— Не останавливайся, — попросил он. — Но это стихотворение слишком грустное. В нем нет радостей весны, только сожаление.
— Наверное, весна — самое грустное время года. Появляется новая жизнь, раскрываются почки, растения пробиваются вверх — и все это только для того, чтобы совершить обязательное неторопливое путешествие к неминуемой смерти и разложению. Нет, я считаю, что зима честнее. Все уже свершилось, и нет никаких ожиданий. Надежда не играет с нами…
— Держи. — Он налил виски себе и мне и протянул бокал. — Это ведь ты должна была подбодрить меня, помнишь? А мне следует пребывать в печали.
— Наверное, это как раз тот случай, когда слепой ведет хромого.
Финбар обхватил голову руками и взъерошил волосы. То, как под пальцами его кудри натягивались и распрямлялись, заставило меня вспомнить о более прозаическом вопросе — мое желание не ослабевало. Я не притронулась к бокалу, отодвинула его подальше.
— Весны не существует, — глухо произнес он, уронив голову на грудь.
— Ты не прав. — Я погладила его по голове.
— Утешение, — сказал Финбар, — мне нужно утешение! Друг и весна, весна повсюду. Просто необходимо.
Я никогда не ассоциировала слово «утешение» с эротикой, но сейчас в глубине моего сознания эти два понятия слились воедино.
Запутавшись в подоле ночной рубашки и наткнувшись на тостер (вот черт, разве это способ произвести впечатление на девушку?), я схватила Финбара за руку и потянула за собой, — он поддался легко, как ребенок.
— Я покажу тебе весну, — заявила я и осторожно повела по коридору на кухню. Живо отыскала фонарь — приходится, когда черт гонит. Я и не подозревала, что он у меня работает. — Милый кусочек весны. Это придаст тебе сил.
Я распахнула заднюю дверь. Рука Финбара казалась даже более горячей, чем моя, — совсем неудивительно, если на тебе джемпер-поло, а в доме двадцать шесть градусов тепла.
— Милый, милый кусочек, — твердил он и, спотыкаясь, спускался по ступенькам. — Такой же милый, как ты… Утешение, — крикнул он в ночь, — утешение и надежда! Что поможет человеку, лишенному этого?
— Да, сейчас. — Я, торопясь, тащила его за собой. — Вот мы и пришли.
Остановилась у ящика с цветами и направила фонарь на примулы. После того как я вырвала сорняки, они немного повеселели.
— Видишь, — сказала я. — Весна уже здесь.
Финбар внимательно посмотрел на цветы.
— Так и есть. Они — само совершенство, правда? — Он протянул руку, дотронулся до одного и произнес: —…Увидишь ты подснежник белый, как твое лицо…
— Откуда это? — поинтересовалась я.
— «Цимбелин».
— Не знаю этой пьесы.
— О, — сказал он, прикасаясь пальцем к бутонам, — обычная история о любви и предательстве. Как и все у Шекспира. Я был Якимо. Хорошая роль.
— Любовь вовсе не обязательно бывает вероломной. Только в пьесах, книгах и вообще. В реальной жизни она может быть — гм-м — очень приятной.
Мне показалось странным, что я высказала подобную мысль.
— Любовь, моя дорогая девочка, всегда вероломна и всегда приятна…
Он поднялся.
— Я немного замерзла, — сказала я.
— Тогда пойдем в дом.
— Почему ты просто не обнимешь и не согреешь меня? — Я прижалась к Финбару. — Я не хочу пока возвращаться. Здесь так красиво.
Я молилась, чтобы он не смог трезво оценить мои слова — что в его состоянии было практически невозможно, — ведь я солгала. Красоты не было и в помине. Ночь была облачной, воздух — сырым, на темной тропинке в моем саду лежали мрачные унылые тени, а повсюду под ногами — вырванные мокрые сорняки. Как ни напрягай воображение, невозможно было представить, что мы в беседке, залитой лунным светом. Я еще глубже зарылась лицом в его джемпер, и Финбар обнял меня с некоторым воодушевлением.
— От тебя приятно пахнет, — сказал он.
Я поняла, что на холоде он слегка протрезвел. Ничего страшного, я всегда могу влить в него еще немного спиртного, когда мы вернемся.
— Знаешь, кого я так же обнимал сегодня вечером? — со смехом спросил он.
Я постаралась дышать как можно ровнее и спросила весело, хотя, может быть, немного приглушенно:
— Нет, кого?
— Мэрион Френч.
— Актрису?
— Кинозвезду, — поправил он.
— Она твоя подруга?
Вдох, пауза, вдох…
— Нет, — он засмеялся, — никогда раньше не встречались. Но на этой фотосессии она была.
И передышка…
— Зачем?
— Агент проталкивает ее в этот фильм про боксеров…
Если не двигаться, мне был слышен стук его сердца.
— …Отличные могут быть сборы.
— Она очень красива.
— Она ужасная зануда.
Мне нравилась эта женщина.
— А мне бы хотелось быть похожей на нее.
— Ты могла бы дать ей сто очков вперед.
— Она очень сексуальна. — Я прижалась к нему еще сильнее, стараясь не замечать, что мы практически увязли в сорняках.
— Она ужасна. Должно быть, у нее под норковой шубой тонна стали. Что я чувствовал, так это ее сиськи — они уткнулись в меня, как недоспелые дыни.
— Прости. — Я поспешно отстранилась.
— Все в порядке, — любезно сказал Финбар. — Твоих я совсем не чувствую.
Самый сомнительный комплимент, который мне когда-либо делали.
Он немного покачнулся и сказал «Упс» — это прозвучало ободряюще.
— Она получит роль? В этом фильме?
— Ни малейшего шанса, — ответил Финбар со счастливым видом. — Клейтон-младший настоящий христианин. Не выносит сексуальную распущенность. Хочет, чтобы все было достойно, по-христиански и отличного качества. Ничего греховного! Ясно? — Он говорил, имитируя произношение кинопродюсера.
— А что вообще можно считать греховным? И, кстати, кто из нас без греха? — спросила я.
— Именно это я и сказал Джимбо. — Финбар обхватил руками мою голову и поцеловал в переносицу. — Все эксцентрики так же проницательны, как ты?
По моему телу пробежала дрожь.
— Пойдем, — позвал он, обнимая меня за плечи, — холодно, и ты вся дрожишь. Нужно вернуться в дом. — Он повернулся и изящно склонился перед примулами. — Спасибо, мои дорогие, за ваше весеннее представление.
Я обогнала Финбара и успела погасить лампу в кухне, — свет имеет отвратительную особенность менять настроение.
— Потанцуем, — предложила я, когда мы снова оказались в жаркой комнате, выходящей в холл. — Давай устроим праздник. Ешь, пей и веселись, — сильное желание подвигло меня на крайнюю изворотливость, — потому что завтра мы…
— Я бы действительно съел что-нибудь, — согласился он.
— Выпей виски. — Я щедро наполнила бокал. — Побалуй себя. Ты ведь говорил, что собираешься напиться…
И, пока Финбар стоял с бокалом в руке, я крутила ручку настройки старого доброго радиоприемника.
Если ждешь знамения, то обязательно его получишь. Для полуночников кто-то очень чуткий решил поставить песню Эллы Фицжеральд. Она проникновенно пела: «Звезды падают на Алабаму. Мои руки крепко обнимают тебя…» — и мы приникли друг к другу и задвигались под музыку, периодически останавливаясь, чтобы он глотнул виски. Из Алабамы мы переместились на «Синюю луну», моя рука лежала на его заду — он был очень даже неплох, — и мы танцевали еще и еще.
«А потом я внезапно увидела передо мной того единственного, кто был в моем сердце…»
— Ты прекрасна, — прошептал он мне на ухо.
— Да, — тихо согласилась я.
— Да, ты знаешь все слова.
Я прикоснулась к его шее.
Финбар передернул плечами.
— Поцелуй меня, — попросила я, сильно нервничая.
Уверенная соблазнительница, какой я наивно себя представляла, такого не могла допустить. И все же одному из нас нужно было подтолкнуть события, мы не могли всю ночь топтаться на месте.
— Финбар, — спросила я, — неужели тебе не жарко?
Глупый вопрос — жар исходил от него.
— Да, — пробормотал он где-то в районе моего уха.
— Выпей и охладись. — Я протянула ему бокал, и он выпил, как послушный ребенок, глядя на меня поверх него. — Может быть, снимешь джемпер?
— Герань, ты пытаешься соблазнить меня?
— Да, — твердо ответила я.
Зачем увиливать?
— Ты восхитительная девушка и очень соблазнительная, — сообщил он. И икнул.
Мы, с трудом переставляя ноги, поднялись по лестнице. Финбар практически повис на мне около двери в туалет, пока мы вдвоем пытались снять с него свитер. Круглый ворот может оказаться западней, когда нужно быстро освободиться от одежды.
— Восхитительная, восхитительная девушка, — бормотал он.
— Восхитительный, восхитительный мужчина, — повторяла я и тянула джемпер, рискуя свернуть ему шею.
Что ж, все-таки мы его сняли и успешно добрались до спальни. Я начала думать, что переборщила со спиртным, когда он, снова заважничав, снял туфли и стащил носки. Затем, самостоятельно поднявшись — звук молнии, потянул, стащил, — выбрался из джинсов, снял трусы и, прекрасный в своей наготе, развалился на кровати.
И имел наглость сразу же крепко уснуть.
Я, архиепископ Кентерберийский и королева — мы гарантированно защищены от СПИДа.
Как смогла, я пристроилась рядом с Финбаром — наши лица оказались очень близко друг к другу, — и пальцами приподняла ему веко. Зрачок описал небольшой круг, дернулся, и глаз снова закрылся. Я провела рукой по его спине, но красавец не шелохнулся. Финбар был великолепно сложен, просто идеально для предложенной ему роли боксера… и для той роли, которую я ему определила. Я вздохнула, стараясь привыкнуть, что после такого длительного перерыва кто-то оказался в постели рядом со мной. «Я не смогу уснуть», — в ту ночь это была моя последняя здравая мысль.
Глава 5
Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что за звук разбудил меня. Луч солнца бил в глаза, я заморгала и снова зажмурилась. Снова этот противный звук, а потом что-то упало. Я все вспомнила и потянулась, надеясь, что выгляжу не очень растрепанной. Открыв один глаз, я постепенно привыкала к яркому солнцу. Потом пригляделась и увидела обнаженного мужчину, прыгавшего на одной ноге — другая безнадежно запуталась в трусах. Он едва двигал рукой, пытаясь ухватиться то за трещащий кусок хлопка, то за голову. И дергался, как зверь, страдающий от сильной боли.