уществуют различные механизмы и институты социализации.
Последние представляют собою исторически сложившиеся формы и приёмы взаимодействия с ребёнком, его воспитания и образования, за которыми стоят различные психологические механизмы освоения ребёнком культурно-исторического опыта. Перечислить всё многообразие институтов социализации невозможно, к ним можно отнести и принятые в данной культуре формы общения взрослых с детьми (вертикальная трансмиссия опыта — от поколения к поколению), и общение в среде сверстников (горизонтальная трансмиссия — передача опыта внутри поколения), и обряды и обычаи, связанные с детством — обряды детского цикла, а также систематическое образование, будь то античные гимназии и академии, средневековое ученичество, школы или университеты.
В содержательном же плане социализация не менее разнообразна и включает в себя полный диапазон забот о ребёнке — от магических защит от сил зла и медицинских приёмов, которые должны позаботиться о его здоровье, до религиозно-философского содержания его картины мира и дидактики. Тут надо заметить, что и само представление о здоровье, и пути его достижения в разных культурах в разное время, равно как и необходимый набор знаний, складывающийся в картину мироздания — видятся очень по-разному, что в свою очередь накладывает отпечаток на социализацию.
Наиболее традиционные системы социализации предстают в виде совокупности обрядов, которые концентрируют в себе все представления о развитии ребёнка: этапы его становления, а также то, что и как должно быть под контролем — пол будущего ребёнка, его физический облик, время появления на свет, долголетие и судьба-доля, его моральные или профессиональные качества. Такого рода забота о ребёнке начинается задолго до его рождения.
Обряды детского цикла по времени проведения принято разделять на дородовые, родильные и послеродовые, последние совершаются уже над самим ребёнком.
Даже свадебные обряды уже могли включать в себя отдельные действия, связанные с фертильностью молодой пары, с рождением у них здорового потомства и с пожеланием, чтобы первенцем был мальчик. У всех народов действия беременной женщины строго регламентированы (а сами регламентации бесконечно разнообразны), так как представляется, что они напрямую связаны с будущим ребёнком.
У грузин считалось, что беременной нельзя пить воду из бутылки — чтобы шея у новорождённого не оказалась слишком длинной, или из кувшина — чтобы он не родился толстогубым, в Западной Грузии запрещалось употреблять в пищу зайчатину — чтобы младенец не родился пучеглазым, фундук и грецкие орехи — чтобы он не был золотушным, куриные лёгкие — чтобы не был веснушчатым (Соловьева 2012). У русских беременной нельзя пинать собаку, а то у дитяти будет ранняя/собачья старость, нельзя поднимать руки, а то пуповина обовьётся вокруг горла, нельзя сидеть на камне, а то роды будут тяжёлые (Русские 1997); надо опасаться змей, а то они могут похитить долю ребёнка; (Русские 1997). Почти во всей Франции будущей матери нельзя было садиться на лошадь (иначе у ребёнка одна щека будет толще другой), сидя, скрещивать ноги (иначе ребёнок будет глупым), сматывать нитки в клубок, а то пуповина обовьётся вокруг шеи во время родов, а также оглядываться на луну, чтобы не родить «детей луны» (лунатиков или монстров) (Любарт 2005: 224–225).
Сам процесс появления на свет — не что иное, как один из важнейших переходов в жизни человека. Он также сопровождался многочисленными ритуальными действиями, которые имели прямое отношение к судьбе ребёнка. Всегда предпринимались какие-то действия с последом, его нельзя было просто выбросить, поэтому его мыли, заворачивали в тряпицу, перевязывали красной лентой и закапывали в землю под печью, под порогом, в красном углу — в местах, которым приписывали особый магический статус. При этом в некоторых губерниях у русских принято было последы всех детей, родившихся в одной семье, закапывать в одном месте — чтобы братья и сёстры жили мирно. У русских родившиеся «в рубашке» (в околоплодной оболочке или с её фрагментами на теле) считались счастливчиками[6]. Сама же «рубашка», высушенная и аккуратно зашитая в мешочек, становилась оберегом, который хранился в семье и передавался из поколения в поколение (подвешивали на шею или хранили в каком-либо потайном месте). Важно было и то, над каким предметом будет обрезана пуповина. Девочкам обрезали пуповину ножницами над разложенным рукодельем, чтобы стала «домовитой хозяйкой», или на гребёнке, чтобы стала пряхой. Мальчикам пуповину обрезали ножом над металлическими орудиями и инструментами мужских профессий. В недавнем прошлом зафиксирован случай, когда младенцу обрезали пуповину над книгой — чтобы в школе хорошо учился! (Русские 1997).
У разных народов в различных местностях — свои особенные манипуляции с пуповиной и последом: в некоторых районах Франции отрезанную пуповину подносят к глазам ребёнка, чтобы «прояснить зрение», сама же пуповина обрезается у девочек покороче, а у мальчиков в точности по длине полового члена в момент рождения (Любарт 2005: 232–234); индейцы-чероки закапывают пуповину девочки под ступой, чтобы выросла хорошей стряпухой, пуповину мальчика вешают в лесу на дерево, чтобы стал ловким охотником, послед зарывают под священным деревом, захоранивают в раковине, зарывают под домом (батаки Суматры), бросают в воду, чтобы ребёнок стал хорошим пловцом (Западная Австралия), кладут в горшок с золой и прячут в кроне дерева (Фрезер 1980: 51–52). В этом разнообразии легко улавливаются универсальные черты: жизнь, судьба, благополучие, мужские и женские достоинства — теснейшим образом связаны с этими отторгнутыми частями.
Родильная обрядность бесконечно многообразна — в неё могут входить и молитвы, и песнопения, и магические рисунки на теле, и магические приёмы, и знахарские снадобья. В каждой культуре, у каждого народа, в каждой местности — свои практики, но они всегда есть, и все они призваны облегчить роды матери, призвать счастье младенцу и уберечь от сил зла.
Чтобы обмануть рок, сбить с толка злые силы, в крестьянской среде у русских женщину могли отправить рожать в чужой дом — возвращалась в родной она уже как бы «не со своим ребёнком»; или, если женщина рожала дома, то новорождённого «украдкой» передавали в окно нищему, который нёс его к воротам дома, стучался и предлагал хозяевам якобы случайно найденное дитятко, которые те с готовностью принимали, одарив нищего щедрой милостыней (Русские 1997).
Во многих культурах некоторое время после рождения мать и дитя считаются ритуально нечистыми. Они только что побывали в особом магико-религиозном состоянии, а ребёнок и вовсе пришёл из другого мира. В силу этого младенцы не только слабы, беззащитны, но и опасны. У ненцев существует запрет ставить на землю люльку с ребёнком: «Беззубый младенец переломит хребет земли», — пока у него не прорежутся зубы, он «иной» для этого мира[7].
Поэтому обереги, которые связаны с роженицей и новорождённым, имеют двойственное значение: уберечь их и уберечься от них. Именно из-за этого ребёнка не сразу могут показать отцу. Равно как и то, что на недавно родившую женщину накладывается ряд запретов.
Детские обряды царевичей
Историк И. Е. Забелин, описывая быт русских цариц, отмечает, что с приближением времени родов, «государыня садилась на место»: она удалялась в свои роскошно обставленные покои, а когда приходило время «родиться царевичу, тогда царица бывает в мыльне, а с нею бабка и иные немногие жены» (Котошихин, цит. по Забелин 1915: 3). Бабка-повитуха должна быть женщиной, вышедшей из детородного возраста. Как считается во многих традиционных культурах, по мере приближения к старости человек обретает особый сакральный статус. Ему не так, как молодым, опасно соприкосновение с потусторонними силами[8]. Мыльня (баня) — также место с особым сакральным статусом[9]. Роды, как опасное действо и соприкосновение с иным миром, в наиболее традиционных обществах происходили за пределами повседневного обжитого места: у многих народов Австралии, Океании, Африки для роженицы сооружалась особая хижина за пределами общей стоянки, где женщина и новорождённый ещё оставались на некоторое время. В аграрных поселениях у народов Евразии роды могли происходить в бане, в овине, в хлеву (где и происходили, по преданию, роды у Девы Марии). Только что родившая женщина считалась ритуально «нечистой» и опасной, тем более для венценосного супруга.
Детей с пяти до 20-летнего возраста они [персы] обучают только трём вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости.
До 5-летнего возраста ребёнка не показывают отцу: он среди женщин. Это делается для того, чтобы в случае смерти ребёнка в младенческом возрасте не доставлять отцу огорчения.
Царь мог войти в мыльню и увидеть новорождённого только после того, как духовник прочтёт молитву и даст младенцу имя. После посещения мыльни государю читалась очистительная молитва. Имя же младенцу даётся на восьмой день: «Так следовало исполнять по церковным правилам. Но в жизни этот расчёт наблюдался не всегда» (Забелин 1915: 3). Далее следовало благословение крестом от родителей и других членов царской семьи — каждый из них приносил новорождённому в благословение золотой крест, украшенный каменьями.
В первые дни после рождения с царского ребёнка снималась мерка, «долгота его роста и широта его объёма», чтобы написать икону Ангела новорождённого — меру рождения дитяти. Эта икона в богатом окладе всегда будет в личной молельне, а после смерти, в каком бы возрасте она ни случилась, станет над гробом того, по чьей мере писалась (Забелин 1915: 51–52).
Весть же о прибавлении в царском семействе, «государская всемирная радость» (Забелин 1915: 1), разносилась по городам и весям в виде разного рода грамот. По всей стране служили молебны, царь щедро раздавал милостыню дворовой челяди, «чернецам», нищим, колодникам, угощал и поил их — всё во имя и во славу новорождённого. Для патриархов, бояр и прочих чинов устраивался особый «родинный стол». «…Родинные столы отличались неимоверным количеством подаваемых гостям всякого рода