
– Акула, каракатица… я забыла, как там дальше. Но Пелей, ее муж, оставался верен ей, в кого бы она ни превращалась. – Октавия передернула плечами. – Действительно, бедный Антоний! Он будет верен ей.
Фонтей решил сменить тему, но не мог придумать, чем бы развеселить ее.
– Ты возвращаешься домой? – спросил он.
– Да. Не люблю навязываться, не мог бы ты найти мне корабль?