— Клеопатра, — мрачно промолвил Агенобарб. — Это Клеопатра. Если мы не сможем оторвать Антония от Клеопатры, мы погибли.
— И он тоже.
К середине лета Антоний двинул свою огромную военную машину из Караны и Сирии в Эфес. Кавалерия, легионы, осадное оборудование и обоз медленно продвигались по Центральной Анатолии, потом вдоль извилин реки Меандр и к Эфесу. Вокруг этого небольшого красивого городка были построены лагеря для размещения людей, животных и техники. Все постепенно успокаивалось, а местные купцы и фермеры делали все возможное, чтобы извлечь хоть какую-то выгоду из той катастрофы, какую воплощали армейские лагеря. Плодородная земля, которая растила пшеницу и кормила овец, превращалась в бесплодную грязь и пыль в зависимости от погоды, а младшие легаты Антония, бесчувственные люди, вели себя еще хуже, отказываясь обсуждать состояние дел с местными жителями. Процветали грабеж и насилие, множились убийства из мести, потасовки — активное и пассивное сопротивление оккупантам. Цены подскочили. Началась эпидемия дизентерии. Каким образом римскому губернатору в прошлом удавалось собирать большие деньги? Он грозился, что в противном случае разместит в городе свои легионы. Пришедший в ужас город кое-как собирал нужную сумму.
Антоний и Клеопатра плыли на «Филопаторе», который встал на якорь в гавани Эфеса, к большому удивлению жителей. Там Антоний покинул жену и корабль и пересел на меньший корабль до Афин, объяснив Клеопатре, что у него осталось в Афинах незаконченное дело. Клеопатра поняла, что не может удержать этого, трезвого Антония, как ей удавалось делать это в Александрии. Эфес был римской территорией, и она уже не была его правительницей, как ее предки. Поэтому там не было традиции гнуть спину перед Египтом. Всякий раз, когда она покидала дворец губернатора, чтобы осмотреть город и один из лагерей, люди глядели на нее с недоумением, словно она наносила им смертельную обиду. И наказать их за грубость она не могла. Публий Канидий был старым другом, но остальные командиры и их легаты, наводнившие Эфес, считали ее появление кто шуткой, кто оскорблением. Никакой почтительности в провинции Азия!
Настроение у нее испортилось еще до того, как «Филопатор» покинул Александрию. Все началось в тот день, когда Цезарион устроил ей пренеприятную сцену. Он был оставлен управлять Египтом, но сопротивлялся этому. И не потому, что хотел пойти на войну со своей матерью и отчимом. Причина была в самой сути предприятия.
— Мама, — сказал он Клеопатре, — это безумие! Неужели ты не понимаешь? Ты бросаешь вызов могуществу Рима! Я знаю, Марк Антоний способный генерал и у него огромная армия, но если даже все его ресурсы бросить в игру, Рим нельзя победить. Понадобилось сто пятьдесят лет, чтобы разрушить Карфаген. И Карфаген был разрушен так основательно, что больше не поднялся! Рим терпелив, но ему не понадобятся сто пятьдесят лет, чтобы уничтожить Египет и Восток Антония! Пожалуйста, прошу тебя, не давай Цезарю Октавиану шанса пойти на Восток! Он сочтет объявлением войны концентрацию всех сил Антония в Эфесе, таком далеком от любой беспокойной территории. Пожалуйста, пожалуйста, мама, я прошу тебя, не делай этого!
Клеопатра ходила по комнате, наблюдая за укладкой вещей.
— Ерунда, Цезарион, — спокойно сказала она. — Антония нельзя победить ни на суше, ни на море. Я позаботилась об этом, снабдив его внушительной суммой. Если мы отложим поход, Октавиан только станет сильнее.
Цезарион остановился рядом со своим последним бюстом, высеченным по распоряжению матери Доротеем из Афродисиады, и невольно раздвоился в глазах своей матери. Херил раскрасил бюст, точно передав цвет кожи и волос, великолепно очертил глаза. Скульптура выглядела настолько живой, что казалось, она вот-вот откроет рот и заговорит. Но с реальным юношей, стоявшим рядом, таким возбужденным, пылким, статуя меркла.
— Мама, — упрямо продолжал он, — Октавиан даже еще не начинал использовать свои ресурсы. И как бы мне ни нравился Марк Антоний, он не ровня Марку Агриппе ни на суше, ни на море. Октавиан может номинально занимать командирскую палатку, но вести войну он предоставит Марку Агриппе. Я предупреждаю тебя, Агриппа — стержень всего! Он страшный! В Риме не было равного ему после моего отца.
— О, Цезарион, перестань! Ты так волнуешься из-за всего, что я уже не обращаю внимания на твои слова. — Клеопатра остановилась, держа в руках любимую одежду Антония. — Кто такой этот Марк Агриппа? Никто и ничто. Равный Антонию? Конечно нет.
— Тогда хотя бы ты останься здесь, в Александрии! — попросил юноша.
Она очень удивилась.
— О чем ты думаешь? Я плачу за эту кампанию, а значит, я партнер Антония. Ты считаешь меня новичком в ведении войны?
— Да, считаю. Весь твой военный опыт — это то, как ты сидела на горе Кассий, ожидая Ахилла и его армию. Из той заварушки тебя вытащил мой отец, а не твой несуществующий военный гений. Если ты будешь сопровождать Марка Антония, его римские коллеги будут думать, что он под твоим контролем, и возненавидят тебя. Римляне не привыкли, чтобы иноземцы занимали палатку командира. Я не дурак, мама. Я знаю, что говорят в Риме о тебе и об Антонии.
Она напряглась.
— И что же говорят о нас в Риме?
— Что ты колдунья, что ты околдовала Антония, что он — твоя игрушка, твоя марионетка. Что ты толкаешь его на конфликт с сенатом и народом. Что если бы он не был твоим мужем, ничего подобного не случилось бы, — храбро перечислил Цезарион. — Они называют тебя царицей зверей и считают тебя, а не Антония главным зачинщиком всего.
— Ты слишком далеко заходишь, — произнесла Клеопатра с опасными нотками в голосе.
— Нет, я не зашел слишком далеко, если мне не удалось отговорить тебя! Особенно от твоего личного участия. Моя самая дорогая, самая хорошая мама, ты действуешь так, словно Рим — это критский царь Митридат. У Рима не восточный склад ума и никогда таким не будет! Рим — это Запад. Риму нужен контроль над Востоком ради собственной безопасности.
Клеопатра внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, как лучше поступить. Приняв решение, она сказала спокойным тоном:
— Цезарион, тебе еще нет пятнадцати. Да, я признаю, ты мужчина. Но все равно очень молодой и неопытный. Правь Египтом мудро, и я дам тебе дополнительную власть, когда мы с Антонием вернемся с победными лаврами.
Цезарион сдался. Он посмотрел на нее глазами, полными слез, покачал головой и вышел из комнаты.
— Глупый мальчик, — с любовью сказала она Ирас и Хармиан.
— Красивый мальчик, — вздохнула Хармиан.
— Не мальчик и не глупый, — сурово возразила Ирас. — Неужели ты не поняла, Клеопатра, что его слова пророческие? Ты бы лучше обратила на них внимание, чем отмахиваться.
И вот она отплыла на «Филопаторе», а слова Ирас продолжали звучать в ее ушах. Это ее слова, а не слова Цезариона сделали Клеопатру несчастной. Отношение к ней коллег Антония в Эфесе еще сильнее ухудшило ее настроение. Но она была автократом, и все это только сделало ее более надменной, грубой, властной.
Антоний был не виноват в том, что его корабль бросил якорь у Самоса. В корабле образовалась течь, с которой до Афин он не дошел бы, а Самос оказался ближайшим островом.
Общество поклонников Диониса сделало Самос своим штабом. Пока Антоний ждал, он подумал, что неплохо бы посмотреть, что происходит среди фокусников, танцоров, акробатов, уродов, музыкантов и других обитателей острова, которые проводили время в своих замечательных коттеджах, пока они не понадобятся на каком-нибудь празднике. Как сказал Каллимах, председатель общества, в данный момент никакого праздника не было. Он показал Антонию удивительный фокус — превратил земляных жуков в сверкающих бабочек.
— Но сегодня мы решили устроить угощение в твою честь. Ты придешь?
Конечно, он придет! Сопротивление желанию выпить вина было ничем по сравнению с соблазном повеселиться в компании веселых людей. Это ведь его трезвость лишила его веселья и удовольствий. Он выпил бокал вина — и напился.
Что происходило в последующие дни, он не помнил. По правде говоря, чем старше он становился, тем хуже становилась его память. Только его секретарь Луцилий сумел заставить его вернуться в унылый мир трезвости, сказав всего одну фразу:
— Царица обязательно об этом узнает.
— О Юпитер! — простонал Антоний. — Cacat!
Пробоину починили еще восемь дней назад. Антоний узнал об этом, когда Луцилий и его личные слуги принесли его на борт. Неужели он действительно так много пил? Или теперь ему достаточно небольшой дозы, чтобы свалиться с ног? В похмелье он вдруг понял, к своему ужасу, что возраст все-таки начинает сказываться. Те дни, когда он поднимал наковальни, ушли в прошлое. Ему исполнился пятьдесят один год, и его бицепсы стали мягкими. Пятьдесят один! Почтенный возраст консуляра. А Октавиану сейчас тридцать, и тридцать один ему исполнится только в конце сентября. Хуже всего, все лучшие генералы Октавиана молоды, а у Антония — его ровесники, уже седеющие. Канидию за шестьдесят! О, куда ушло время? Ему стало дурно, он побежал к перилам, и его вырвало.
Слуга принес ему выпить воды, вытер ему губы и подбородок.
— Ты заболел чем-то, господин?
— Да, — ответил Антоний, вздрогнув. — Старостью.
К тому времени как корабль пришел в порт Пирей, Антоний немного восстановился физически. Но настроение у него было паршивое.
— Где моя жена Октавия? — спросил он своего управляющего во дворце губернатора.
Управляющий растерялся, нет, очень удивился.
— Уже несколько лет прошло с тех пор, как госпожа Октавия была в резиденции, Марк Антоний.
— Как так несколько лет? Она должна быть здесь вместе с двадцатью тысячами солдат своего брата!
— Я только могу повторить, господин, что ее нет. И нет никаких солдат где-либо поблизости от Афин. Если господин Октавиан посылал солдат, они, должно быть, поплыли в Македонию или ушли по суше в провинцию Азия.
Память возвращалась. Да, прошло пять лет с тех пор, как Октавия приехала с четырьмя когортами солдат вместо четырех легионов. И он приказал ей прислать подарок Октавиана к нему в Антиохию, а самой возвращаться домой. Пять лет! Неужели так давно? Нет, наверное, прошло четыре года. Или три? Да какое это имеет значение!