Если первооснова национальности не в общности расового происхождения, то, быть может, ее стоит искать в общности языка?
Если взглянуть на национальные устремления, характерные для большей части XIX века, может показаться, что общность языка является стержнем жизни народа. Она затрагивает самые сокровенные струны нашей души. Итальянцы противостояли интересам мелких местных царьков и сильному внешнему влиянию: оба фактора препятствовали национальному единству всего италоязычного народа. Немецкие патриоты боролись и будут бороться за объединение немецкоязычных народов в единую империю. Войны на Балканах в значительной степени обусловлены стремлением к национальной независимости, выраженной в независимости языка. Польша уже более века жаждет восстановить свою государственность, которая охватила бы всех, кто говорит на польском языке.
Между тем столь ощутимы узы языка стали лишь недавно. Язык создает основу для взаимопонимания, на базе которой могут возникнуть общие интересы. Потребность представителей одной нации легко выстраивать общение между собой также обычно приводит к стремлению установить единый государственный язык, который господствовал бы на всей территории страны. Когда в государстве существует множество различных языков, как, например, в бывшей Австро-Венгрии, национальное единство может ослабнуть.
Несмотря на единство языка, могут возникнуть серьезные внутренние противоречия, мешающие укреплению чувства национального единства. Оно может совершенно исчезнуть из-за местных или общественных противоречий, как в случае древнегреческих и средневековых городов; из-за различий в религиозных и культурных традициях, как у хорватов и сербов; из-за социальной революции или религиозных войн.
Единство языка есть скорее идеал, чем реальные узы. Мало того, общение затрудняется в силу расхожих диалектов: мышление представителей разных социальных классов столь слабо связано, что взаимодействие более глубинных мыслей и чувств становится невозможным. Различия в языке безнадежно разделяют француза из Прованса и француза с севера, баварца и вестфальского крестьянина, сицилийца и жителя Флоренции. Переход итальянского языка во французский происходит столь постепенно, что определить, какой регион считать итальянским, а какой – французским, помогут лишь политические границы и язык, навязанный правительством, школой и культурными традициями. Единство можно найти среди образованных слоев населения, которые разделяют один и тот же язык и одни и те же эмоциональные реакции.
Во многих смыслах у образованных американцев, англичан, французов, немцев, итальянцев, испанцев и русских больше общего, чем у каждого из них с представителями необразованных классов своей нации.
Национальность не образуют ни кровные узы, ни узы языка сами по себе. Это скорее общность духовной среды, вырастающая из наших повседневных привычек, из образа мыслей, чувств и действий, то есть из той среды, в которой каждый человек может свободно раскрываться и действовать.
Мы так часто отождествляем язык и национальность, поскольку нам кажется, что в народе с единым общим языком перед каждым разворачивается бескрайнее поле для деятельности. От этого возникает ощущение единства нации. Тем не менее совершенно ясно, что не существует ни одного человека, ни одной группы людей, которые служили бы истинными представителями конкретной национальности. Это понятие – абстракция, основанная на общности языка, родного для всех, и на существующем образе мышления, чувствования и действия. Эта абстракция обладает большой эмоциональной значимостью и усиливается сознанием политической власти или стремлением к власти и свободному контролю над жизнью группы.
Национальное самосознание строится не только на единстве языка, ведь в Швейцарии с ее тремя языками наблюдается патриотизм отнюдь не менее пылкий. Даже в Америке можно увидеть, что узы языка далеко не единственные. В противном случае следовало бы полагать, что нет причин разделять Канаду и Соединенные Штаты, проводить границу между различными государствами испаноязычной Америки и что политические связи между Западной Канадой и франкоязычным Квебеком, вероятно, искусственны.
Для полноценного раскрытия своих способностей человек нуждается в как можно более широком поле, где он мог бы жить и действовать в соответствии со своим образом мыслей и внутренним чувством. Поскольку в большинстве случаев такая возможность открывается в группе, объединенной общей речью, мы сполна разделяем горячее желание отбросить искусственные преграды мелких политических единиц. Такой процесс характерен для развития современных государств.
Однако если эти границы переступить и создать несуществующую фиктивную расу или мнимую национальную единицу, то наше стремление к освобождению сознания может стать оправданием честолюбивой жажды власти. Мечта о панлатинском союзе, пангерманское стремление к объединению всех германоязычных народов, панславистская агитация, идея панамериканизма – все это суть оправдание честолюбивой жажды власти. Якобы общая культура и общее расовое происхождение объясняются, предположительно, языковым родством, выявленным в ходе филологических исследований, которые, впрочем, к современной культуре отношения не имеют. Во всех этих случаях польза понятия национального самосознания была упущена и стала прикрытием стремления к империалистической экспансии.
В наши дни под национальным самосознанием подразумевается, что у группы единой национальности формируется стремление развивать общественную жизнь, самолично предпринимать какие-либо действия. Иными словами – стать нацией, способной распоряжаться своей собственной судьбой. Началось брожение – оно привело к распаду династических государств, состоявших из людей, которые ощущали себя представителями разных национальностей, и к борьбе за единство тех, кто был разделен династической историей государств.
Сильное национальное самосознание возникает в результате формирования современных влиятельных государств. Национальность не сможет стать основой движущей силы, пока государство не станет структурой, способной претворять в жизнь и развивать народные устремления.
Это легко увидеть, если сравнить современное национальное самосознание с глубоким чувством принадлежности к группе, характерным для более раннего периода. В небольших племенных сообществах единство расы, языка и культуры не служит объединяющим звеном. Каждая малая ячейка общества смотрит на своих соседей с подозрением, а то и с враждой. Им ведомо только чувство принадлежности племени. Когда же несколько племен объединяются в организованный союз, – как, например, индейцы ирокезы, – благодаря общим интересам и централизации общественной власти, в которой участвуют все, возникает состояние, вполне сравнимое с современным национальным самосознанием. Определяющим здесь будет не единство языка, а общность организации в мирное и военное время. У зулу в Южной Африке в силу жесткой военной организации сформировался народный дух, в то время как в африканских государствах, где отдаленные, более слабые территории подчинялись центральной власти, не было ни устойчивости, ни национального чувства.
Еще более показательным представляется отсутствие национального чувства в Средние века. Вместо него мы видим преданность феодалам и правящим династиям. Французы сражались с французами, итальянцы с итальянцами, повинуясь долгу подданства. Если феодализм разрушал единство того, что мы сегодня называем национальностью, то единство христианства, направленное против магометанства, пересекло границы единоязычных народов во всех отношениях. Из-за этих двух особенностей средневековой жизни чувство национальности не могло стать объединяющей силой. Национального государства в нашем понимании не существовало.
Надлежит помнить, что национальности образуются под влиянием самых разных обстоятельств. Экономические интересы и культурные противоречия могут расколоть нацию и создать новые национальности. Примером тому может служить разрыв между США и Англией. Другой пример – чувство национального единства южных штатов Америки во время гражданской войны, порожденное общностью экономических интересов и централизацией власти на время войны.
Интересным образом развивается национальная политика в России. Если в период царского правления она заключалась в насильственном подавлении всякой нерусской речи, даже местных диалектов, то советские республики взяли курс на защиту права каждой группы населения на свой собственный язык, уповая на связующую силу великого, революционного экономического эксперимента по объединению всех людей в единую национальность, противостоящую капиталистическому миру.
Несомненно, идея национальности несла в себе созидательную силу, позволяя в полной мере развивать свой потенциал, расширяя возможности для индивидуальной деятельности и ставя перед широкими взаимосвязанными массами определенные идеалы. Однако мы, наряду с Фихте и Мадзини, полагаем, что политическая сила нации важна только тогда, когда она является носителем идеалов, общих для всего человечества.
Наряду с положительной, созидательной стороной национального самосознания повсеместно развивается жестокая нетерпимость к инородному образу мысли. Нетерпимость эту можно удовлетворить, только если сделать акцент на ценностях и интересах одной национальности, противопоставив ее всем остальным.
Условия, которые менее века назад препятствовали быстрому формированию современных наций, повторяются сейчас уже в более широком масштабе. Узкокорыстные местнические интересы городов и других мелких политических единиц препятствовали объединению сил или формированию федерации в силу того, что их интересы и идеалы и интересы и идеалы других сопоставимых по размеру единиц могли вступить в противоречие. Государственное устройство лишь способствовало процессу обособления, а объединению мешало неизбежное, неизменное стремление к сохранению и поддержанию существующего порядка. Лишь после долгих лет агитации и кровопролитной борьбы возобладала более широкая идея.