гда, и уповаем.
Подобно этому метафорическому фантому, мой девятый адресат находился в стоящем на платформе поезде, который, согласно расписанию на онлайн-табло, должен был отправиться с перрона в 15:00 – то есть ровно через пять минут после того, как курьер, следуя обозначенному таймингу, передал бы ему информацию. Теперь я уже точно никуда не спешил. Во-первых, у меня в запасе было ещё целых двадцать минут, нагнанных с помощью неожиданной телепортации с «Таганской». Во-вторых, спешить, когда ты только что впервые в жизни убил человека и тебя разыскивают, глупо. В этом городе, где каждый шаг отслеживается сотнями и тысячами невидимых камер и датчиков, скрыться просто невозможно. Самое тупое, что можно сейчас предпринять, так это поддаться панике, проявляя малейшие признаки неуверенности: городская система вмиг распознает отклонение от нормы, сверит твоё изображение с базой разыскиваемых преступников, куда тебя наверняка уже заносят, и подаст сигнал в ближайшие пункты полиции, коих здесь, на Павелецком, пруд пруди. В-третьих, я ещё не отошёл от шока: выпустить автоматную очередь в живое существо, а после выпрыгнуть со второго этажа и познать на себе эффект телепорта – да уж, такое не каждый день происходит. Но, несмотря на все эти обстоятельства, решение пришло ко мне моментально и как само собой разумеющееся. Оставалось только воплотить задуманное в жизнь.
Для начала я раскрыл рюкзак и сменил футболку на кофту (хоть какая-то конспирация). После уверенным шагом пересёк подземный переход и вышел на площадь перед вокзалом, в центре которой возвышался исполинских размеров памятник нашему Великому Верховному Правителю, планомерно превратившему страну за годы своего долгого властвования в огромный сырьевой придаток красного китайского дракона. (Что было дальше, мы знаем: в течение двадцати с небольшим лет огромная часть восточных земель перешла КНР, а миллионы китайцев беспрепятственно въехали в Россию – в том числе в Москву и Питер, – счастливо оставшись здесь на весьма выгодных для жизни условиях и с эксклюзивными льготами.) Глянул на памятник – перекрестился, как это делают все местные, – и зашёл в здание вокзала. Минул рамки ржавого металлодетектора, равнодушно посмотрел в камеру наблюдения по просьбе хмурого охранника. Не торопясь прошёл через кишащий людьми, в основном азиатами, холл вокзала. Не замедляя шага, нашёл глазами нужный мне поезд на мерцающем 3D-табло: отсюда, как и со всех остальных московских вокзалов, каждый состав, включая нужный мне «Москва – Гуанчжоу», идёт в Китай (ведь, как известно, из РНКР больше никуда и не выехать). Вышел на перрон. По пути достал из рюкзака росфон, но тот отказывался включаться: видимо, вырубился от удара после падения из окна. Это хорошо: больше мне не придётся общаться с Натальей, а ей – выносить мои и без того вынесенные мозги. Дошёл до вагона № 7. На входе – проводница, традиционно проверяющая цифровые билеты у стоящих в очереди пассажиров. В очередь не встал. Улыбнулся проводнице и безмятежно вошёл в поезд, походя сообщив ей, что я «провожающий». Начал протискиваться в конец вагона через стоящих в тамбуре и их многочисленные вещи.
Я знаю, где искать моего адресата. Я уже чувствую его. Точнее, её.
Дверь нужного купе была открыта, и внутри этого маленького автономного мира я увидел образцовую (по современным меркам) китайскую семью. То, что эти люди друг другу не посторонние, я понял, как только на них взглянул: их объединяло естественное и непринуждённое тепло, сквозившее в движениях и коротких, похожих на междометия словах, которыми они обменивались – быстро, резко и при этом мягко, будто мурлыча неведомую мне песню. Я мало что понимал по-китайски, но считывать чужие эмоции и настроение умел на лету. Этому меня ещё в раннем детстве научил отец. Когда он приходил домой после тяжёлого рабочего дня, по его скупому на мимику лицу – лицу потомственного военного, отдавшего армии большую часть сознательной жизни, – я мог с точностью до девяносто девяти процентов угадать, буду ли сегодня наказан за новые шалости или всё-таки пронесёт. Но то, что удавалось с отцом, никогда не срабатывало с матерью: она была очень эмоциональна, бурно выражала чувства, которые сплетались в настолько большой и запутанный клубок, что я никогда не понимал, что она в эту минуту чувствует и чего от меня хочет. Когда я бывал покорным и прилежным, мать вдруг ни с того ни с сего могла разразиться гневной тирадой или даже как следует меня отлупить. Когда же я был раздражён и откровенно шкодлив, она или не обращала на меня внимания, или пыталась похвалить и даже поощрить, испытывая непонятные приливы родительской нежности и любви. Позже, став взрослым, я пришёл к выводу, что неконтролируемое проявление чувств матери ко мне объяснялось в известной мере их садомазохистскими отношениями с отцом, в которого она была всецело влюблена и который зачастую позволял себе вытирать об неё ноги, при этом делая такое благородное выражение лица, будто его поведение – не просто норма, а подарок небес. В общем, с матерью у меня откровенно не складывалось, и отец в периоды недолгого пребывания в лоне семьи (в основном он был занят на работе, ну или говорил, что на работе) это подмечал, потому и приказал – именно приказал, как привык среди подчинённых, – найти наконец няню, избавив неокрепшую психику единственного отпрыска от «бессмысленных и вредных влияний» психически нестабильной матери.
Закончилось всё не очень: оказалось, что у моего ультраконсервативного отца на стороне был роман с одним из списанных военных роботов. Естественно, когда его армейские заказчики об этом узнали (спасибо китайским конкурентам папаши, решившим зайти на наш рынок робототехники с помощью данного компромата), они тут же разорвали с ним все контракты и внесли в пожизненный чёрный список, объявив персоной нон грата. Не оправившись от психологического удара, уже через несколько месяцев отец принял удар физический – смертельный инфаркт. Мать тоже не пережила подобного потрясения, попав в закрытую психиатрическую лечебницу, из которой уже, кажется, никогда не выйдет. Такая вот семейная драма – трагичная и нелепая, как и вся моя жизнь…
В отношениях китайской семьи, с которой мне довелось ненадолго пересечься, драматизмом и не пахло. Это было понятно сразу. По любящим глазам большой, неповоротливой, старой и молчаливой бабушки в чёрном, до щиколоток, платье, глядевшей на сына с нескрываемым восхищением. По тому, как сын, худой тихий мужчина лет сорока пяти (похожий на профессора математики – старомодными очками с диоптриями, прилизанным пробором, гладко выбритым лицом и столь же выглаженным серым костюмом) тепло и спокойно отвечал что-то супруге, ещё более кроткой миниатюрной женщине, одетой в национальное красно-зеленое платье из нановолокна. Наконец, это было ясно по невероятной силе чувств, окружавших почти осязаемым энергетическим сгустком главного человека маленького купе – милую и по-детски красивую девочку лет четырёх-пяти, сидящую на небольшом откидном столике в пухлом лазурном комбинезоне и не отрывающую взгляда от детского росфона, пристёгнутого смешным пушистым блестящим браслетом к её ручке.
Первым меня заметил глава семейства. Когда он услышал кодовое, произнесённое почти шепотом Delta Industries, то тихо охнул, что-то быстро мяукнул жене и, посмотрев на свои старые электронные часы, энергичным жестом предложил мне войти и сесть рядом с бабушкой, а сам, плотно закрыв дверь, устроился с супругой напротив. Все они пристально смотрели на меня, а я не мог отвести глаз от девочки, не обращающей на гостя никакого внимания. Так мы и просидели около минуты, ничего не говоря, – с нескрываемым интересом и покорным ожиданием чего-то нового и важного в жизни каждого из нас. Тишину прерывала лишь главная героиня этой мизансцены, то и дело озвучивая происходящее на её гаджете с помощью междометий, отдалённо напоминающих понятные всякому русскому человеку «ух!», «ох!», «ага!» и «ого!». Словно загипнотизированный, я разглядывал это маленькое создание: она смотрела свои наивные мультики, то и дело тыча пальчиком в экран с милой непосредственностью и неподдельным удивлением, которые присущи только детям её возраста – а позже, с неизбежным наступлением юности, безвозвратно исчезают в пугающей, всё увеличивающейся в размерах воронке взрослости.
– Внимание: через несколько минут с седьмого пути отправляется поезд номер тринадцать ноль один, следующий по маршруту «Москва – Гуанчжоу». Просим пассажиров занять свои места согласно купленным билетам, а провожающих – покинуть вагон.
Я перевёл взгляд на родителей.
– Вы говорите по-русски?
Отец нажал на одну из дужек своих потёртых очков, встроенный в них голосовой ассистент быстро перевёл сказанное – и взрослые почти синхронно отрицательно замотали головами. Увы, этого следовало ожидать: осев в РНКР, большинство китайцев не научилось изъясняться на местном языке. Как и мы не научились понимать их, что, конечно, не давало нашим народам шансов на реальное сближение: находясь в одной стране, мы жили в двух разных реальностях. Что касается меня, то я был из тех молодых русских, кто так и не смог заговорить по-китайски: в гимназии учился спустя рукава, а любимую няню-китаянку понимал практически без слов, да и она со мной не то чтобы много разговаривала – просто любила, ухаживала и присматривала, чтобы я окончательно не скатился по социальной лестнице, пока отец пропадал на дорогой его сердцу работе, а мать – на дорогих приёмах у частного психотерапевта.
– Видите ли, я принёс для вас данные.
Мужчина перевёл и эти мои слова и, сказав короткое «а!», достал из внутреннего кармана пиджака крошечный переносной девайс такого же серого, как его костюм, цвета. Теперь взгляды взрослых были устремлены на устройство, а девочка подняла голову и, увидев новую электронную игрушку, показала на неё своим миниатюрным пальчиком и весело гукнула. Недавно обретённое внутреннее зрение подсказывало мне, что информация, которую я должен был доставить, предназначалась именно для неё.