В некоторых случаях в целях эффективности использование антропологических категорий может представляться целесообразным. При наборе большого числа людей, как, например, для призыва в армию в прошлую войну, полезно знать, что люди с определенным телосложением в целом не способны выдержать тяготы армейской жизни. К этому типу относятся очень высокие, стройные люди с небольшой глубиной груди. Чем более плоская грудная клетка, тем меньше они смогут удовлетворять требованиям, предъявляемым к силе и выносливости организма. В этом случае экономически целесообразно отказаться от всего класса, а не использовать тех немногих, кто может быть полезен.
Аналогичные соображения имеют место и при отборе сотрудников для тех работодателей, которые оценивают сотрудников не как личность, а исключительно по их денежной стоимости, так как текучесть рабочей силы будет менее быстрой, если в классе, из которого производится отбор, будет много приспособленных к данной работе людей.
Педагогов интересует еще одна проблема. Есть желание прогнозировать развитие индивида. Если ребенок испытывает трудности в обучении, останется ли он посредственностью или можно дать более благоприятный прогноз; если ребенок отстает в развитии, останется ли он недоразвитым?
Ответ можно дать, по крайней мере, по поводу физической стороны этого вопроса. Мы проследили за значительным количеством детей с самого раннего возраста. Низкорослые дети, как правило, развиваются менее активно, чем высокие дети того же возраста. В подростковом возрасте высокие дети развиваются менее интенсивно, чем низкорослые дети того же возраста. Последнее условие четко указывает на то, что низкорослые дети в целом физиологически моложе высокорослых и, следовательно, продолжают расти, в то время как высокорослые дети уже почти достигли зрелости. Можно также продемонстрировать, что дети определенного роста в определенном возрасте, развивающиеся более ускоренными темпами, по своей наследственности относятся к более низкорослому типу, чем дети той же группы, отстающие в развитии. Для группы в целом можно предсказать среднюю скорость развития, если имеются данные по росту на конкретный момент времени и величина ускорения или замедления развития. Однако для отдельного человека эти результаты не являются значимыми в силу слишком широкого разнообразия причин, оказывающих воздействие на весь ход развития, и невозможности предсказать влияющие на него случайности. Правда, процесс развития без вмешательств зависит от наследственности индивида, но различные условия среды эту картину могут нарушать.
Выводы касательно развития организма в гораздо большей степени верны по отношению к его функциям, в частности к психике. Предсказание будущего развития нормального индивида не может быть сделано с какой-либо степенью уверенности.
Антропология проливает свет на совершенно иную проблему образования. Мы уже обсуждали причины, обусловливающие устойчивость культуры, и пришли к выводу, что наиболее устойчивыми являются автоматические действия, основанные на сформированных в раннем детстве привычках. Чем прочнее заложены в ребенке привычки, тем меньше они поддаются осмыслению, тем сильнее их эмоциональная привлекательность. Если мы хотим приучить детей к неосознанным массовым действиям, следует воспитывать у них устойчивые привычки в плане действий и мышления. Если же мы хотим воспитать в них интеллектуальную и эмоциональную свободу, необходимо позаботиться о том, чтобы не контролируемые разумом действия не стали настолько привычными, чтобы попытка отказаться от них привела к серьезной внутренней борьбе.
Привычные формы мышления примитивных племен представляют собой наглядное свидетельство того, как человек, со всех сторон скованный автоматическими реакциями, может считать себя свободным. Эскимосы представляют собой прекрасный пример таких условий. В своей социальной жизни они крайне индивидуалистичны. Уровень сплоченности социальных групп настолько низкий, что вряд ли мы вправе употреблять такой термин, как племя. Несколько семей собираются вместе и живут в одном селении, но ничто не мешает кому-то из них жить и селиться в другом месте с другими знакомыми семьями. По сути, в течение жизни семьи, составляющие эскимосскую деревню, могут не раз менять место проживания, и, хотя через много лет они, как правило, возвращаются к родственникам, семья может принадлежать к самым разным общинам. У эскимосов нет ни власти, закрепленной за отдельным человеком, ни института вождей, ни способа исполнения приказов, если бы их даже кто-то отдавал. То есть в сфере человеческих отношений мы имеем пример почти абсолютной анархии. Поэтому можно утверждать, что всякий человек в пределах своих умственных способностей и физических возможностей совершенно свободен в определении своего образа жизни и своего образа мышления.
Тем не менее легко заметить, что существует огромное количество ограничений, определяющих их поведение. Эскимосский мальчик учится обращаться с ножом, луком и стрелами, охотиться, строить дом; девочка – шить и чинить одежду, готовить; и на протяжении всей жизни они применяют приобретенные в детстве навыки. Новые изобретения появляются редко, и вся хозяйственная деятельность народа протекает в традиционном русле.
Выводы о хозяйственной деятельности в не меньшей степени относятся и к их интеллектуальной сфере. Из поколения в поколение передаются определенные религиозные представления, понятия о добре и зле, развлечения и привычка наслаждаться некоторыми видами искусства. Отклонение от этих форм маловероятно. В то же время, поскольку все чуждые формы поведения им неизвестны, им и в голову не приходит, что возможен иной образ мыслей и действий, и они считают себя совершенно свободными в отношении всех своих поступков.
Исходя из нашего более широкого и разнообразного опыта, мы знаем, что хозяйственные проблемы эскимосов могли бы быть решены совершенно иначе, что их религиозные традиции и социальные обычаи могли бы быть совсем иными, чем сейчас. С внешней, объективной точки зрения мы ясно видим те ограничения, которые сковывают человека, считающего себя свободным.
Нетрудно заметить, что такие же условия царят и в нашей среде. Семьи и школы, усердно культивирующие догматы религиозной веры и обрядов, окружающие их эмоциональным ореолом, в целом воспитывают поколение, которое пойдет тем же путем. Католицизм Италии, протестантизм Скандинавии и Германии, магометанство Турции, ортодоксальный иудаизм поддаются разумению только при отсутствии свободы мысли, обусловленной силой автоматической реакции на полученные в раннем детстве впечатления, исключающие всякую новую точку зрения. У большинства выросших в таких условиях людей новая, оригинальная точка зрения никогда не обретет достаточной силы, чтобы открыть им глаза на то, что их установки не выбраны независимым образом, а навязаны им; а если они и сталкиваются со странными идеями, то эмоциональной привлекательности мыслей, являющихся частью их природы, достаточно, чтобы любую рациональность привычной установки признать для себя приемлемой. Исключение составляют люди с сильным интеллектом и характером. Культивирование формальных религиозных установок в семье и школе по меньшей мере затрудняет формирование религиозной свободы.
То, что характерно для религии, в равной степени относится и к подчинению любому другому типу социального поведения. Популярность политических партий лишь отчасти может быть объяснена экономическими соображениями. Нередко партийная принадлежность воспитывается в молодежи так же, как и религиозность. Это, безусловно, верно для многих регионов Америки. Это справедливо и для значительной части бывших привилегированных классов Европы, и для части европейского крестьянства. В других случаях возникают своеобразные сочетания старых идей и новых тенденций, обусловленных изменившимися социальными или экономическими условиями, например, партии с консервативными взглядами на национальный вопрос или религию, но при этом с радикальной позицией по социальным темам. Без опоры на серьезные националистические или религиозные традиции объяснить их существование будет сложно.
По мере ослабления напора, с которым молодым внушаются определенные идеи, и знакомства со множеством разнообразных форм развивается свобода выбора. Ослабление важности догм и распространение научной информации привели к потере сплоченности действующих церквей.
Выбор методов воспитания зависит от наших идеалов. Империалистическому государству, стремящемуся к власти и коллективным действиям, нужно единство как сознания, так и поступков граждан, замотивированных одними и теми же символами. Демократия требует свободы личности от оков социальных символов. Наши государственные школы вряд ли осознают противоречие этих идей. В них прививается автоматическая реакция на символы с помощью патриотического церемониала, во многих случаях с помощью опосредованной апелляции к религии и слишком часто через реакцию на пример учителя, которому подражают. В то же время предполагается, что они должны развивать ум и характер отдельного ребенка. Неудивительно, что они терпят неудачу либо в одной, либо в другой задаче, как правило, в воспитании свободомыслия, или же порождают в сознании молодых людей конфликты между автоматическими установками, которые тщательно взращиваются, и учениями, которые должны способствовать свободе личности.
Можно задаться вопросом: а не являются ли кризисы, столь характерные для подросткового возраста в нашей цивилизации, которые педагоги считают обусловленными природой, отчасти следствием этих конфликтов, отчасти – искусственных сексуальных ограничений, накладываемых нашим обществом. Мы слишком склонны приписывать физиологическим факторам те трудности, которые возникают в результате вмешательства культуры в физиологические потребности организма. Кризисы и психологические трудности, характерные для жизни людей в нашем обществе, надлежит изучать в обществах, где наши ограничения отсутствуют, но могут присутствовать другие сдерживающие факторы, прежде чем торопиться утверждать, что они присущи человеческой природе.