Снова монотонное чтение. Октавиан зевнул, глаза заслезились. Он решил дать поработать голове – придумать, как можно очернить царицу Клеопатру. Он был занят этими мыслями, когда Агенобарб опять начал кричать:
– «Пытаться поставить римскую армию на гарнизонную службу на Востоке – это глупость! Солдаты перенимают местные обычаи и образ жизни, почтенные отцы! Посмотрите, что произошло с четырьмя легионами Габиния, оставленными охранять Александрию от имени ее царя Птолемея Авлета! Когда покойный Марк Кальпурний Бибул призвал их на службу в Сирии, они отказались подчиниться. Его два старших сына под защитой ликторов попытались убедить их. В результате солдаты убили их – детей римского наместника! Царица Клеопатра поступила примерно – она казнила зачинщиков и отослала все четыре легиона обратно в Сирию…»
– Давай продолжай! – презрительно крикнул Меценат. – В четырех легионах двести сорок центурионов. Как уже сказал Марк Антоний, центурионы – старшие офицеры легионов. Говорят, божественный Юлий плакал, когда погиб центурион, а не легат. А что сделала Клеопатра? Полетели десять наиболее некомпетентных голов, но оставшихся двести тридцать центурионов она не отослала в Сирию! Она держала их в Египте, чтобы они тренировали ее армию!
– Это ложь! – крикнул Попликола. – Возьми свои слова обратно, ты, надушенный сутенер!
– Порядок, – устало произнес Октавиан.
Сенаторы умолкли.
– «Некоторые территории романизированы или эллинизированы достаточно, чтобы принять прямое римское правление и гарнизонные римские войска. Это Македония, включая Грецию и береговую Фракию, Вифиния и провинция Азия. И это все. Все! Киликия никогда не считалась провинцией, как и Сирия, пока Помпей Магн не послал туда наместника. Но мы не пытались включить в число провинций такие территории, как Каппадокия и Галатия. И не должны этого делать! Когда Понтом управляли как частью Вифинии, такое правление было смехотворным. Сколько раз во время своего срока наместник Вифинии побывал в Понте? Один-два раза, если вообще был!»
«Вот! – подумал Октавиан, выпрямляясь. – Сейчас мы услышим, как Антоний будет извиняться за свои действия».
– «Я не приношу извинений за свои распоряжения на Востоке, ибо это правильные распоряжения. Я отдал некоторые из бывших римских владений под правление новых царей-клиентов и укрепил авторитет царей-клиентов, которые правили всегда. Прежде чем я сложу с себя обязанности триумвира, я закончу свою работу, отдав царям-клиентам всю Анатолию, кроме провинции Азия и Вифинии, а также всю материковую Малую Азию. Ими будут управлять способные люди, честные и преданные Риму, их сюзерену».
Агенобарб перевел дыхание и продолжил в полной тишине:
– «Египет – территория, зависимая от Рима больше, чем любое другое восточное государство. Он как двоюродный брат, слишком тесно связан с судьбой Рима, чтобы представлять для него опасность. В Египте нет постоянной армии, Египет не ведет войн. Территории, которые я отдал Египту от имени Рима, будут лучше управляться Египтом, поскольку все они раньше веками принадлежали Египту. Пока царь Птолемей Цезарь и царица Клеопатра занимаются установлением постоянного правления в этих местах, никакой дани в Рим поступать не будет. Но через какое-то время поступление дани возобновится».
– Какое утешение, – пробормотал Мессала Корвин.
Теперь заключительная часть, подумал Октавиан. К счастью, она будет короткой. Агенобарб хорошо читает, но письмо никогда не заменит личную речь, особенно такого оратора, как Антоний.
– «Все, чего на самом деле Рим хочет от Египта, – загремел Агенобарб, – это торговля и дань! Мои распоряжения увеличат и то и другое».
Он сел под приветственные крики и аплодисменты, но те три сотни сенаторов, которые покинули Антония после александрийского триумфа и «раздела мира», не кричали и не аплодировали. Антоний потерял их навсегда после заключительной части письма, которую все истинные римляне посчитали свидетельством того, что Антоний в руках Клеопатры. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что остатки Анатолии и материковой Малой Азии должны перейти к этому замечательному двоюродному брату – Египту.
Октавиан поднялся, придерживая левой рукой складки тоги на левом плече, и стал искать глазами, куда падает луч солнца, проникавший в здание через небольшое отверстие в крыше. Найдя его, он встал на это место, и солнце осветило его волосы. Двигался луч – двигался и он. Никто, кроме Агриппы, не знал, что это он велел проделать в крыше отверстие.
– Какой удивительный документ, – сказал он, когда аплодисменты стихли. – Марк Антоний, этот безусловный авторитет на Востоке! Хочется сказать, уже почти восточный человек. Почему бы и нет, ведь он так любит возлежать на ложе, поглощая виноград как в жидком виде, так и в натуральном. Он любит смотреть на полуобнаженных танцовщиц и вообще предпочитает все египетское. Но повторяю, я могу быть не прав, ибо я не знаток Востока. Хм. Дайте посчитать, сколько лет прошло после Филипп, когда Антоний уехал на Восток? Около девяти. С тех пор он нанес три кратких визита в Италию, два раза заехал в Рим. И только один раз он оставался в Риме в течение какого-то времени. Это было пять лет назад, после Тарента, – конечно, вы помните, почтенные отцы! Затем он возвратился на Восток, оставив мою сестру, свою жену, на Коркире. Она была на последних месяцах беременности. Но к счастью, Гай Фонтей привез ее домой. Да, за девять лет Марк Антоний действительно стал экспертом по Востоку, должен признать это. В течение пяти лет он держал свою римскую жену дома, а свою другую жену, царицу зверей, у себя под боком, поскольку не может выносить долгой разлуки с ней. Она занимает почетное место в системе царей-клиентов Антония, ибо она, по крайней мере, продемонстрировала свою силу, свою решимость. Увы, я не могу сказать то же самое об остальных его царях-клиентах – жалком сборище. Аминта – секретаришка, Таркондимот – разбойник, Ирод – дикарь, Пифодор, зять Антония, – отвратительный грек, Клеон – бандит, Полемон – подхалим, Архелай Сисен – сын его любовницы. О, я мог бы продолжать и дальше!
– Хватит, Октавиан! – крикнул Попликола.
– Цезарь! Я – Цезарь! Да, жалкое сборище. Правда, что дань наконец начинает поступать из провинции Азия, Вифинии и римской Сирии, но где дань хоть от одного из царей-клиентов Антония? Особенно от этой великолепной драгоценности – царицы зверей? Той, которая предпочитает тратить свои деньги на покупку зелий, которыми она опаивает Антония, ибо мне трудно представить, чтобы Антоний в здравом уме мог отдать Египту трофеи Рима как подарок. Или отдать весь мир сыну царицы зверей и жалкого раба.
Никто его не прервал. Октавиан молчал, стоя точно под солнечным лучом, и терпеливо ждал комментариев, но их не было. Значит, надо продолжать, сказать о легионах и предложить свое решение проблемы солдат, «перенимающих восточные обычаи и образ жизни», – занять легионеров гарнизонной службой и перемещать из провинции в провинцию.
– Я не намерен превращать ваш день в тяжкое испытание, мои коллеги-сенаторы. Поэтому я закончу тем, что скажу: если легионы Марка Антония – его легионы! – уже обжились в Египте, почему он ждет от меня, что я найду им землю в Италии? Я думаю, они будут счастливее, если Антоний найдет им землю в Сирии. Или в Египте, где, кажется, он намерен сам осесть навсегда.
Впервые с тех пор, как он вошел в сенат десять лет назад, Октавиан услышал искреннее одобрение. Даже около четырехсот сенаторов Антония хлопали, а его собственные сторонники и триста человек, соблюдавших нейтралитет, устроили ему длительную овацию. И никто, даже Агенобарб, не посмел освистать его. Он всех задел за живое.
Октавиан покинул зал под руку с Гаем Фонтеем, который стал консулом-суффектом в майские календы. Свои консульские полномочия Октавиан сложил на второй день января, подражая Антонию, который поступил так же за год до этого. Будут еще консулы-суффекты, но Фонтей должен будет продолжить службу до конца года. Выдающаяся честь. Консульство превратилось в триумфальный подарок.
Словно читая мысли Октавиана, Фонтей вздохнул и сказал:
– Жаль, что каждый год сейчас так много консулов. Ты можешь представить Цицерона, отказавшегося от должности ради того, чтобы другой занял его место?
– Или божественного Юлия, коли на то пошло, – усмехнулся Октавиан. – Я согласен, несмотря на собственный поступок. Но то, что больше претендентов получают консульскую должность, умеряет блеск длительного триумвирата.
– По крайней мере, тебя нельзя упрекнуть в том, что ты рвешься к власти.
– Пока я триумвир, у меня есть власть.
– Что ты будешь делать, когда триумвират закончится?
– Это произойдет в конце года. Я сделаю то, чего, полагаю, не сделает Антоний. Поскольку я больше не буду иметь этого титула, я поставлю свое курульное кресло в первый ряд. Мои auctoritas и dignitas настолько неопровержимы, что я не буду страдать из-за потери полномочий. – Он хитро посмотрел на Фонтея. – Куда ты сейчас пойдешь?
– В Карины, к Октавии, – просто ответил Фонтей.
– Тогда я пойду с тобой, если ты не возражаешь.
– Я буду рад, Цезарь.
Путь через Форум, как всегда, преградила толпа, но Октавиан жестом подозвал ликторов, а германские охранники сомкнули ряды перед ними и позади них, и они пошли быстрее.
Проходя мимо резиденции царя священнодействий на Велии, Гай Фонтей снова заговорил:
– Как ты считаешь, Цезарь, Антоний когда-нибудь вернется в Рим?
– Ты думаешь об Октавии, – сказал Октавиан, знавший, какие чувства Фонтей питает к его сестре.
– Да, но не только о ней. Неужели он не понимает, что все быстрее и быстрее теряет свое положение? Я знаю сенаторов, которые даже заболели, когда услышали об александрийском триумфе и «разделе мира».
– Он уже не прежний Антоний, вот и все.
– Ты серьезно веришь в то, что Клеопатра имеет власть над ним?
– Я признаю, что этот слух был пущен в политических целях, но получилось так, что желание стало реальностью. Его поведение трудно объяснить чем-то другим, кроме влияния Клеопатры. Но я так и не пойму, чем она держит его. Прежде всего я прагматик, поэтому склонен отвергнуть версию о зельях как невероятную. – Он улыбнулся. – Но я не знаток восточной премудрости, поэтому, возможно, такие зелья и существуют.