Но было кое-что намного более важное, чем все остальное, вместе взятое: Птолемей Цезарь. Цезарион. Конечно, это хорошо, что она так любит своего старшего сына. Но для Октавиана стало настоящим ударом то, что мальчик – копия своего отца, даже в его раннем развитии и интеллекте. Через два месяца ему будет четырнадцать. Всего пять лет до смелости Цезаря, до его проницательности. Никто не знал лучше Октавиана, чего стоит кровь Юлиев. Он сам в восемнадцать лет вступил в борьбу за власть. И добился успеха! У этого мальчика так много достоинств – он уже привык к власти и обладает характером, достаточно твердым, чтобы перечить матери. Несомненно, он говорит на латыни так же бегло, как и его мать, поэтому способен заставить Рим думать о нем как о настоящем римлянине.
К тому времени, как Октавиан открыл дверь кабинета и пошел искать Ливию Друзиллу, приоритеты были расставлены.
Умница, она сразу поняла суть дела.
– Что бы ты ни решил, Цезарь, ты не можешь позволить Италии или Риму увидеть этого мальчика! – сжав руки, воскликнула она. – Он все разрушит.
– Я согласен, но как я помешаю этому?
– Любым доступным тебе способом. Прежде всего, держать Антония на Востоке до тех пор, пока твое первенство не станет неоспоримым. Потому что, если он приедет, он привезет с собой Цезариона. Это логичное решение для него. Если мать так предана сыну, она не будет возражать и останется в Египте. Это ее сын – царь царей. О, все сенаторы Антония и всадники будут из кожи вон лезть, когда увидят кровного сына божественного Юлия! То обстоятельство, что его мать иностранка, а он даже не гражданин Рима, не остановит их, ты это знаешь, и я это знаю. Поэтому ты должен любой ценой удержать Антония на Востоке!
– Александрийский триумф и «раздел мира» – это только начало. Мне повезло, что у меня есть безупречный свидетель – Корнелий Галл.
Ливия Друзилла забеспокоилась:
– Но будет ли он верен тебе? Он ведь покинул тебя ради Антония два года назад.
– Это из-за амбиций и нужды. Он вернулся разъяренный, и я хорошо ему заплатил. Галл может присматривать за домом Нерона – это еще одно преимущество. Я думаю, он понимает свою выгоду.
– Ты, конечно, созовешь сенат.
– Конечно.
– И заставишь Мецената и твоих агентов рассказать всей Италии, что сделал Антоний.
– Само собой. Моя мельница слухов сотрет в пыль царицу Клеопатру.
– А что с мальчиком? Есть какой-нибудь способ дискредитировать его?
– Оппий ездит в Александрию. Никто не знает, что Клеопатра отказывается встречаться с ним. Я попрошу Оппия написать памфлет о Цезарионе, в котором будет сказано, что мальчик не похож на моего божественного отца.
– И что на самом деле он рожден от египетского раба.
Октавиан засмеялся:
– Может быть, мне надо поручить тебе написать этот памфлет.
– Я написала бы, если бы хоть раз побывала в Александрии. – Ливия Друзилла схватила его за руку. – О, Цезарь, мы никогда не были в такой опасности!
– Не беспокойся о своей красивой головке, дорогая! Это я – сын бога Юлия. И другого не будет.
Новость о триумфе и «разделе мира» потрясла Рим. Мало кто сразу поверил в это. Но постепенно и другие люди, кроме Корнелия Галла, возвратились лично или написали письма, которые долго шли по зимнему морю. Триста сенаторов Антония отвернулись от него и заняли нейтральную позицию в бурных дебатах, происходивших в сенате. Всадники-предприниматели также сотнями покидали ряды сторонников Антония. Но этого было недостаточно.
Если бы Октавиан сделал Антония мишенью своей кампании, он мог бы одержать внушительную победу, но он был слишком дальновидным. Это на Клеопатру были нацелены его стрелы, ибо он ясно видел свой путь. Если будет война, кажущаяся неизбежной, это будет война не с Марком Антонием. Это будет война с иноземным врагом – Египтом. Октавиану часто хотелось иметь кого-то вроде Клеопатры, чтобы раздавить Антония, не показывая при этом, что его истинная цель – Антоний. Теперь, присвоив трофеи и заставив Антония короновать ее и ее сыновей как правителей мира, Клеопатра стала врагом Рима.
– Но этого недостаточно, – мрачно сказал он Агриппе.
– Я думаю, это только первые струйки мелких камешков, которые в конце концов превратятся в лавину, и эта лавина снесет весь Восток, – успокоил его Агриппа. – Будь терпелив, Цезарь! И ты добьешься своего!
Гней Домиций Агенобарб и Гай Сосий прибыли в Рим в июне. Оба должны были стать консулами в следующем году, оба были сторонниками Антония, и это был его ход. Хотя все знали, что результаты выборов будут подтасованы, оба произвели сенсацию, появившись на улицах в белоснежных тогах с целью набрать побольше голосов.
Первым заданием Агенобарба было прочитать письмо Марка Антония сенату при открытых дверях. Было очень важно, чтобы как можно больше завсегдатаев Форума услышали слова Антония.
Письмо оказалось очень длинным, и это заставило Октавиана (и других, даже тех, кто не всегда симпатизировал ему) подумать, что автор нуждался в помощи для составления такого послания. Естественно, надо было прочитать его полностью, а это значило, что многие будут дремать. Поскольку Агенобарб в прошлом нередко засыпал на заседаниях, он хорошо знал эту тенденцию и понимал, как решить проблему.
Сам он несколько раз прочитал письмо и отметил места, которые сенаторы должны внимательно выслушать. Поэтому, пока содержание не имело большого значения или изобиловало повторами (большой недостаток этого письма), он читал монотонно, и люди дремали. А когда начиналось что-то важное, раздавался рев, заставлявший сенаторов вздрагивать и внимательно слушать, что там читает Агенобарб своим знаменитым громовым голосом. Затем он снова читал на одной ноте, тихо, и все могли еще подремать. Оба лагеря – и Октавиана, и Антония – были так благодарны за эту тактику, что Агенобарб завоевал много друзей.
Октавиан сидел в своем курульном кресле перед возвышением для курульных магистратов и очень старался не заснуть, хотя, когда все погружались в дрему, он чувствовал, что тоже может подремать. В здании обычно царила духота, если не дул сильный ветер через верхние отверстия в стенах. Но сегодня, в начале лета, ветра не было. Однако Октавиану легче было бодрствовать. Ему было о чем подумать, и ему не мешал этот фон тихого храпа. Для него начало письма представляло особый интерес.
– «Восток, – писал Антоний (или Клеопатра?), – совершенно чужд римскому mos maiorum, поэтому римляне не могут его понять. Наша цивилизация – самая передовая в мире. Мы свободно выбираем магистратов, которые управляют нами. И чтобы ни один магистрат не считал себя незаменимым, срок его службы ограничен одним годом. Только в периоды серьезной внутренней опасности мы прибегаем к более длительному, диктаторскому правлению, как в данный момент, когда у нас три… простите, почтенные отцы, два триумвира наблюдают за деятельностью консулов, преторов, эдилов и квесторов, а порой и плебейских трибунов. Мы живем, руководствуясь законом, строгим и справедливым…»
На всех рядах послышалось хихиканье. Агенобарб подождал, пока шум не утих, и возобновил чтение, словно его не прерывали:
– «…и просвещенным в части наказаний. Мы не сажаем в тюрьму за любое преступление. За мелкие нарушения – штраф. За серьезные преступления, включая измену, – конфискация имущества и изгнание на определенное расстояние от Рима».
Агенобарб подробно остановился на системе наказания, классификации граждан, разделении римского правления на исполнительную и законодательную власть и на месте женщины в римском обществе.
– «Отцы, внесенные в списки, я подробно остановился на mos maiorum и на том, как римлянин понимает мир. А сейчас представьте, если можете, римского наместника с полномочиями проконсула, получившего восточную провинцию, скажем, Киликию, Сирию или Понт. Он считает, что жители провинции должны думать как римляне, и когда он отправляет правосудие или издает приказы, он думает как римлянин. Но, – взревел Агенобарб, – Восток не римский! Там другой образ мысли! Например, только в Риме, и нигде больше, бедные питаются за счет государства. На Востоке к беднякам относятся как к неудобству, позволяя умирать с голоду, если им не на что купить хлеба. Мужчин и женщин держат в заточении в отвратительных темницах, иногда за проступок, за который с римлянина возьмут только небольшой штраф. Чиновники делают что хотят, ибо не следуют законам, а когда применяют закон, то делают это избирательно, в зависимости от экономического или социального статуса обвиняемого…»
– То же самое и в Риме! – крикнул Мессала Корвин. – Марк Как из Субуры заплатит целый талант штрафов за то, что, одетый женщиной, пристает к мужчинам у храма Венеры Эруцины, а Луций Корнелий Патриций в нескольких случаях даже оправдан.
В зале раздался хохот. Агенобарб ждал, не в силах сам справиться с охватившим его весельем.
– «Казни распространены. У женщин нет ни гражданства, ни денег. Они не могут наследовать, и их доходы должны быть записаны на имя мужчины. С ними могут разводиться, но они не могут подать на развод. Официальные посты можно занять через выборы, но чаще это происходит по жеребьевке и еще чаще по праву рождения. Налоги взимают совсем по-другому, чем в Риме. Каждая провинция имеет собственную систему налогообложения».
Веки Октавиана опустились. Ясно, Антоний (или Клеопатра) сейчас остановится на мелочах. Амплитуда храпа увеличилась, Агенобарб стал читать монотонно. И вдруг он опять взревел:
– «Рим не может править Востоком! Правление должно осуществляться через царей-клиентов! Что лучше, почтенные отцы? Римский наместник, навязывающий римский закон людям, которые не понимают его, ведущий войны, которые ничего не дают местному населению, а обогащают только римлян? Или царь-клиент, который издает законы, понятные его народу, и которому вообще запрещено вести какие-либо войны? Чего Рим хочет от Востока? Это дань, и только дань. Было уже неоднократно доказано, что дань исправнее собирают цари-клиенты, чем римский наместник. Цари-клиенты знают, как собирать дань со своего народа, цари-клиенты не провоцируют восстаний».