Клеопатра резко прервала его:
— Достаточно, Сосиген! Ты забываешься! Мы закончим этот разговор после того, как молодой фараон покинет комнату, что он и сделает немедленно!
— Я не уйду, — сказал Цезарион.
Сосиген продолжил, заметно дрожа от страха. Его работа — и голова тоже — в опасности, но кто-то должен сказать об этом!
— Царица, ты не можешь отослать молодого фараона ни сейчас, чтобы закончить этот разговор, ни потом, чтобы оградить его от римлян. Твой сын — коронованный и помазанный фараон и царь. По годам он ребенок, но по уму — мужчина. Пора ему начать свободно общаться с мужчинами, которые не падают перед ним ниц. Его отец был римлянином. Пора ему узнать больше о Риме и римлянах, чем он успел узнать, будучи младенцем, когда ты жила в Риме.
Клеопатра почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Только не выдать, что она сейчас чувствует! Как посмел этот презренный червяк так открыто выступить на стороне Цезариона! Он знал, как слуги умеют распускать слухи: через час все это будут обсуждать во дворце, а завтра — по всему городу.
Она проиграла. Все присутствующие поняли это.
— Благодарю тебя, Сосиген, — процедила она после длинной паузы. — Я ценю твой совет. Это правильный совет. Молодой фараон должен остаться в Александрии, чтобы общаться с римлянами.
Мальчик не запрыгал от радости, не издал радостного возгласа. Он царственно кивнул и сказал, бесстрастно глядя на мать:
— Спасибо, мама, что решила не воевать со мной.
Аполлодор выпроводил всех из комнаты, включая молодого фараона. Как только Клеопатра оказалась одна с Хармиан и Ирас, она разревелась.
— Это должно было случиться, — сказала практичная Ирас.
— Он был жесток, — заметила сентиментальная Хармиан.
— Да, — сквозь слезы согласилась Клеопатра, — он был жесток. Все мужчины жестоки, это у них в крови. Они не согласны жить на равных условиях с женщинами.
Она промокнула лицо.
— Я потеряла часть своей власти — он силой отнял ее у меня. К тому времени, как ему исполнится двадцать лет, он заберет всю власть.
— Будем надеяться, что Марк Антоний добрый, — сказала Ирас.
— Ты видела его в Тарсе. Тогда ты считала его добрым?
— Да, когда ты позволяла ему. Он был не уверен в себе и поэтому хвастался.
— Исида должна выйти за него замуж, — вздохнув, произнесла Хармиан со слезами в глазах. — Какой мужчина посмеет быть недобрым с Исидой?
— Взять его в мужья не значит отдать власть. Исида сохранит ее, — сказала Клеопатра. — Но что скажет мой сын, когда поймет, что его мать дает ему отчима?
— Он примет это, — ответила Ирас.
Флагман Антония, огромную квинкверему с высокой кормой, ощетинившуюся катапультами, пришвартовали в Царской гавани. И там, на пристани под золотым парадным навесом, его встретили обе инкарнации фараона, хотя и без соответствующих регалий. На Клеопатре было простое платье из розовой шерсти, а на Цезарионе — греческая туника цвета овсяной крупы, окаймленная пурпуром. Он хотел надеть тогу, но Клеопатра сказала ему, что в Александрии ни одна швея не умеет их шить. Она подумала, что это лучше, чем сказать ему правду: ему нельзя носить тогу, потому что он не римский гражданин.
Если Цезарион хотел отнять у матери преимущество, то это ему удалось. Спускаясь по трапу на пристань, Антоний не отрывал взгляда от Цезариона.
— О боги! — воскликнул он, подойдя к ним. — Цезарь с ног до головы! Мальчик, ты его живая копия!
Сам зная, что он высокий для своего возраста, Цезарион вдруг почувствовал себя карликом. Антоний был огромный! Но это перестало иметь значение, когда Антоний склонился над ним, без труда поднял его и посадил на левую руку. Мальчик почувствовал сквозь множество складок тоги, как набухли его мускулы. Позади него сиял Деллий. Ему предоставили право приветствовать Клеопатру. Он подошел к ней, глядя на тех двоих, — откинув назад голову, мальчик смеялся какой-то шутке Антония.
— Они понравились друг другу, — сказал Деллий.
— Да, кажется, — невыразительно ответила она. Затем распрямила плечи. — Марк Антоний не привез с собой столько друзей, сколько я ожидала.
— Много работы, царица. Я знаю, что Антоний надеется встретить знакомых александрийцев.
— Переводчик, писарь, главный судья, счетовод и начальник ночной стражи будут рады служить ему.
— Счетовод?
— Это лишь титулы, Квинт Деллий. Обладать одним из этих титулов — значит быть чистокровным македонцем, потомком соратников Птолемея Сотера. Они — александрийские аристократы, — с довольным видом пояснила Клеопатра.
В конце концов, кто такой Аттик, если не счетовод, но будет ли римлянин из семьи патрициев презирать Аттика?
— Мы не планировали приема на этот вечер, — продолжала Клеопатра. — Только скромный ужин для одного Марка Антония.
— Уверен, ему это понравится, — ровным голосом ответил Деллий.
Когда у Цезариона уже слипались веки, мать решительно отправила его спать, затем отпустила слуг и осталась с Антонием наедине.
В Александрии не бывает настоящей зимы, просто небольшое похолодание после захода солнца, поэтому все ставни были закрыты. После Афин, где было холоднее, Антонию очень понравилось в Александрии. Он почувствовал такое спокойствие, какого не чувствовал уже долгие месяцы. И хозяйка за обедом проявила себя интересным собеседником — когда ей удавалось вставить слово. Цезарион забросал Антония вопросами. Какая она, Галлия? Какие они, Филиппы? Что значит командовать армией? И так далее, и тому подобное.
— Он замучил тебя, — улыбнулась Клеопатра.
— Больше любопытства, чем у гадалки, прежде чем она предскажет тебе твое будущее. Но он умный, Клеопатра. — Гримаса отвращения исказила его лицо. — Такой же не по годам развитый, как и другой наследник Цезаря.
— Которого ты терпеть не можешь.
— Слабо сказано. Скорее, чувствую отвращение.
— Надеюсь, к моему сыну ты сможешь почувствовать симпатию.
— Мне он понравился больше, чем я ожидал. — Он обвел взглядом лампы, зажженные по периметру комнаты, сощурился. — Слишком светло.
В ответ она соскользнула с ложа, взяла щипцы для снятия нагара и погасила все свечи, кроме тех, что не светили прямо в лицо Антонию.
— У тебя болит голова? — спросила она, возвращаясь на ложе.
— Да, действительно.
— Ты хочешь уйти?
— Нет, если я могу тихо лежать здесь и разговаривать с тобой.
— Конечно, можешь.
— Ты не поверила мне, когда я сказал, что полюбил тебя, но я говорил правду.
— У меня есть серебряные зеркала, Антоний, и они говорят мне, что я не принадлежу к тому типу женщин, в которых ты влюбляешься. Таких, как Фульвия.
Антоний усмехнулся, блеснув мелкими белыми зубами.
— И Глафира, хотя ты ее никогда не видела. Восхитительный экземпляр.
— Ясно, что ты не любил ее, если так говоришь о ней. Но Фульвию ты любишь.
— Точнее, любил. Сейчас она невыносима. Развязала войну против Октавиана. Напрасная затея, и к тому же бездарно проводимая.
— Очень красивая женщина.
— Ей уже сорок три. Мы почти одногодки.
— Она родила тебе сыновей.
— Да, но они еще слишком молоды, чтобы понять, что в них заложено. Ее дедом был Гай Гракх, великий человек, поэтому я надеюсь, что они хорошие мальчики. Антиллу пять лет, Иулл еще очень маленький. Фульвия плодовитая. У нее четверо от Клодия — две девочки и два мальчика, мальчик от Куриона и моих двое.
— Птолемеи тоже плодовиты.
— Ты говоришь это, имея только одного птенца в гнезде?
— Я — фараон, Марк Антоний, а это значит, что я не могу сочетаться браком со смертными мужчинами. Цезарь был богом, поэтому он подходил мне. Мы быстро зачали Цезариона, но потом, — она вздохнула, — больше ничего. Мы пытались, уверяю тебя.
Антоний засмеялся.
— Да, я понимаю, почему он не сказал тебе.
Цепенея, Клеопатра подняла голову и посмотрела на него.
Ее большие золотистые глаза отражали свет лампы позади коротко остриженных кудрей Антония.
— Чего не сказал? — спросила она.
— Что он больше не будет иметь детей от тебя.
— Ты лжешь!
Удивленный Антоний тоже поднял голову.
— Лгу? Зачем мне лгать?
— Откуда мне знать о причинах? Я просто знаю, что ты лжешь!
— Я говорю правду. Подумай, Клеопатра, и ты поймешь. Цезарь — и зачать девочку, чтобы его сын женился на сестре? Он до мозга костей был римлянином, а римляне не одобряют инцест. Даже между племянницами и дядьями или племянниками и тетками, а уж между братьями и сестрами! Родные брат и сестра — это риск.
Разочарование, как гигантская волна, накрыло ее с головой. Цезарь, в чьей любви она была так уверена, обманывал ее! Все эти месяцы в Риме, когда она надеялась и молилась, лишь бы забеременеть, этого так и не случилось. А он знал, он знал! Бог с Запада обманул ее, и все из-за какого-то глупого римского предрассудка! Она скрипнула зубами, с губ ее слетел звериный рык.
— Он обманул меня, — глухо произнесла она.
— Только потому, что знал: ты не поймешь. Я вижу, что он был прав.
— Если бы ты был Цезарем, ты поступил бы со мной так же?
— Ну-у, — протянул Антоний, перекатываясь на ложе поближе к ней, — мои чувства не столь возвышенны.
— Я разбита! Он смеялся надо мной, а я так его любила!
— Что бы ни произошло, все это в прошлом. Цезарь мертв.
— И я должна повести с тобой тот же разговор, какой вела когда-то с ним, — сказала Клеопатра, украдкой вытирая слезы.
— Разговор о чем? — спросил Антоний, пальцем проводя по ее руке.
На этот раз она не отдернула руку.
— Нил не разливается уже четыре года, Марк Антоний, потому что фараон не беременеет. Чтобы помочь своему народу, фараон должна зачать ребенка, в венах которого будет течь кровь богов. Твоя кровь — это частично кровь Цезаря. По матери ты из рода Юлиев. Я молилась Амуну-Ра и Исиде, и они сказали мне, что ребенок от тебя понравится им.
Не похоже на признание в любви! Как мужчина ответит на такое бесстрастное объяснение? И хочет ли он, Марк Антоний, вступить в связь с этой хладнокровной малышкой? Женщиной, которая искренне вер