абстрактными формами или структурами, а с другой – интеллектуальной точностью и строгостью. При этом он не стал серьезно заниматься психологией, за исключением одного краткого экскурса в 1923 и 1924 годах, что отчасти можно объяснить фундаментальным отвращением к полумерам; кто хоть сколько-нибудь знал его, тот понимал, насколько он мог быть радикальным и непреклонным. Во всяком случае, начало его пути как физика в значительной степени определило всю его интеллектуальную траекторию, и именно благодаря этому он достиг величия в других областях. Такое начало, по-видимому, редкость, если не единственный в своем роде случай в антропологии. Разумеется, Боас, как в самом деле выдающийся интеллектуал, не стал применять физику к человеческим явлениям, а передал суть ее метода в той мере, в какой он был применим.
Те стороны его университетских дней, которые выходили за рамки интеллектуальных устремлений, известны мало, но можно предположить, что эта часть его жизни была насыщенной. После четырех лет обучения у него осталось несколько глубоких шрамов на лице, полученных на дуэли. Потом он уклонялся от расспросов, что-то рассказывая о когтях белых медведей Баффиновой Земли. Из-за «исповедания Моисеева» (используя формулировку из его краткой биографии) он, вероятно, не мог быть принят в консервативный Korps, немецкий эквивалент американских студенческих братств, где практиковалось фехтование на саблях; впрочем, он был членом более либеральной студенческой корпорации Alemannia. Одна история, которую он, как говорят, все-таки рассказал по большому секрету, но за достоверность которой нельзя поручиться, гласит, что однажды в кафе, услышав антисемитское замечание, он выгнал произнесшего его за дверь и получил вызов. На следующее утро его противник предложил извинения, но Боас на дуэли настоял. Апокриф это или нет, но данная история полностью соответствует характеру этого человека, каким мы узнали его позже в Америке.
О периоде с 1881 по 1883 год мало что известно, кроме того, что Ф. Боас в течение года служил «добровольцем», или, как мы бы сказали теперь, проходил в немецкой армии подготовку офицеров запаса. Такова была альтернатива для образованных людей трем годам обязательной службы. Как признавался Боас, опыт этот был ценным, и он не сожалеет о нем. Затем год был потрачен на учебу и ожидание должности. Была поездка в горы Гарц, вероятно, летом 1883 года, куда его пригласил д-р Абрахам Якоби, который был женат на младшей сестре матери Боаса. Д-р Якоби в то время занимался частной практикой в Нью-Йорке, но родился он недалеко от Миндена. Также в той компании были г-жа Краковицер и две ее дочери, на одной из которых, Мари, Боас женился четыре года спустя. Краковицеры были австрийцами, приехавшими в США в период эмиграции буржуазной интеллигенции после 1848 года. На самом деле д-р Краковицер бежал, спасаясь от тюремного заключения. В гражданскую войну он служил хирургом и в Соединенных Штатах преуспевал. После его смерти супруга увезла двух дочерей за границу на год или два для получения образования в Европе и, возможно, для визитов к родственникам, как на протяжении многих лет делал и сам Боас. Таковы были декорации каникул в Гарце.
В 1883–1884 годах Боас совершил путешествие на Баффинову Землю, и именно с него и было суждено начаться его карьере антрополога. Он захотел поездить и посмотреть мир, и, поскольку собственных средств было недостаточно, добился дополнительного финансирования от газеты «Берлинер Тагеблатт», которая напечатала несколько его писем и отчетов о путешествиях с 1883 по 1885 год. Немцы, в качестве своего вклада в международную программу полярных исследований, создали метеорологическую станцию в вершине залива Камберленд-Саунд. Боас отправился туда один, взяв только слугу, и не пользовался станцией, устраивая «штаб» либо у китобоев, либо у эскимосов. На самом деле он почти не видел обитателей станции, привезших его туда и периодически отъезжавших. О том, что он тщательно готовился к одиночной экспедиции, свидетельствуют три статьи, напечатанные в профессиональных географических журналах в течение 1883 года и посвященные вопросу о расселении эскимоссов. Уже в 1882 году в газете родного для Боаса Миндена появилась его краткая заметка о путешественнике Эмиле Бессельсе. В заметках для «Тагеблатт», к сожалению, не сохранившихся, в названиях и датах указаны начало и конец экспедиции. Боас путешествовал на судне Germania. Его первое письмо, написанное на Северном море, было опубликовано 4 августа 1883 года. Затем следуют отчеты, написанные 26 августа, 14 сентября в Киккертоне и 1 октября в Науятилик. По возвращении, которое было совершено на китобойном судне, он составил свой первый отчет в Сент-Джонсе, Ньюфаундленд, 8 сентября 1884 года. Он был напечатан в «Тагеблатт» через двадцать дней, после чего заметки быстро, хотя и нерегулярно следовали одна за другой. Первым научным отчетом, по-видимому, стала 31‑страничная статья в журнале Американского географического общества за 1884 год, за которой последовал 100‑страничный материал в приложении к «Петерманнс Миттайлюнген» в следующем году. Оба эти материала представляют собой яркие и увлекательные отчеты.
Боас много путешествовал – не только по заливу Камберленд-Саунд, но и вплоть до северо-восточной части Баффиновой Земли. Все свои передвижения он совершал на собачьих упряжках в сопровождении эскимосов. Своей главной цели, бассейна Фокс, он достичь не смог, поскольку из-за морового поветрия погибло множество собак. Вклад его географических исследований, прочно опирающихся на 61 астрономическое наблюдение, был столь же фундаментальным, что и в области этнологии. На карте в Американском географическом журнале показано, насколько сильно отличались установленные им береговые линии от тех, что были нанесены на предыдущие карты. Он установил существование двух больших пресноводных озер во внутренней части Баффиновой Земли. Одного из них он действительно достиг, но снежное покрывало над плоскими берегами и лед не дали ему определить его точные границы. Боас внес вклад не только в топографию, но и в изучение льдов и течений. Арктика захватила его, как она умеет. Спустя десятилетия он признался, что его охватывает ностальгия всякий раз, когда появляется возможность присоединиться к экспедиции.
Его сугубо географические статьи об Арктике продолжали печататься до 1888 года, но даже к тому времени этнологические работы Боаса об эскимосах по количеству и объему уже превзошли географические. Его наиболее полный географический отчет – это упомянутое приложение к «Петерманнс Миттайлюнген» за 1885 год, в то время как его фундаментальный труд об эскимосах, написанный для Бюро этнологических отчетов, вышел в 1888 году, когда Боас уже плодотворно занимался полевыми исследованиями в Британской Колумбии.
Из Сент-Джонса он впервые приехал в Соединенные Штаты, и часть зимы 1884/1885 года провел в Нью-Йорке. С этим периодом связан ряд коротких статей для иллинойской «Стаатс-Цайтунг», а также для «Ивнинг пост», напечатанных с 18 января по 2 марта. Отдельные работы появлялись в «Сайенс» и «Попьюлар Сайенс Мантли» (прежнее название «Сайентифик Мантли»). Осознанно или нет, та поездка в Штаты наметила траекторию дальнейшего пути и, несомненно, закрепила его владение английским языком.
По возвращении в Германию Ф. Боас вскоре поступил на работу в основанный Адольфом Бастианом Музей народоведения. Бастиан собрал штат талантливых сотрудников, и они, а также другие антропологи, с которыми он познакомился в Этнологическом обществе, оказались людьми чрезвычайно интересными и деятельными. Вероятно, именно в те же 1885–1886 годы Боас начал общаться с Рудольфом Вирховом, который, как нам кажется, повлиял на него лично больше, чем кто-либо другой из коллег-ученых.
Летом 1886 года Боас окончательно прижился в Берлинском университете и получил назначение на должность доцента в области географии. Ему предлагали попробовать свои силы в других университетах, но он предпочел Берлинский из-за его системы поощрений и связей. Назначение было отложено на некоторое время. Быть может, были и другие причины, но одной из них, как нам известно, было сопротивление, оказанное представителем устоявшегося «исторического» подхода Генрихом Кипертом новому научному направлению, которое представлял Боас. К этому движению должен был также принадлежать Фридрих Ратцель; однако их отношения не совсем ясны, как в личном, так и в интеллектуальном плане. Боас почти наверняка находился под влиянием Ратцеля, который не был тем поверхностным защитником окружающей среды, каким его до сих пор неверно представляют. Например, у Ратцеля Боас перенял концепцию маргинальных народов. Кроме того, естественно-историческая точка зрения Ратцеля была для него более приемлемой, чем точка зрения Бастиана, легко скатывающегося в мистику. Эти два человека условно представлены в немецкой истории (хотя это – огрубление) как противоборствующие основатели двух главных течений в этнологии. Однако окончательно утвердившись в антропологии, Боас оказался гораздо более озабочен культурными факторами как таковыми, а не экологическими, и со временем стал восприниматься как антиэколог. Это опять-таки не совсем точно, но очевидно, что почти все молодые люди, которых он обучал или на которых оказывал влияние, были антиэкологами или стали ими впоследствии. Перейдя из географии в антропологию, Боас со свойственной ему основательностью сосредоточил внимание на негеографических факторах. Ратцель, с другой стороны, похоже, был склонен к компромиссу и оставался географом, хотя его первоначальный вклад лежал главным образом в области географии человека, то есть культурной географии. Поэтому в один момент он колебался между рассмотрением чисто культурных процессов, таких как диффузия, а в другой – сугубо экологических влияний. Точно так же никогда не было до конца понятно, относится ли его концепция маргинальности в первую очередь к населению или к культуре. От такого рода неопределенности Боас был внутренне защищен, и его отношение к Ратцелю, по-видимому, было отрицательно-критическим, смягченным отдельными факторами. Не существует известных записей о более тесном личном контакте двух ученых. Их условная связь почти наверняка объясняется тем, что оба они примерно в одно и то же время занимались не только географией, но и культурой и боролись против консерватизма, стремившегося ограничить географию в основном ее политико-историческими аспектами. Более того, Боас в дополнение к этнологии быстро вошел в области антропометрии, лингвистики и фольклористики, которых профессиональные географы, а вместе с ними и Ратцель, не касались.