ександрию, зимой это будет или нет, мне все равно. Надо еще многое сделать, организовать большой гарнизон в Артаксате. Там я оставлю Канидия и треть моей армии. Остальные две трети я поведу обратно в Сирию и помещу ее в лагеря вокруг Антиохии и Дамаска. Девятнадцатый легион поплывет со мной в Рим, он будет представлять мою армию на триумфе. Их пики и штандарты будут обвиты лавром. Кстати, меня провозгласили императором на поле боя в Наксуане.
Чувствую себя хорошо, только немного беспокоят странные провалы в памяти. Ты знаешь, я не помнил, чтобы посылал Деллия к мидийскому Артавазду! Придется полагаться на тебя, чтобы ты подтверждала другие вещи, если я не буду помнить о них.
Я посылаю тебе тысячу тысяч поцелуев, моя царица, и мечтаю сжать в объятиях твое тонкое тельце. Как твое здоровье? Здоровье Цезариона? И наших с тобой детей? Напиши мне в Антиохию. Времени будет достаточно, потому что я посылаю тебе это письмо со срочным курьером. Я люблю тебя.
Заключив очень тесный союз с одной армянкой, Публий Канидий не жалел, что зимовал там. Дама, дальняя родственница царской семьи, бегло говорила на греческом, была довольно начитанной и красивой, хотя и не первой молодости. Его римская жена не могла похвастать высоким происхождением, едва умела читать и была плохой компанией. Поэтому Климена казалась Канидию подарком армянских богов, особым подарком, только для него.
Антоний и его две трети армии шли через Карану в Сирию, Агенобарб сопровождал их до Сирийских ворот Аманского хребта, потом по суше ушел в свою провинцию Вифиния. Только Деллий, Цинна, Скавр и внук казненного Красса сопровождали его в Антиохию.
Там Антония ждало письмо от Клеопатры.
Что ты имеешь в виду, Антоний, говоря о триумфе в Риме? Ты сошел с ума? Неужели ты все забыл? Позволь мне тогда освежить твою память.
Ты поклялся мне, что после армянской кампании вернешься ко мне, в Александрию, вместе с трофеями. Ты поклялся, что покажешь свои трофеи в Александрии. Не было сказано ни слова о триумфе в Риме, хотя я не могу помешать тебе сделать это, если ты должен. Но ты поклялся, что сначала Александрия, потом Рим и что твои трофеи будут отданы мне как царице и фараону. Скажи мне, чем ты обязан Риму и Октавиану? Он неустанно интригует против тебя, а я — царица зверей, враг Рима. Каждый день он говорит об этом, каждый день римляне все больше и больше сердятся. Им я ничего не сделала, но послушать Октавиана, так обо мне можно подумать, что я — Медея и Медуза, вместе взятые. А теперь ты возвращаешься в Рим и к Октавии, чтобы там подлизаться к брату своей жены и отдать свои тяжко завоеванные трофеи государству, которое использует их, чтобы уничтожить меня.
Я и впрямь считаю, что ты сошел с ума, Антоний, если прощаешь оскорбления Октавиана и Рима в мой адрес, лишь бы снискать расположение у врага Египта, отмечая триумф среди выводка римских змей. Где твоя честь, если ты отказываешься от меня, твоего самого преданного союзника, друга и жены, в пользу тех, кто смеется над тобой и надо мной, кто высмеивает тебя как мою марионетку, кто считает, что я надела на тебя женское платье и иду впереди тебя в мужских доспехах? Они говорят, что ты — Ахилл в гареме царя Ликомеда, с накрашенным лицом и в пышных юбках Ты действительно хочешь показаться перед народом, который говорит о тебе такие вещи у тебя за спиной?
Ты поклялся, что приедешь в Александрию, и я требую, чтобы ты сдержал свою клятву, муж мой. Граждане Александрии и народ Египта видели Антония, да, но не как моего супруга. Я оставила свое царство, чтобы поехать к тебе в Сирию, захватив с собой целый флот помощи твоим римским солдатам. Позволь мне напомнить тебе, что я заплатила за эту миссию милосердия!
О, Антоний, не покидай меня! Не отвергай меня, как ты отверг многих женщин. Ты говорил, что любишь меня, женился на мне. И от меня, фараона и царицы, можно отказаться?
Трясущимися руками Антоний отбросил письмо, словно оно было раскалено докрасна и причиняло невыносимую боль. Из открытых окон его кабинета доносилась какофония уличного шума. Остолбенев от ужаса, он смотрел на яркий прямоугольник солнечного света и чувствовал, как ледяной холод пробирает его до костей, хотя снаружи стояло жаркое сирийское лето.
«Я поклялся? Поклялся? Зачем бы ей говорить это, если я не клялся? Что случилось с моей памятью? Неужели мой ум стал мягким, как альпийский сыр, весь в дырках? В последнее время мой ум был таким ясным, я снова стал прежним. Да, эти два провала случились, когда я был в Левкокоме и Антиохии и выходил из запоя. Именно тот период, и только тот, я не помню. Что я делал, что я говорил? В чем еще я поклялся?»
Он встал и начал ходить по комнате, чувствуя беспомощность, в чем мог винить только себя. В радостном возбуждении от вновь обретенной уверенности в себе он ясно видел, что ему надо делать и как вновь обрести престиж в Риме. Египет? Александрия? Что это, как не чужие места, которыми правит чужая царица? Да, он любит ее, любит так, что женился на ней, но он не египтянин и не александриец. Он — римлянин. В Артаксате он подумал, что еще сумеет наладить отношения с Октавианом. Агенобарб и Канидий оба считали, что это возможно. Действительно, Агенобарб смеялся над словами Клеопатры о том, что Октавиан раздувает скандалы. Если это правда, спрашивал Агенобарб, почему семьсот из тысячи сенаторов Рима до сих пор верны Антонию? Почему плутократы и всадники-предприниматели так привязаны к Антонию? Признаться, он слишком долго готовился к походу на Восток, но теперь все позади, и римская торговля получит свою выгоду. Деньги потекут в казну. Дани наконец будут платить. Агенобарб и Канидий с этим соглашались.
Здесь, в Антиохии, не было ни того ни другого, чтобы поддержать его. Только Деллий и группа второстепенных лиц, внуки и внучатые племянники известных людей, давно уже умерших. Может ли он полагаться на Деллия? Вроде бы ничто не говорит против Деллия, однако, когда Деллий чувствует себя смертельно оскорбленным, им управляют его интересы, а не этика и мораль, как, например, в случае с Вентидием и Самосатой. Впрочем… данная ситуация не имеет ничего общего с тем делом. Если бы только Планк был здесь! Но он уехал в провинцию Азия навестить Тития. Выходит, не к кому обратиться, кроме Деллия. «По крайней мере, — подумал Антоний, — Деллий знает, что одного эпизода я не помню. Он поможет вспомнить другие».
— Я давал клятву привезти в Александрию трофеи моей кампании? — спросил он Деллия несколько минут спустя.
Поскольку Деллий тоже получил письмо от Клеопатры, он точно знал, что надо говорить.
— Да, Марк Антоний, ты поклялся, — соврал он.
— Тогда во имя Юпитера, Деллий, почему ты не упомянул об этом в Артаксате или когда мы шли на юг?
Деллий покашлял.
— Пока мы не дошли до Амана, меня не было рядом с тобой. Гней Агенобарб не любит меня.
— А после Амана?
— Признаюсь, я забыл.
— И ты тоже, а?
— Это со всеми случается.
— Значит, я давал ту клятву?
— Да.
— Какими богами я клялся?
— Теллус, Солом Индигетом и Либером Патером.
У Антония вырвался стон.
— Но откуда Клеопатра их знает?
— Понятия не имею, Антоний, разве что она была женой Цезаря несколько лет, говорит на латыни как римлянка и жила в Риме. Определенно у нее была возможность узнать, какими богами клянутся римляне.
— Тогда я связан. Крепко связан.
— Боюсь, что да.
— Что я скажу другим?
— Ничего, — решительно ответил Деллий. — Помести Девятнадцатый легион в хороший лагерь в Дамаске — там замечательная погода — и скажи своим легатам, что ты идешь в Рим через Александрию. Ты скучаешь по своей жене и хочешь показать ей трофеи.
— Это отсрочка и ложь.
— Поверь мне, Марк Антоний, это единственный способ. Когда ты приедешь в Александрию, появится с десяток причин, почему ты не можешь отметить свой триумф в Риме: болезнь, какие-нибудь волнения.
— Почему я поклялся? — крикнул Антоний, сжав кулаки.
— Потому что Клеопатра попросила тебя, а ты был не в том состоянии, чтобы отказать ей.
«Вот! — подумал Деллий. — По крайней мере, хоть этим я отплатил тебе, египетская гарпия».
Антоний вздохнул, хлопнул себя по коленям.
— Ну, если я должен ехать в Александрию, мне лучше уехать до возвращения Планка. Он пристанет ко мне с вопросами хуже Цинны и Скавра.
— По суше?
— Со всей этой добычей? У меня нет выбора. Иерусалимский легион может встретить меня и быть моим эскортом. — Антоний зло усмехнулся. — Так я смогу повидать Ирода и узнаю, что происходит.
В сентябре обоз, растянувшийся на несколько миль, выехал из Антиохии в южном направлении, делая по десять миль в день. Жара стояла до самого конца октября, а может, и дольше. У реки Элефтер ступили на территорию, ныне принадлежавшую Клеопатре. Чтобы пройти расстояние в восемьсот миль, потребовалось два с половиной месяца. Антоний то верхом, то пешком продвигался со скоростью обоза, не теряя даром времени. По пути он заезжал к монархам, включая александрийских чиновников, которых Клеопатра назначила на свои территории. Таким образом, для тех, кто в изумлении следил за его одиссеей, он делал вид, что использует это путешествие как предлог для инспектирования южной части Сирии.
Этнархи Сидона и Тира выразили недовольство тем, что теперь они полностью окружены египетскими владениями. Клеопатра перегородила все дороги, ведущие из этих двух больших торговых центров, и взимала пошлины со всех товаров, вывозимых из них по суше.
Царь Набатеи Мальхус проделал немалый путь до Акко-Птолемаиды, чтобы горько пожаловаться на Клеопатру, которой Антоний передал права на добычу асфальта.
— Мне все равно, что эта женщина — твоя жена, Марк Антоний, — гневно сказал Мальхус. — Она вызывает презрение. Обнаружив, что накладные расходы делают добычу асфальта малоприбыльной, она набралась нахальства и предложила продать мне обратно мою же добычу за двести талантов в год! Собирать которые должен был Ирод! Не для себя, а в ее пользу. Нечестно, нечестно!