– Слазь, падла! Слазь с задней площадки, а то щас ноги пообрываю, как клоун на руках у меня побежишь. Слазь, хорек! Я кому говорю?!.
А из салона в ответ доносится дружное:
– Правильно.
– Поехали. Зимовать тута?
Такой же подержанный и побитый жизнью, как и сам водитель, бедняга МОЩ 35–07 в очередной раз застрял на запруженной народом остановке в центре пыльного, окруженного торфяными болотами подмосковного города, который хоть и не назовешь индустриальным гигантом, а все же с десяток уважаемых заводов и фабрик в нем наберется.
Кроме них, есть здесь засиженный начальством ресторан «Сказка», а также гостиница «Советская» и кинотеатр «Родина», расположившиеся в рядок на привокзальной площади так, что высунув язык бегущие на московскую электричку местные жители наслаждаются прямым порядком слов, а возвратившиеся домой с пузатыми баулами и авоськами морщатся от обратного.
Есть в городе торговое училище, украшенное огромным, во весь фасад, транспарантом «Больше хороших товаров!», имеется и плюгавый памятник с протянутой рукой, известный в народе под названием «Бог подаст». Город этот самый что ни на есть обыкновенный, но Антошка его любит и, когда уезжает на лето в пионерлагерь, скучает по текстильному пуху, теплой пургой вихрящемуся вдоль шумных фабричных корпусов, по буйно заросшей лопухами набережной, по петушиным руладам и собачьему бреху в деревянных лабиринтах родного поселка.
В бараках по-прежнему тесно, но кое-кто уже перебрался через речку в новый микрорайон с белыми железобетонными корпусами, выросшими на месте дотла выкорчеванного леса.
Антошка с матерью тоже стоят на очереди, да толку-то!
А вот маминому брату, непутевому дядьке Кольке, повезло: только он собрался разводиться, заеденный своей не по годам идейной тещей, которая целыми днями только и знает, что про паровоз петь, как жена, не будь дурой, взяла да и родила близнецов. Вот им сразу же квартиру и дали.
В результате – Антошка, вместо того чтобы по старинке таскаться с матерью в баню, каждую пятницу вместе с толпой счастливых обитателей новостроек штурмует автобус, чтобы после долгого и небезопасного путешествия в общественном транспорте до скрипа, с чувством, с толком, с расстановкой отмыться в белой, как лебедь, дядьки-Колькиной ванне. А за это несказанное счастье с нее ничего и не требуют. Так… присмотреть за близнецами да прибрать возникший за неделю беспорядок.
Антошка дядьке завидует. Из презренного оболтуса, совершающего тайные набеги на ее копилку да сшибающего где придется до получки трешку-другую, он вдруг превратился в ее глазах в уважаемого человека, который, если захочет, может с утра до вечера кататься с первого этажа на девятый и обратно на новеньком, не загаженном еще лифте; может плескаться под душем хоть по сто раз на дню; или, скажем, выйти на балкон и, с хозяйской гордостью окинув взором грохочущую стройку, вспомнить стихи из «Родной речи» – «через четыре года здесь будет город-сад».
Всего полчаса прошло с того момента, когда вместе с напрягшейся для штурма толпой Антошка следила за обшарпанным автобусным стадом, пасущимся на другом краю площади. Столпившиеся кучкой шоферы не спеша покуривали, картинно сплевывали и отнюдь не торопились, грузно плюхнувшись на водительское сиденье, вальяжно подрулить к остановке.
Иногда, уже заведя мотор и взявшись за ручку дверцы, «шофера» вдруг пускаются друг с другом в долгие и, кажется, злорадные переговоры, а будущие граждане-пассажиры терпеливо поджидают, или, как часто в городе шутят, «подъевреивают». Лишь изредка кто-нибудь взрывается и материт поступенчато и автобусы, и шоферов, и городское начальство, и все на свете.
О сидячем месте Антошке не приходится и мечтать. Даже если удастся порой юркнуть в салон раньше других, то как набьется полный автобус, так обязательно какая-нибудь бабка нависнет своей безразмерной грудью, зашмыгает носом и давай стыдить – безобразие, дескать, совсем молодежь обнаглела – места старшим не уступють.
Хочешь не хочешь, приходится вставать. Стоит же бабке на Антошкино место пристроиться, как тотчас неизвестно куда девается праведный гнев с одышкой и начинается фальшивая воркотня типа «спасибо, внученька, настоящая пионерка, давай узелочек подержу».
Повиснув на поручнях, Антошка язвительно думает: «Как же, дурочку нашла, подержит она. Одна такая уже подержала!» Ей ли не помнить, как однажды доверила она свой узелок такой же вот доброхотке, а потом, как оттеснили назад да как сжали со всех сторон до полного выпучивания глаз, так бабуся и испарилась неведомо куда вместе с узелком.
Долго еще небось потом наслаждалась Антошкиной мочалкой, шампунем «Русский лес» и почти новым куском «Земляничного» мыла. А бельишко чистое скорей всего на тряпки извела, ей-то оно и на нос бы не влезло.
Крепко досталось тогда Антошке от матери за излишнюю доверчивость. Мало не показалось!
За воспоминаниями она не заметила, как автобус тронулся; как побежали за дребезжащими стеклами сначала высеребренные дождями поселковые заборы, с тихонько подглядывающими из-за них кудрявыми головками золотых шаров да настырно прущей крапивой; как надвинулись потом кирпичные громады хлопчатобумажного комбината имени 25-го Октября; очнулась лишь, когда замелькали пыльные липы улицы Ленина и новой волной пассажиров ее, как пушинку, оторвало от поручней, закружило и приплюснуло к стеклу задней площадки рядом с билетной кассой.
Если уже от конечной автобус отчаливает с изрядно набитым брюхом, то на подъездах к центру приходится удивляться, как он только не лопнет! С людьми же происходят прямо-таки сказочные превращения.
Казалось бы, только что стояли на остановке люди как люди. У всех свои заботы, каждый сам по себе: один в дырявых трениках с выгоревшим рюкзаком за плечами едет окучивать свой ненаглядный огородик, другая, прознав, что где-то дефицит выбросили, спешит урвать его, пока другие не расхватали; третий не чает, как после смены засесть дома с газетой перед тарелкой дымящихся щец; четвертая предвкушает, как будет языком чесать про соседей, обосновавшись на лавочке перед подъездом.
Стоит же появиться автобусу, как все эти отдельно стоящие граждане и гражданки устремляются в атаку стальными рядами, чтобы по головам ближних втиснуться в салон, слиться с ощерившим каменоломни ртов и воздевшим к поручням волосатую чащу рук многоголовым драконом и потерять сочувствие к оставшимся на улице. Пока сами лезли, напирая на неподатливую костистую стену, так кричали: «Подвиньтесь, братки, чай, не баре… всем ехать надо», – а стоило укрепиться в пассажирском статусе, как тут же давай понукать водителя: «Поехали, и так тесно, аж дышать темно!»
Те на остановке еще пытаются зацепиться за подножку, а уж из салона им кричат:
– Куда прете, автобус не гандон – не безразмернай. Пешком идите – здоровее будете.
– В войну всю Европу пехом протопали, а щас пару остановок пройти слабо…
А с улицы им отвечают:
– Вот вы бы и шли пешком – с пустой башкой, чай, и ходить легче…
Наконец, после отчаянных шоферских увещеваний и угроз, оставив непроглоченную толпу дальше томиться на остановке, автобус сыто отваливает и начинает трястись по давно не ремонтированной мостовой, зияющей «выебинами да колдоебинами».
При каждой встряске его внутренности утрамбовываются и урчат:
– Ну, ты, начальник, полегче на поворотах, не картошку везешь!
А водительский голос урезонивает:
– Не больно-то понукайте, не запрягли еще.
То там, то тут вспыхивают ядовитые язычки скандалов.
Антошка привыкла к ним и уверена, что пассажиры собачатся не по злобе, а для удовольствия – чтоб веселее время скоротать. Ну что еще человеку делать в тесноте да не в обиде общественного транспорта, когда битый час на одной ноге стоишь и даже пальцем пошевелить не можешь.
Справа в Антошку уперся локоть сердитой гражданки из тех, на кого посмотришь, и сразу ясно, что соседи за глаза зовут ее ехидной или злыдней. На носу у нее вызывающе сверкают очки, а выражение лица строгое и неподкупное, как у училки. Антошка исподтишка изучает ее и гадает, интеллигентка та или прикидывается.
Судя по тому, что соседка все громче сопит, ясно, что до скандала рукой подать, но Антошка уже смекнула, что не на нее прольются потоки праведного гнева, и теперь с интересом ждет развязки. Наконец, испепелив взглядом не пьяного, а как бы навеселе, вплотную притертого к ней толпой парнишку, тетка заводится:
– Молодой человек, что это ты на меня облокотился – я те, кажись, не вешалка.
По автобусу, как перед концертом, пролетает легкий ветерок возбуждения, а виновник торжества включается с полоборота, как будто долго репетировал:
– Стой, бабка, не воняй. А то мы щас тя помацаем и враз смекнем, кто кому вешалка, а кто кому молодой человек.
Но не на ту, видать, парень нарвался. От азарта у той аж очки запотели.
– Чиво, я сама тя щас помацаю, так шо будешь лететь, пердеть и радоваться. Бабку нашел! Ишь козел. Я к нему со всем уважением, а он – «бабка».
«Не, не интеллигентка, – решает Антошка, – интеллигентки так не базарят. Те обычно кричат «безобразие» или «разговаривать будем в милиции».
Автобусная общественность удовлетворенно реагирует. Одни кричат:
– Так его, хамло трамвайное. Ишь размечтался, много вас, мациков.
Другие подзуживают:
– А ты попробуй, мож, рожа у ей кирпича просит, а на ощупь, глядишь, мяконькая?
Третьи сетуют:
– Нонеча не то шо давеча – совсем молодежь распоясалась, бывалоча, так старших уважали, а таперича срам божай.
Кроме «выяснения отношений», пассажиры страсть как любят давать советы. Это и естественно, недаром ведь они в «стране советов» живут. Кроме как «ездить в такси и ходить пешком», советуют «молчать громче», «держать карман шире», «заткнуть хлебало» и так далее. Однако случаются ситуации, когда в едином порыве весь автобус напускается на какого-нибудь одного несчастного пассажиришку, и тогда держись! Советы летают по салону, как басовитые кусачие мухи, знай отмахивайся!