– Это началось во время его последнего похода, если не раньше, – сказал Фонтей. – Однажды на Коркире одной ненастной ночью он излил мне душу. Он говорил о своем одиночестве, растерянности, он был убежден, что потерял удачу. Даже тогда я считал, что Клеопатра его терзает, но не думал, что это так опасно. – Он презрительно фыркнул. – Умно придумано, царица Египта! Мне она не нравилась. Но ведь и она не в восторге от меня. Римляне зовут ее гарпией, но я считаю ее сиреной – у нее очень красивый, завораживающий голос. Он зачаровывает, притупляет чувства, и человек верит всему, что она говорит.
– Интересно, – задумчиво произнес Октавиан. – Ты знал, что они выпустили монеты со своими портретами на обеих сторонах?
– С двойным портретом?
– Ага.
– Тогда он действительно пропал.
– Я тоже так думаю. Но как мне убедить в этом безмозглых сенаторов? Мне нужны доказательства, Фонтей, доказательства!
VВойна32 г. до Р.Х. – 30 г. до Р.Х.
Марк Випсаний Агриппа
23
– «Твои действия до сих пор не узаконены, – вслух читала Клеопатра письмо от Агенобарба. – Я сразу начал выступать в твою пользу, как только стал старшим консулом. Но у Октавиана есть ручной плебейский трибун, Марк Ноний Бальб, противный пиценец, который накладывает вето на все, что я пытаюсь сделать для тебя. Затем, когда в февральские календы фасции перешли от меня к Сосию, тот выступил с предложением осудить Октавиана, обвиняя его в том, что он блокирует твои восточные реформы. Отгадай с трех раз, что последовало: Ноний наложил вето».
Положив письмо, она взглянула на Антония. В ее желтых глазах горело холодное пламя, которое предупреждало, что львица готова к прыжку.
– Единственный способ сохранить твое положение в Риме – выступить против Октавиана.
– Если я это сделаю, я буду агрессором в гражданской войне. Я буду предателем, и меня объявят hostis, врагом народа.
– Ерунда! Так делал Сулла, так делал Цезарь. В результате оба они правили Римом. Кто вспомнит о hostis, когда все успокоится? Декрет, объявляющий человека вне закона, беззубый.
– Сулла и Цезарь правили незаконно, как диктаторы.
– Это не имеет значения, Антоний! – резко возразила она.
– Я отменил диктаторство, – упрямо заметил Антоний.
– Когда ты победишь Октавиана, снова узаконь его! Просто как временную целесообразность, мой дорогой, – вкрадчиво посоветовала она. – Конечно же, ты понимаешь, Антоний, что, если Октавиана не остановить, он выступит с предложением не ратифицировать твои действия на Востоке. И ни один плебейский трибун не посмеет наложить вето на его предложение. После этого он сможет назначить своих клиентов, которые будут править во всех восточных владениях. – Она перевела дыхание, глаза ее сверкали. – Он еще предложит аннексировать Египет как провинцию Рима.
– Он не посмеет! И я не позволю нарушать мои планы! – сквозь зубы возразил Антоний.
– Ты должен сам поехать в Рим, чтобы подбодрить твоих сторонников, а то они как-то сникли, – с иронией заметила она. – И в это путешествие тебе лучше захватить с собой армию.
– Октавиан потерпит крах. Он не сможет продолжать пользоваться правом вето.
В голосе Антония послышались нотки сомнения, и Клеопатра почувствовала, что начинает преодолевать его упорство. Она отказалась от мысли уговорить Антония напасть на Италию. Он не возражал, когда Октавиана называли врагом, но Рим оставался для Антония священным. Александрия и Египет нашли место в его сердце, но Рим они оттуда не вытеснили. Ну и ладно. Каков бы ни был мотив, лишь бы Антоний наконец выступил. Если он не выступит, тогда она действительно ничто. Ее агенты в Риме сообщали, что Октавиан расселил всех своих ветеранов на хорошей земле в Италии и Италийской Галлии и что его поддерживают большинство италийцев. Но пока он не сумел добиться господства над сенатом, разве что может манипулировать трибунским вето. С четырьмястами сторонниками и тремястами нейтральными сенаторами Антоний все еще имеет перевес. Но достаточно ли этого перевеса?
– Хорошо, – сказал Антоний спустя несколько дней, раздраженный сверх всякой меры. – Я размещу свою армию и флот ближе к Италии. В Эфесе. – Он исподлобья взглянул на Клеопатру. – То есть если у меня будут деньги. Это твоя война, фараон, значит тебе и платить за нее.
– Я буду счастлива заплатить – при условии, что стану сокомандующим. Я хочу присутствовать на всех военных советах, хочу иметь право голоса. Хочу равного статуса с тобой. Это значит, что мое мнение будет более весомым, чем мнение любого римлянина, кроме твоего.
Им овладела огромная усталость. Ну почему вечно какие-то условия? Неужели он никогда не освободится от Клеопатры-повелительницы? Она ведь могла быть такой обворожительной, ласковой, такой хорошей собеседницей! Но каждый раз, когда он думал, что эта ее сторона победила, вдруг проявлялась темная сторона. Клеопатра жаждала власти больше, чем любой мужчина, кого он знал, от Цезаря до Кассия. И все это ради сына Цезаря! Да, он чрезвычайно одаренный мальчик, но рожденный не для власти, – Антоний чувствовал это. Что она будет делать, когда Цезарион откажется от судьбы, уготованной ему Клеопатрой? Она совершенно не понимает своего ребенка.
И совершенно не понимает римлян, зная близко только двоих. Ни Цезарь, ни Антоний не были типичными римлянами. И она обнаружит это, если будет настаивать на праве командовать. Ему казалось вполне справедливым, что она получит равные с ним права, поскольку финансирует это предприятие. Но никто из его товарищей не согласится предоставить ей такую привилегию. Антоний открыл было рот, чтобы сказать ей, чего она добьется, но все же решил промолчать. Суровое выражение ее лица говорило, что она не потерпит возражений. В ее глазах зарождалась буря. Если он попытается намекнуть ей, чего стоит ожидать, последует одна из многочисленных ссор. Родился ли на свет человек, способный справиться с женщиной-деспотом, обладающей неограниченной властью? Антоний сомневался. Покойный Цезарь, быть может, но он знал Клеопатру, когда она была совсем юной. Вот он действительно имел на нее такое влияние, что она так и не смогла от него освободиться. Теперь, спустя годы, она превратилась в камень. Еще хуже то, что она видела Антония в его самом плохом состоянии, доходившем почти до беспамятства, и воспринимала это как демонстрацию слабости. Да, он мог возразить ей, что у нее нет ни армии, ни флота для достижения цели, но на следующий день она снова начинала его изводить.
«Я пойман, – думал он, – попал в ее сети, и нет способа выпутаться, не отказавшись от попытки получить власть. В каком-то смысле мы хотим одного и того же – падения Октавиана. Но она пойдет дальше, попытается уничтожить сам Рим. Я не позволю ей сделать это, но в данный момент не могу противостоять ей. Я должен выждать, сделать вид, что дам ей все, чего она хочет. Включая и совместное командование».
– Я согласен, – решительно сказал он.
Пусть все будет, как хочет Клеопатра, – некоторое время. Опыт научит ее. Его штаб отвергнет ее. Но может ли он сам отвергнуть ее? Живя с ней, проводя с ней ночи в одной постели, может ли он ее отвергнуть? Время покажет.
– Ты хочешь командовать, – продолжал он, – ты хочешь быть равной мне на военных советах.
Он чуть не всхлипнул.
– Я согласен, – повторил он.
Мосты были сожжены. Пусть все будет так, как хочет Клеопатра. Может быть, тогда он обретет покой.
Антоний сразу сел писать письмо Агенобарбу, используя свой теперь уже не существующий титул триумвира. В письме он подробно перечислил свои требования к сенату и народу Рима: полная власть на Востоке, независимость от сената; право собирать дань так, как он считает нужным, и назначать правителей-клиентов, командовать любыми легионами, которые Рим пошлет восточнее реки Дрина; ратификация всех его действий, и еще одна ратификация – земель и титулов, которые он дал царю Птолемею Цезарю, царице Клеопатре, царю Птолемею Александру Гелиосу, царице Клеопатре Селене и царю Птолемею Филадельфу.
– Я назначил царя Птолемея Цезаря царем царей и правителем мира. Никто не может возразить мне. Более того, я напомнил сенату и народу Рима, что царь Птолемей Цезарь – законный сын бога Юлия и его наследник. Я хочу, чтобы это признали официально.
Клеопатра была поражена. Темная сторона ее мгновенно исчезла.
– О, мой дорогой Антоний, они же перепугаются!
– Они обкакаются со страху, моя дорогая. А теперь подари мне тысячу поцелуев.
Она стала целовать его, вне себя от радости, что победила. Теперь все исполнится! Антоний начнет войну. Его письмо сенату было ультиматумом.
Два документа помчались в Рим: письмо и завещание Марка Антония. Гай Сосий отдал завещание весталкам, хранительницам завещаний всех римских граждан. Последняя воля считалась священной, документ можно было открыть только после смерти завещателя. Весталки хранили завещания еще с царских времен. Но когда Агенобарб сломал печать на письме Антония и прочел его, он выронил свиток, словно обжегшись. Прошло какое-то время, прежде чем он молча передал его Сосию.
– О боги! – прошептал Сосий и тоже бросил письмо. – Он что, с ума сошел? Ни один римлянин не имеет права совершить даже половину того, что сделал он! Незаконный сын Цезаря – царь Рима? Гней, ведь он это хочет сказать! А Клеопатра будет править от его имени? Он действительно сумасшедший!
– Или сумасшедший, или постоянно под действием каких-то зелий.
Агенобарб принял решение:
– Я не буду читать это письмо, Гай, это невозможно. Я сожгу его, а вместо него произнесу речь. Юпитер! Какое оружие это дает в руки Октавиану! Весь сенат немедленно встанет на его сторону! Ему ничего не придется делать для этого!
– Ты не думаешь, – неуверенно предположил Сосий, – что Антоний специально поступает так? Это же объявление войны.
– Риму не нужна граждан