В качестве наглядного примера может быть сфера детского быта. Ради детской забавы царскому семейству подносились в качестве даров, да и закупались тоже различные механические игрушки, упоминания о них постоянно встречаются у И. Е. Забелина (1915), когда он описывает игрушки царевичей и царевен. Мода на всяческие изобретения часовых мастеров распространялась среди знати, запрос на них ширился. Механические птицы и зверушки, изысканные часы с фонтанами и музыкой постепенно завоёвывали высшие слои общества и нисходящей инновацией готовили почву для признания всеми более утилитарных технических новшеств.
Европеизация русского патриархального быта привычно связывается у нас с именем Петра I, с бритьём бород и принудительным переодеванием в европейское платье. Но европейское платье начало входить в русский обиход по меньшей мере на век раньше. Уже дети царя Михаила Федоровича носили немецкое: «Совершенно неизвестно, каким путём зашло это немецкое платье в комнаты государя, к его детям, и кто подал первую мысль об этом костюме. Припомним, что древние наши обычаи в это время достигли полного цвета и с особенною упругостью противились всякому чужеземному влиянию. Немецким извычаям в это время было гораздо труднее, чем прежде, пробираться в наши патриархальные, крепкие своею православною стариною, жилища» (Забелин 1915: 62–63).
Заметим попутно, что «немецкое» платье утвердилось при дворе ещё в одной нише, относительно свободной от социального контроля — в потешной палате. «Потешники», шуты, шутихи, музыканты, должны были изумлять замысловатым нарядом. Им шились потешные платья на немецкий манер, о чём масса свидетельств в хозяйственных книгах. «Быть может, старший семилетний царевич Алексей Мих. сам покапризничал, вынь да положь, дай ему такой же наряд, какой носили потешники. Дети его лет бывают очень впечатлительны…» (Забелин 1915: 64).
За потешными и царевичами следуют их юные стольники и наперсники по играм и увеселениям, которые тоже облачаются в европейское платье.
Добавим ещё упоминание о немецких и фряжских потешных листах, которые, по всей вероятности, были картинками с изображением предметов «иноземного быта, которые были осуждены мнением века» (Забелин 1915: 213). За пределами детской подобного рода печатные рисунки, «гравюры западного происхождения», «немецкие листы с изображением священных предметов официально провозглашены были еретическими» (Забелин 1915: 213). Царские же дети не просто развлекались, но и могли обучаться по ним, составляя представление о нравах и обычаях, бытовавших в других землях — «…фанатическое преследование иноземного лишалось своей силы в кругу детских забав» (Забелин 1915: 213).
Ту же, а может, ещё большую роль в расширении культурного пространства и прорубании «окна в Европу» сыграли многочисленные переводы европейской учебной литературы, азбук, букварей, книг для чтения на русский язык с конца XVII в. Со всеми адаптациями к российским реалиям они становились диалогом культур и потенциальным источником инноваций (Безрогов, Артёмова и др. 2021).
Так в детской, вдали от строгого догляда и борьбы с иноземными влияниями подготавливалась почва для будущих реформ, масштаб которых куда более значителен, чем просто мода на европейскую одежду или заимствование приёмов обучения грамоте.
Говоря о моде и одежде, помним, что модные веяния и перемены в облике человека во все времена являются внешним проявлением глубинных изменений в обществе в сфере приоритетов, норм и ценностей и выступают как косвенное свидетельство ревизии общественных устоев. Так было и во времена Петра I, это же интуитивно понимали адепты советского образа жизни, когда в 1950–1960–1970-е воевали сперва со стилягами, потом с хиппи. А те, всего-то, носили штаны непривычного фасона, башмаки на толстой подошве-«манная каша» и другую причёску. И со всем этим в советский быт проникала другая музыка, наивные и утопические идеи свободной любви, пацифизм и противостояние человека государственному Левиафану.
Проводником нового также могут выступать игры. Как социологический «сейсмограф» игра, при внимательном к ней отношении, позволяет улавливать малейшие колебания, предшествующие подвижкам социальных основ. В компьютерных играх идёт завоевание новых земных и космических пространств, отрабатываются разные стратегии управления, создаются программы по освоению космоса, возникают новые виртуальные сообщества и отрабатываются новые формы социальности (Тендрякова 2015).
Детство выступает хранителем прошлого и своего рода полигоном для нового. Это самостоятельный мир в большом мире взрослых, со своими традициями и механизмами их воспроизведения, стоит вспомнить, как тексты детского фольклора в устном, бесписьменном режиме передаются из поколения в поколение из века в век. Образы детства, системы и институты социализации бесконечно многообразны в исторической и этнографической перспективах. На наших глазах они продолжают меняться.
Современное затянувшееся детство, постоянная готовность к экспериментированию с увлечениями, с собственным имиджем и идентичностью, со своей профессией, даже попытка отсрочить необратимые решения и подольше под прикрытием стиля «взрослого наива» (см. Очерк 1) предаваться поиску себя и своего пути в мире — всё это не просто новый образ взрослости, но и новая стратегия жизни в изменившихся условиях. Есть шанс, что стратегия, где во главу угла ставится поиск, будет по-своему более соответствовать постоянно меняющемуся миру, нежели стратегия стабильности.
Пестрота проблем и образов детства, собранных под одной обложкой, вполне заслуживает упрёка в эклектизме и в попытке объять необъятное. Это можно представить даже как аллюзию к педологии, которую упрекали как раз за то, что та стремилась собрать воедино всё про детство. Век спустя необъятное так и остаётся необъятным. Представленное собрание очерков — никак не претендует на последовательное изложение антропологии детства. Это, скорее, пространство возможностей исследования детства, в ключе этнографии, психологии, истории, фольклористики, педагогики, и вместе все эти направления дают порою новое видение старых проблем.
Обращение к психологии помогает раскрыть потенциал личностного роста, заключённый в инициациях, в обрядах детского цикла, в переменах имени и в играх. Увидеть в ритуале проверенное временем психотехническое и психотерапевтическое действие.
Культурно-исторический ракурс позволяет по-новому увидеть особенности развития личности ребёнка, будь то моральные суждения, эгоцентризм или «анимизм» детского мышления. В этом ракурсе открывается, что взросление — отнюдь не следует напрямую из физического созревания, и границу между детьми и взрослыми каждая культура проводит по-своему. Как, впрочем, и то, что гендер не предопределён однозначно полом, а то, что кажется «присущим от природы» мужчинам или женщинам, далеко не всегда оказывается так. Рассматривая развитие ребёнка в культурно-исторической перспективе, мы получаем ещё один шанс попытаться понять таинство взаимодействия природы и культуры в онтогенезе.
Ю. М. Лотман писал: «…Вечное всегда носит одежды времени», история даёт возможность увидеть вечные темы, связанные с детством, в одеждах времени. Опыт прошлого, которое так или иначе прорастает в настоящее и будущее, необходим во все времена, даже в сегодняшнем префигуративном мире, который стремительно меняется и заставляет меняться и ускоряться нас, предлагая всем нам примерить Гермесовы сандалии с крылышками.
Литература
Абрамян Л. А. Первобытный праздник и мифология. Ереван: Изд-во АН Армян. ССР, 1983.
Абраменкова В. В. Социальная психология детства: развитие отношений ребёнка в детской субкультуре. М.; Воронеж, 2000.
Авдеева Н. Н., Фролова Е. Г. Отражение современного мира в детской субкультуре (на примере страшных рассказов) // Ребёнок в современном обществе / Под ред. Л. Ф. Обуховой, Е. Г. Юдина. М., 2007. С. 222–236.
Аверинцев С. С. Символ // Краткая Литературная Энциклопедия. М., 1971. Т.6.
Артёмова О. Ю. Личность и социальные нормы в ранне-первобытной общине. М., 1987.
Артёмова О. Ю. Индивидуальная специализация в обществе аборигенов Австралии // Сов. этнография. 1984. № 3.
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М., 1996. С. 428–430.
Арьес Ф. Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999.
Асмолов А. Г. На перекрёстке путей к изучению психики человека: бессознательное, установка, деятельность // Культурно-историческая психология и конструирование миров. М., Воронеж, 1996. С. 373–395.
Асмолов А. Г. Психология личности: Учебник. М.: Изд-во МГУ, 1990.
Асмолов А. Г. Психология современности: вызовы неопределённости, сложности и многообразия // Mobilis in mobile: личность в эпоху перемен. М., 2018. С. 13–28.
Асмолов А., Марционовская Т., Умрихин В. Из истории репрессированной науки // Педология. Новый век. 1999. № 1. С. 16–19.
Бабкова Г.О. «Безгласные граждане»: малолетние преступники в судебной системе России 1750–1760-х годов // Малолетние подданные большой империи. Филипп Арьес и история детства в России (XVIII — начало ХХ века) / Сост. В. Г. Безрогов, О. Е. Кошелева, Г. В. Макаревич. М., 2012. С. 47–75.
Баххерман А. Бесконечная вселенная детской литературы XVIII века. Рекомендованные книги и чтение как процесс в жизни реальных и вымышленных детей около 1800 года // Вся история наполнена детством: наследие Ф. Арьеса и новые подходы к истории детства: Сб. науч. тр. и материалов: В 4 ч. / Сост. В. Г. Безрогов, М. В. Тендрякова. М., 2012. Ч. 1. С. 267–290.
Байбурин А. К. Обрядовые формы половой идентификации детей // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А. К. Байбурина, И. С. Кона. СПб., 1991. С. 256–263.
Безрогов В. Г., Артёмова Ю. А., Никулина Е. Н., Тендрякова М. В.