принцип деятельностного опосредствования мотивационно-смысловой сферы личности (Леонтьев 1977; Асмолов 1990: 348).
Но сам факт смены социальной позиции — это только условие возможного личностного роста и переоценки ценностей. Содержательная же сторона предстоящих изменений глубинных структур личности задаётся (именно задаётся, а не определяется) теми нормами, ценностями, значениями, теми «смысловыми горизонтами», которые открываются индивиду в новой жизненной ситуации.
В первобытных возрастных инициациях новые смысловые горизонты открываются неофиту вместе с тайными знаниями и откровениями. В этом смысле ценность этих знаний не в их эзотерическом характере, и даже не в их информативности, (так как понимаем её мы, связывая с насыщенностью излагаемого материала разнообразными сведениями и их достоверностью), а в том, что эти знания представляют систему смыслов и ценностей, регулирующих жизнь данной социальной группы. В них отражается индивидуальность социума и его культуры. В ходе инициации биография племени становится частью собственной биографии индивида, вынося тем самым важнейшие смыслы существования за пределы отдельной человеческой жизни. События истории, знания о местах, связанных с культурными героями, понимание тайных закономерностей, царящих в мире, — всё это обретает субъективную личностную окраску, переплавляется в мотивы и ценности личности, согласно которым в дальнейшем будет прокладываться её жизненный путь. Это, пожалуй, главный результат посвящения в плане экзистенциальном, охватывающем глубинные личностные структуры.
Инициация выступает как механизм принятия социальной роли путём посвящения.
Специфика инициаций заключается в особых взаимоотношениях человека и с ролью, и с референтной группой, членом которой становится посвящённый. Новая роль не остаётся чем-то внешним, ролью, которую только играют. Нормы и ценности, связанные с этой новой ролью, присваиваются неофитом, «прорастают» в него, становясь его личностными смыслами.
Инициация не позволяет оставаться тем, кто ты был до того, отрезая пути к отступлению, она подразумевает и требует полного подчинения новой роли. Мальчик-аранда превращается в носителя священных знаний, лицо, ответственное за миропорядок. И это бремя ответственности делает его взрослым, преображает его как личность. Человек, посвящённый в секту, подчиняет всю свою жизнь её уставу. О «глубине прорастания» социальной роли, обретаемой путём посвящения, может свидетельствовать то, что отказ от неё и выход из связанной с нею замкнутой корпорации в большинстве случаев не предусмотрен культурными нормами — это всегда взрыв существующих стереотипов, выход в антикультуру. Более того, чаще всего он наказуем. Преследуются люди, перешедшие в другую веру, преследуется «расстрига», покинувший братство, трудно себе представить, что стало бы с первобытным человеком, решившим свернуть с пути посвящения, унести полученные откровения в мир обыденного.
По своему психологическому содержанию любая инициация — это личностный кризис, сконструированный искусственно, когда человек сталкивается с невозможностью жить так, как жил раньше, оставаться таким, как был раньше (Василюк 1984: 25–31). И он содержит в себе ценнейшую возможность личностного роста.
Тут стоит оговориться, что всё это под силу только не выродившейся в формальность инициации, инициации, которая реально меняет горизонты жизни. Как, например, возрастные инициации аборигенов, которые представляются событием столь же неизбежным в жизненном цикле человека, как и рождение, вступление в брак, смерть. В этом обществе институт посвящения контролирует все сферы жизнедеятельности неофита, разрушая старые отношения и не позволяя сохранить самотождественность личности (см. о кризисе Василюк 1984: 47).
Возрастную инициацию, которая шаг за шагом вводит подростка в круг взрослых, и что очень важно — посвящённых в тайные знания мужчин, можно сравнить с подростковым кризисом в европейских обществах, так много раз описанным педагогами и психологами. Только в данном случае это кризис искусственный и контролируемый, он помогает войти во взрослый мир сравнительно безболезненно, если, конечно, на боль от испытаний, на стрессы от постоянного напряжения, на ужас пребывания во власти мифических существ — если на всё это смотреть как на то, что одновременно и обостряет сам кризис и способствует совладанию с ним.
Инициацию можно представить как «снятую» форму индивидуального личностного кризиса. Таким «снятием», ритуализацией и вынесением кризиса во внешний план нивелируется его разрушающая сила, акцент переносится на работу со смыслами. Вверяемые неофиту священные знания должны прорасти в мотивационно-смысловую сферу личности, он должен стать их хранителем и носителем. Новая смысловая реальность меняет неофита как личность.
Психотехнические приёмы в инициациях
Архаичная инициация подростков уловила именно заложенный в возрастном переходе обучающий или, точнее, личностнопреобразующий потенциал. Психологический процесс, который ведёт к преобразованию внутреннего мира личности, — «достижению смыслового соответствия сознания и бытия» — назван переживанием (Василюк 1984: 25–27). Переживание — своего рода антагонист психологической защиты, оно не ограждает субъекта от негативных травмирующих обстоятельств, но позволяет «работать» и с ними, и с собственным внутренним миром. В обрядах посвящения можно увидеть интерпсихическую форму переживания, когда оно осуществляется в виде социального действия. Переживание можно представить как общую «стратегию» посвящения, тогда как «тактикой» будут эти отдельные ритуальные действия.
Если абстрагироваться от религиозно-магического содержания разнообразных символов и ритуальных действий, в них можно увидеть «инструменты», то есть психотехнические действия по переживанию — приёмы преобразования мотивационно-смысловой сферы личности. В этом смысле в первобытные возрастные инициации в принципе входят те же психотехники, что и в психотерапевтическую практику (о психотехническом действии см. Пузырей 1986: 55–57,79).
Л. С. Выготский исследовал сигнификацию — роль знаков в становлении психики человека. Он показал, что знак выступает как орудие управления поведением человека. Первоначально знак выступает перед человеком как «… средство социальной связи, как функция интерпсихическая; становясь затем средством овладения собственным поведением, он лишь переносит социальное отношение к субъекту внутрь личности…» (Выготский 1984: т. 4, 56). К примеру, такие знаки, как жребий, узелок на память — относятся к вспомогательным внешним средствам, но они уже неотделимы от деятельности психики (Выготский 1983 т. 3: 178). Как писал А. Н. Леонтьев, узелок, завязанный на память, существует вне нас, но на него «завязаны» наши психические процессы, поэтому он не только вне нас, но и «внутри», так как организует наше запоминание (Леонтьев 2000).
Знак выступает как внешнее обозначение того, что должно произойти во внутреннем мире человека: что он должен запомнить, усвоить, какие личностные качества обрести. Знак также показывает, каков социальный статус индивида и вытекающие из него нормы поведения, и всю систему отношений с окружающими.
В обрядах инициации каждое действие, каждый шаг неофита по пути посвящения имеют свой знак. Есть знаки вступления в пору инициаций и сегрегации от прежнего окружения: в племени диери на шею спящего мальчика подвешивается раковина, и с этого момента ни одна женщина не имеет права его видеть (Howitt 1904: 655–657); у юин наставники рисуют на телах мальчиков белые пятна и полосы и повязывают на голову травяной шнурок (там же: 525); у мурнгин на мальчика, которому предстоит пройти первые обряды инициации, надевают белые браслеты, головной убор из белых перьев какаду, обвязывают белой лентой из коры голову и белым же вымазывают лицо (Warner 1958: 262).
Знаками приобщения к таинству, которые говорят о степени посвящения или о том, что неофит прошёл те или иные церемонии, могут быть обрезание, выбивание зуба, нанесение надрезов на определённые части тела, а также различные аксессуары типа ожерелий, поясов, набедренных повязок и т. п. (см. Spencer, Gillen 1968: 246–247; Warner 1958: 285; Берндт, Берндт 1981: 121–123; Mathews 1896а: 337).
Хауитт, описывая обряды инициации у курнаи, в которых он принимал участие как почётный гость, рассказывает, что перед началом главного таинства, связанного с духом-прародителем, церемонии были приостановлены, и у него потребовали подтверждений, что он действительно прошёл все стадии посвящения в племени брайерак. На это Хауитт продемонстрировал им широкий рубец на теле и несколько гуделок — только после этого доступ к племенным тайнам курнаи был для него открыт (Howitt 1904: 627).
Знаком принадлежности к новому статусу может быть вручение священного предмета или облачение в «костюм» взрослого мужчины: например, в племени туррбал после последних обрядов инициации вокруг головы мальчика повязывают собачьи хвосты и змеиные шкуры, плечи крест-на-крест пересекают полосами меха опоссума, на руки наматывают куски шкуры кенгуру, а голову венчают лентой, сплетённой из коры (Howitt 1904: 580–583, 597).
Обретаемые в ходе посвящения новые качества также часто «означиваются» — привязываются к какому-либо предмету, делая его своим знаком. Например, мальчику показывают священные предметы: «Внимательно посмотри на эти вещи. Ты не хочешь ругаться со старшими… Ты хочешь говорить им хорошее. Мы не хотим, чтобы ты воровал… бегал за женщинами…» (Warner 1958: 356).
Сложные, составленные из множества деталей «костюмы», священные предметы и рисунки на теле, шрамы и другие следы испытаний — всё это знаки. Они являются внешними вехами, символизирующими кардинальные преобразования, происходящие с неофитом по мере посвящения. В то же время они служат средством достижения этих перемен и способствуют идентификации с новой социальной ролью.