— Марк Антоний, ты позвал меня в Тарс. Я здесь, — произнесла она чистым, звонким голосом.
— Твоего имени нет в моем списке дел на сегодня! Тебе придется подать заявление секретарю, но я уверяю тебя, что прослежу, чтобы твое имя было первым в списке на завтра, — сказал Антоний с достоинством монарха и без всякого почтения.
Внутри у нее все кипело. Как смеет этот римский грубиян обращаться с ней как с остальными! Она пришла на агору, чтобы показать ему, какой он деревенщина, показать свой высочайший статус и полномочия жителям Тарса, которые оценят ее положение и не будут думать хорошо об Антонии, поскольку он метафорически плюнул в нее. Он сейчас не на Римском Форуме, и люди, собравшиеся здесь, не римские предприниматели (все они покинули этот район как неприбыльный). Эти люди сродни ее александрийцам, они трепетно относятся к прерогативам и правам монархов. Стали бы они возражать против того, чтобы их отодвинули в сторону ради царицы Египта? Напротив, они были бы счастливы оказать ей уважение! Они бегали на пристань полюбоваться «Филопатором» и пришли на агору, рассчитывая услышать, что рассмотрение их дел отложено. Антоний, несомненно, полагал, что они оценят его демократические принципы, если он сначала рассмотрит их дела, но восточный умственный аппарат работал не так. Они были потрясены и взволнованы, они не одобрили его поступок. Униженно стоя у подножия его трибунала, Клеопатра продемонстрировала жителям Тарса, насколько высокомерны римляне.
— Благодарю тебя, Марк Антоний, — сказала она. — Если у тебя нет планов на обед, не хотел бы ты вечером присоединиться ко мне на моем корабле? Скажем, с наступлением темноты? Удобнее принимать пищу после того, как спадет жара.
Он гневно взглянул на нее с высоты трибунала. Каким-то образом она поставила его в глупое положение. Антоний увидел это на лицах людей, которые подобострастно склонились в поклоне, стараясь держаться подальше от царской персоны. В Риме толпа окружила бы ее, но здесь? Здесь это было невозможно. Проклятая баба!
— У меня нет никаких планов на обед, — отрывисто ответил он. — Можешь ожидать меня с наступлением сумерек.
— Я пришлю за тобой паланкин, полководец Антоний. Если пожелаешь, возьми с собой Квинта Деллия, Луция Попликолу, братьев Сакса, Марка Барбатия и еще пятьдесят пять твоих друзей.
Клеопатра легко села в паланкин. Носильщики подняли его и развернули кругом, поскольку это был не просто паланкин, у него имелись подголовник и подножие, чтобы пассажир был хорошо виден.
— Продолжай, Меланф, — сказал Антоний истцу, которого прибытие царицы остановило на полуслове.
Трясущийся Меланф беспомощно повернулся к своему высокооплачиваемому адвокату и в замешательстве развел руками. Адвокат продемонстрировал поразительную компетентность, продолжив его речь так, словно никакого перерыва и не было.
Слугам Антония понадобилось некоторое время, чтобы найти тунику, достаточно чистую для обеда на корабле. В объемистой тоге неудобно было обедать, ее полагалось снимать. И обувь (его любимые походные ботинки) тоже не подходила: слишком долго расшнуровывать и зашнуровывать. О, если бы у него был на голове дубовый венок за храбрость! Цезарь носил свои дубовые листья на всех публичных мероприятиях. Еще совсем молодым человеком получил он эту награду за храбрость в бою. Но у Антония, как и у Помпея Великого, никогда не было такого венка, хотя он и отличался храбростью.
Паланкин ждал. Делая вид, что это очень забавно, Антоний сел в него и приказал компании своих дружков, смеющихся и отпускающих шуточки, идти пешком возле паланкина. Это транспортное средство всех восхитило, но не так, как носильщики — редкость потрясающая. Даже на самых оживленных рынках рабов черные люди не продавались. В Италии они попадались так редко, что скульпторы буквально хватались за них, но то были женщины и дети, и почти никогда такие чистокровные, как носильщики Клеопатры. Красота их кожи, привлекательность лиц и достоинство осанки поражали. Как взбудоражили бы они Рим! «Хотя, — подумал Антоний, — несомненно, они были с ней, когда она жила в Риме. Просто я никогда их не видел».
Трап был сделан из золота, кроме перил из редчайшего цитрусового дерева, а фаянсовая палуба усыпана лепестками роз, испускавшими слабый аромат, когда на них наступали. Все подставки, на которых стояли золотые вазы с павлиньими перьями или бесценные произведения искусства, были выполнены из слоновой кости, инкрустированной золотом. Красивые девушки, чьи формы просвечивали сквозь тончайшие ткани, провели гостей между колоннами к большой двустворчатой двери, украшенной мастерски выполненным барельефом. За дверью оказалась огромная комната с распахнутыми для вечернего бриза ставнями; на стенах из цитрусового дерева красовались великолепные инкрустированные узоры, на полу толстым слоем лежали розовые лепестки.
«Она смеется надо мной, — подумал Антоний. — Смеется надо мной!»
Клеопатра ждала, одетая теперь в несколько слоев газа разных оттенков, от темного янтаря нижнего слоя до цвета бледной соломы сверху. Стиль не греческий, не римский и не азиатский, а ее собственный — в талию, с широкой юбкой и узким лифом, обтягивающим ее небольшую грудь. Тонкие руки были скрыты широкими рукавами до локтей, оставляющими место для браслетов на предплечьях. На шее — золотая цепь, с которой свисала жемчужина размера и цвета клубники, заключенная в сетку из тончайшей золотой проволоки. Антоний сразу же обратил на нее внимание. Открыв рот от изумления, он перевел взгляд на лицо Клеопатры.
— Я знаю эту побрякушку, — сказал он.
— Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад как откупную, когда разорвал помолвку Брута со своей дочерью. Но Юлия умерла, потом Брут тоже умер, а Сервилия потеряла все свои деньги в гражданской войне. Старый Фаберий из Жемчужного портика оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, но когда Сервилия пришла продавать ее, она запросила десять миллионов. Глупая женщина! Я заплатила бы двадцать миллионов, лишь бы заполучить ее! Но и десяти миллионов было недостаточно, чтобы покрыть все ее долги. Брут и Кассий проиграли войну, что лишило ее половины состояния, а Ватия и Лепид выжали из нее все остальное, — закончила Клеопатра с явным удовольствием.
— Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.
— А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.
— Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Общественный дом. Вскрыла себе вены.
— Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».
— Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гиртия. Я могу это понять, — с усмешкой заметил Антоний.
Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к соответствующим ложам. Когда гости расселись по местам, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и посадила на locus consularis.
— Ты не против, если мы будем сидеть только вдвоем, без третьего? — спросила она.
— Конечно не против.
Как только он сел, внесли первую перемену блюд — такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные для съедения целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основные блюда: целые ягнята, жаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо новорожденного крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушеное мясо с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями в том же порядке и с распущенными хвостами.
— В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, — со смехом вспомнил Антоний. — Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский ботинок, только ботинок мягче.
Клеопатра тихо засмеялась.
— Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и он уже счастлив. Гурманом не был.
— Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.
— Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.
— Да, иногда.
— Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.
— Я хочу остаться трезвым, царица.
— И почему же?
— Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.
— Я считаю это комплиментом.
— Возраст не улучшил твою внешность, — заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.
— Я очаровываю не внешностью, — спокойно ответила Клеопатра. — Цезаря привлекал мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравилась моя способность к языкам, как и у него. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.
— Твой латинский безупречный.
— Как и у Цезаря. Поэтому и мой безупречен.
— Ты не привезла его сына.
— Цезарион — фараон. Я оставила его править.
— В пять лет?!
— Ему почти шесть, но он умен как в шестьдесят. Замечательный мальчик. Я думаю, ты сдержишь обещание и представишь его сенату как наследника Цезаря в Египте. Он имеет неоспоримое право на трон, а значит, Октавиан должен понять, что Цезарион не представляет угрозы для Рима. Судьба Цезариона — Египет, и надо, чтобы Октавиан понял это.
— Я согласен, но еще не пришло время везти Цезариона в Рим для утверждения наших договоров с Египтом. В Италии неспокойно, и я не могу вмешиваться, какие бы действия ни предпринимал Октавиан, чтобы решить эти проблемы. Он наследовал Италию как часть нашего соглашения в Филиппах. Мне же были нужны только войска.
— Разве ты, римлянин, не чувствуешь определенную ответственность за то, что происходит в Италии, Антоний? — спросила Клеопатра. — Разве разумно с точки зрения политики заставлять Италию так страдать от голода и экономических разногласий между предпринимателями, землевладельцами и солдатами-ветеранами? Разве не должны вы трое — ты, Октавиан и Лепид — оставаться в Италии и прежде всего решать ее проблемы? Октавиан — просто мальчик, он не обладает необходимыми мудростью и опытом. Почему вы не помогаете ему, а мешаете? — Она издала скрипучий смешок и стукнула по валику ложа. — Мне это, конечно, ничего не дает, но я подумала о том беспорядке, который Цезарь оставил после себя в Александрии, и о том, что я должна была заставить всех граждан действовать сообща, не допустить, чтобы один класс воевал против другого. Мне это не удалось, так как я не понимала, что социальные войны разрушительны. Цезарь дал мне совет, но я была недостаточно умна, чтобы воспользоваться им. Но если бы это случилось опять, я бы знала, как с этим справиться. И то, что я вижу в Италии, — это вариант моей собственной борьбы. Забудь твои разногласия с Октавианом и Лепидом, действуйте сообща!