Пропаганда началась задолго до начала кампании, ибо подчинение Иллирии было частью плана Октавиана показать народу Рима и Италии, что лишь он один заботится об их безопасности и благополучии. Когда Италийская Галлия будет освобождена от всякой внешней угрозы, весь раструб италийского «сапога», окруженный Альпами, окажется в безопасности.
Оставив Мецената управлять Римом при полном бездействии консулов, Октавиан поплыл из Анконы к Тергесте и оттуда поехал по суше к легионам Агриппы как их номинальный командующий. Иллирия потрясла его. Хотя ему доводилось бывать в густых лесах, он чувствовал, что эти леса – влажные, мрачные, почти непроходимые – больше напоминали чащобы германцев, чем рощи в Италии или в других цивилизованных землях. Неровная земля под кронами гигантских деревьев была лишена солнечного света, и там могли расти только папоротники и грибы. Люди охотились на оленей, медведей, волков, туров, диких кошек, не только ради еды, но и защищая свои жилища. Лишь на немногих просеках они разрабатывали землю и выращивали просо и пшеницу-спельту, из которой делали белый хлеб. Женщины держали немногочисленных кур, но в целом пища была однообразная и не особо питательная. Единственным центром торговли был Навпорт. Торговали медвежьими шкурами, мехом и золотым песком, который намывали в реках Коркора и Колапис.
Октавиан нашел Агриппу в Авендоне, городе, сдавшемся при виде легионов и ужасных осадных машин.
Авендону суждено было стать их последней бескровной победой. Когда легионы начали переходить горный хребет Капелла, на их пути встал такой густой подлесок, что пришлось прорубать себе дорогу.
– Неудивительно, – сказал Октавиан Агриппе, – что страны, расположенные намного дальше от Италии, были укрощены, а Иллирия оставалась непокоренной. Я думаю, даже мой божественный отец побледнел бы при виде этого ужасного места. – Он вздрогнул. – Мы тоже идем – если можно употребить это слово, – рискуя подвергнуться нападению. Из-за подлеска невозможно увидеть ловушки, поджидающие нас.
– Правильно, – кивнул Агриппа и стал ждать, что предложит Цезарь.
– Что, если мы пошлем вперед несколько когорт по обе стороны нашего продвижения? У них может появиться шанс заметить нападающих, которые пересекают просеки.
– Хорошая тактика, Цезарь, – сказал довольный Агриппа.
Октавиан усмехнулся:
– Думал, что я на это неспособен, да?
– Меня нельзя упрекнуть в том, что я тебя недооценивал, Цезарь. Ты полон сюрпризов.
Посланные вперед когорты обнаружили несколько ловушек. Терпон пал, впереди лежал Метул, самое большое поселение на этой территории, с неприступной деревянной крепостью на вершине двухсотфутовой скалы. Население закрыло ворота и отказалось сдаться.
– Думаешь, ты сможешь ее взять? – спросил Агриппа Октавиана.
– Не уверен, но ты точно сможешь.
– Не смогу, потому что меня здесь не будет. Тавр не знает, продолжать ли ему идти на восток или повернуть на север к Паннонии.
– Поскольку Рим нуждается в мире и на востоке, и на севере, Агриппа, тебе лучше пойти к нему на помощь. Но мне будет не хватать тебя!
Октавиан внимательно осмотрел местность и решил, что самое лучшее будет построить насыпь от долины до бревенчатых стен крепости на высоте двухсот футов. Легионеры быстро соорудили насыпь из земли с камнями до нужной высоты. Но жители Метула, несколько лет назад захватившие у Авла Габиния осадные машины и механизмы, умело использовали их и сделали несколько подкопов под насыпью. В результате она рухнула. Октавиан восстановил насыпь, но не вплотную к утесу. Теперь она возвышалась отдельно и с каждой стороны была обнесена крепкими досками. Рядом с ней была сделана вторая насыпь. Мастера на все руки, армейские механики начали строить деревянные леса между утесом и двумя насыпями. Когда леса достигли высоты стен, на них положили по два продольных моста с насыпей до стен крепости. На каждый мост могли встать в ряд восемь человек, что позволяло сделать штурм массированным и эффективным.
Агриппа вернулся как раз вовремя, чтобы стать свидетелем атаки на стены Метула. Он внимательно осмотрел осадные работы.
– Аварик в миниатюре, и намного слабее, – сказал он.
Октавиан был обескуражен.
– Я сделал все неправильно? Это не то, что надо? О, Марк, не будем напрасно терять жизни! Если это неправильно, давай все снесем! Ты придумаешь что-нибудь получше.
– Нет-нет, все хорошо, – успокоил его Агриппа. – В Аварике стены были галльской кладки, и даже богу Юлию понадобился месяц, чтобы построить бревенчатую платформу. А для Метула достаточно и этой.
Для Октавиана эта иллирийская кампания имела не только политическое значение. Восемь лет прошло после Филипп, но, несмотря на победу над Секстом Помпеем, некоторые по-прежнему считали, что он трус и боится встретиться лицом к лицу с врагом. Астма наконец прошла, и Октавиан надеялся, что в этом влажном лесном воздухе она вряд ли возобновится. Он верил, что брак с Ливией Друзиллой исцелил его, ибо он помнил, как египетский врач его божественного отца, Хапд-эфане, говорил, что счастливая домашняя жизнь – лучшее лекарство.
Здесь, в Иллирии, ему необходимо завоевать репутацию храброго воина. Не военачальника, а человека, который сражается с мечом и щитом в руках. Так же, как неоднократно сражался его божественный отец. Нужно найти возможность биться в первых рядах, но до сих пор это ему не удавалось. Поступок должен быть спонтанным и геройским, настоящим подвигом, о котором молва разлетится от легиона к легиону. Если это случится, позорное клеймо будет стерто. Его боевые шрамы должны увидеть все.
Такая возможность появилась, когда на рассвете следующего дня после возвращения Агриппы начался штурм Метула. Отчаянно желавшие избавиться от присутствия римлян, жители незаметно прорыли путь из своей крепости и посреди ночи проникли к основанию лесов. Они подпилили главные опоры, но не до конца. И утром мосты рухнули под весом легионеров.
Три из четырех мостов не выдержали, солдаты попадали на землю. К счастью, Октавиан находился близко к уцелевшему мосту. Когда его солдаты дрогнули и начали отступать, он схватил щит, меч и побежал к передней линии.
– Давай, ребята! – крикнул он. – Здесь Цезарь, вы сможете это сделать!
Вид его сотворил чудо. Призвав на помощь Марса Непобедимого, солдаты сплотились и с Октавианом во главе двинулись по мосту. Они почти сделали это, но под самой стеной мост с грохотом провалился. Октавиан и солдаты попадали на землю.
«Я не могу умереть!» – мысленно повторял Октавиан, но голова его оставалась ясной. Падая с сооружения, он ухватился за конец обломанной распорки и держался за нее, пока не нашел другую под собой. Так постепенно он спустился с высоты двухсот футов. У него было вывихнуто плечо, ладони и руки в занозах, правое колено сильно повреждено, но когда он лежал на мшистой земле под грудой древесины, он был очень даже живой.
Испугавшиеся за него солдаты разрыли эту груду и сообщили своим товарищам, что Цезарь поранился, но жив. Когда они бережно вытащили его, прибежал побледневший Агриппа.
Испытывая сильную боль, но стараясь не показать себя неженкой, Октавиан взглянул на кольцо лиц, склонившихся над ним.
– Что это? – спросил он. – Что ты здесь делаешь, Агриппа? Постройте еще мосты и возьмите эту проклятую маленькую крепость!
Агриппа, знавший о кошмаре, преследующем Октавиана, усмехнулся.
– Цезарь тяжело ранен, но приказывает взять Метул! – громко крикнул он. – Давайте, парни, начнем сначала!
Для Октавиана сражение закончилось. Его положили на носилки и понесли к палатке хирурга, уже переполненной пострадавшими. Не вмещавшиеся туда ложились прямо на землю вокруг палатки. Некоторые были пугающе неподвижны, другие стонали, выли от боли, громко кричали. Когда носильщики стали расталкивать раненых, чтобы врач немедленно осмотрел Октавиана, он остановил их.
– Нет! – крикнул он. – Поставьте меня в очередь! Я подожду своей очереди.
И разубедить его не удалось.
Кто-то туго перевязал ему ногу, чтобы остановить кровь. Потом он лежал и ждал. Солдаты старались дотронуться до него на удачу. Кто мог, подползал к нему, чтобы взять его за руку.
Это не значило, что, когда подошла его очередь, его сбыли помощнику хирурга. Главный хирург Публий Корнелий лично осмотрел его колено, а помощник стал вынимать занозы из ладоней и рук.
Сняв повязку, Корнелий хмыкнул.
– Плохая рана, Цезарь, – заметил он, осторожно щупая колено. – Ты раздробил коленную чашечку, и осколки торчат наружу. К счастью, главные кровеносные сосуды не порваны, но кровотечение сильное. Я должен вынуть фрагменты. Это болезненный процесс.
– Вынимай, Корнелий, – усмехнувшись, сказал Октавиан, понимая, что все присутствующие в палатке наблюдают и слушают. – Если я закричу, садись на меня.
Откуда у него взялись силы вынести эту процедуру, длившуюся целый час, он не знал. Пока Корнелий занимался его коленом, Октавиан разговаривал с другими ранеными, шутил, не показывая своих страданий. Фактически, если бы не эта сильная боль, все случившееся можно было бы считать приключением. «Сколько командиров приходит в палатку хирурга, чтобы своими глазами посмотреть, что может сделать война с людской плотью? – думал он. – Увиденное мною сегодня – еще одна причина, почему, став неоспоримым Первым человеком в Риме, я сверну горы, лишь бы не было войны ради войны, ради того, чтобы обеспечить себе триумф по окончании срока наместничества. Мои легионы будут гарнизонными, они не будут вторгаться в чужие земли. Они будут сражаться, только если иначе нельзя. Эти люди очень храбрые и не заслуживают напрасных страданий. Мой план взятия Метула был плохим. Я не рассчитывал на то, что враг догадается проделать такое. А значит, я дурак. Но дурак удачливый. Поскольку я был тяжело ранен вследствие моей плохой работы, солдаты не поставят мне это в вину».
– Теперь ты должен вернуться в Рим, – сказал Агриппа, когда Метул сдался.