Степень сопротивления еще выше в вопросах, вызывающих более сильные эмоциональные реакции. Хорошим примером могут служить манеры поведения за столом. Большинство из нас очень чувствительны к нарушению этих правил. Существует много племен и народов, которые не знают, как пользоваться вилкой, и едят пальцами. Нам это кажется отвратительным, потому что мы привыкли орудовать вилкой и ножом. Мы привыкли есть спокойно. В некоторых индейских племенах считается невежливым не чмокать губами, что свидетельствует о наслаждении едой. То, что для нас тошнотворно, им представляется нормальным.
Еще более поразительна наша реакция на нескромное поведение. Мы сами стали свидетелями резких изменений в представлениях о том, что считается скромным, а что нескромным. Сравнительный анализ показывает, что эта черта встречается во всем мире, однако представления о ее границах невероятным образом разнятся. Еще тридцать лет назад нескромным считалось бы женское платье, которое носят сегодня. Южноафриканские негры приветствуют человека высокого ранга, повернувшись к нему спиной и отвесив поклон. Некоторые южноамериканские индейцы считают нескромным есть на виду у других людей. Какой бы ни была форма скромного поведения, нарушение этикета всегда вызывает сильное возмущение.
Это характерно для всех форм автоматического поведения. Выполнение автоматического действия сопровождается самой низкой степенью осознанности. Наблюдение за действием, противоречащим нашему автоматическому поведению, сразу же вызывает повышенное внимание, и для того, чтобы заставить себя выполнить такое действие, необходимо преодолеть сильнейшее сопротивление. В случае двигательных привычек сопротивление основано на трудности приобретения новых, которая тем выше, чем старше мы становимся, возможно, не столько из-за растущей неприспособленности, сколько из-за того, что от нас постоянно требуют действий, а у нас не хватает времени на то, чтобы приспособиться к новым способам. В мелочах сопротивление может выражаться в боязни насмешек, в более серьезных вопросах – в страхе перед общественным остракизмом. Однако сопротивление порождается не только страхом перед критическим отношением общества, оно в равной степени кроется и в нашем собственном нежелании меняться, в нашем глубоком неприятии нетрадиционных явлений.
Нетерпимость к резко обособленным социальным группам часто основывается на силе автоматических реакций, на чувстве сильного неудовольствия, которое вызывают действия, противоположные нашему собственному автоматизму. Очевидный фанатизм, проявляемый в преследовании еретиков, следует объяснять так. В то время, когда догмы, преподаваемые церковью, навязывались каждому человеку настолько интенсивно, что становились автоматической частью его мыслей и действий, это сопровождалось сильным чувством противодействия, враждебности ко всякому, кто этого чувства не разделял. Термин «фанатизм» не совсем верно отражает подход инквизиции. Психологической основой данного явления была скорее невозможность изменить ставшую автоматической привычку мыслить и, как следствие, невозможность следовать новым направлениям, которые именно по этой причине казались антисоциальными, то есть преступными.
Аналогичную ситуацию мы наблюдаем в современном конфликте национализма и интернационализма с их взаимной нетерпимостью.
Подобную нетерпимость можно наблюдать даже в науке: свидетельством этому служит борьба противоположных теорий и трудности развенчания традиционных взглядов.
Как положительное, так и отрицательное влияние автоматически сложившихся действий предполагает, что изобилующей ими культуре надлежит быть устойчивой. Каждый человек ведет себя в соответствии с установками той культуры, в которой он живет. Когда единообразие автоматических реакций нарушается, устойчивость культуры ослабевает или утрачивается. Соблюдение стандартных правил и устойчивость неразрывно связаны. Несоответствие общепринятому поведению разрушает силу традиции.
Таким образом, мы подходим к исследованию обстоятельств, которые обусловливают соответствие или несоответствие нормам.
Выполнение инстинктивных действий обеспечивается нашим биологическим строением, выполнение автоматических действий – привычкой. Младенец учится говорить за счет подражания. В течение первых нескольких лет жизни ребенок постепенно учится управлять движениями гортани, языка, нёба и губ до тех пор, пока эти действия наконец не начинают выполняться с большой точностью и быстротой. Если ребенка перенести в новую среду, где говорят на другом языке, до стабилизации артикуляционного уклада и даже при сохранении определенных усилий во время речепорождения, требуемые новым языком движения осваиваются с совершенной легкостью. Взрослому человеку перейти с одного языка на другой гораздо сложнее. Потребности повседневной жизни заставляют его пользоваться речью, и органы артикуляции следуют автоматическим, закрепленным в детстве привычкам.
В процессе подражания могут происходить определенные изменения, но полностью отказаться от ранних привычек крайне сложно, а для многих практически невозможно, и, вероятно, ни в одном случае не удается добиться полного совершенства. Непроизвольные движения вновь появляются, когда из-за болезни нарушается контроль над центральной нервной системой.
Кроме того, детские привычки влияют и на движения тела. В детстве мы приобретаем определенные способы управления своим телом. Если эти движения стали автоматическими, то перейти на другой стиль практически невозможно, так как все мышцы настроены на определенные алгоритмы. Изменить походку, освоить новый стиль письма, изменить реакцию мышц лица в ответ на эмоции – задача, которая не может быть решена удовлетворительно.
То, что верно в отношении управления телом, в равной степени относится и к психическим процессам. Когда мы научились мыслить определенным образом, очень трудно от него отказаться и пойти по новому пути. Для человека, которого в детстве не приучали сдерживать свои эмоции, например плакать или смеяться, переход к сдержанности, культивируемой в нашей среде, будет непростым. Уроки раннего детства остаются для большинства людей догмой взрослой жизни, в истинности которой никто не сомневается. В последнее время важность впечатлений раннего детства вновь подчеркивается психоаналитиками. Все, что происходит в первые пять лет жизни, задает темп реакциям человека. Привычки, сформировавшиеся в этот период, становятся автоматическими и оказывают сильное сопротивление любому давлению, требующему изменений.
Было бы излишним утверждать, что только эти привычки ответственны за наши реакции. Безусловно, определенную роль играет и телесная конституция человека. Наиболее ярко это проявляется в случае патологических или необычайно одаренных в том или ином отношении людей; но ведь и вся популяция состоит из индивидов, сильно различающихся по форме и функциям тела, а поскольку одни и те же формы и способности встречаются во многих группах, групповое поведение не может находиться под глубоким влиянием структуры. Различия, похоже, обусловлены культурно приобретенными автоматическими привычками, одним из важнейших источников консерватизма.
Приведем несколько примеров для иллюстрации условий, закрепляющих привычки. Разведение огня с помощью трения распространено почти повсеместно. В большинстве случаев используется огневое сверло, которое вращают вперед-назад руками или механическим способом. Другие используют огненный плуг, третьи – огненную пилу. Принцип всегда один и тот же. Дерево трется о дерево под давлением и с такой скоростью, что образующаяся при трении пыль в конце концов воспламеняется. Движения при этом могут быть разные: в одном случае – сверление, в другом – вспахивание или скобление, в третьем – пиление. Другой пример – производство муки. Одни получают ее, растирая зерна между камнями, другие – расталкивая в ступке. Формы пестиков для толчения зависят от материала, использования одной или двух рук, а также от способа держать пестик. Молотки могут быть с топорищами и без, использоваться одной или двумя руками. Их назначение всегда одинаково, но формы различаются в зависимости от применения. В одних племенах используется ручное тесло с длинной рукояткой, в других – те, которые следует держать близко к режущему лезвию. Для обработки материала по направлению к телу человека используется скобель, для обстругивания в противоположном направлении – ножи других форм. Для человека, привыкшего орудовать скобелем, рукоятка ножа, не приспособленная для этого движения, будет казаться неудобной. Таким образом, двигательные привычки людей отражаются в форме рукояток их инструментов.
Движения, определяемые формой рукояток, иногда очень специфичны, и переход на другую форму рукоятки, соответственно, затруднен. Хорошим примером может служить эскимосская копьеметалка. Эти метательные дощечки нужны для придания копью или дротику большего импульса, чем тот, который обеспечивается за счет руки. Она выступает в качестве продолжения руки. Один конец дощечки удерживается в руке. На поверхности имеется паз, в который упирается хвостовая часть копья. В момент бросания дальний от руки конец копьеметалки выталкивает копье вперед, отчего амплитуда метания становится больше, а скорость движения увеличивается и толчок, соответственно, оказывается сильнее. Точность броска копья зависит от того, насколько хорошо рука знакома с копьеметалкой, так как малейшее изменение ее положения изменит траекторию полета. Формы копьеметалки у разных племен существенно различаются. В регионе Лабрадор и в более северных широтах она широкая и тяжелая, с захватами для большого пальца и всех остальных. На Аляске она тонкая, с рукояткой, расположенной совсем по-другому. Руке, привыкшей к широкой копьеметалке, потребуется немало времени, чтобы освоить более узкую. Подобный инструмент встречается и в Австралии, но его форма принципиально иная. Полагаю, что австралиец, который попытался бы использовать эскимосскую копьеметалку, не смог бы попасть в дичь.