В 1885–1886 годах в Берлине демонстрировали представителей белла-кула. Боас, имея за плечами опыт изучения эскимосов, незамедлительно приступил к полевым исследованиям этих индейцев. Он также изучил обширные коллекции с северного Тихоокеанского побережья, переданные в музей Бастианом. В результате в 1886 году были опубликованы две работы по языку и две по культуре белла-кула. Но куда более важным было пробуждение в тот момент его интереса и возникновение стремления к полевым исследованиям, и Боас запланировал поездку на побережье Британской Колумбии. Бастиан пообещал приобрести те артефакты, что будут привезены, чтобы покрыть расходы на поездку. И Боас снова отправился в путь – опять самостоятельно, взяв отпуск в Берлинском университете еще до начала своей службы в нем.
По пути к Тихоокеанскому побережью он посетил собрание Американской ассоциации, проходившее тогда в середине лета, в Буффало, и был назначен иностранным кандидатом в члены ассоциации генеральным секретарем Ф. У. Патнемом. Таковым было начало долгого профессионального общения. Полевые работы же шли в течение оставшейся части 1886 года.
Оказавшись в Нью-Йорке в январе 1887 года, он зашел в редакцию «Сайенс» со статьей, а его в итоге пригласили занять должность помощника редактора. Он согласился и в дополнение к другим обязанностям опубликовал в течение 1887 и 1888 годов около 50 коротких статей и обзоров под рубриками «Заметки об исследованиях и путешествиях» и «Этнологические заметки». Эта работа давала средства к существованию, и в 1887 году он смог жениться на Марии Краковицер.
Вероятно, именно в это время он уволился из университета, решив стать американцем. Нам кое-что известно о его мотивах, но не о точной хронологии событий. Позже Боас говорил, что, хотя его детство было наполнено надеждами на будущее объединение Германии, он вырос в семейной традиции как ревностный республиканец и ярый индивидуалист, и потому американская демократия показалась ему идеалом. Он сознавал условности немецких реалий, которые, как правило, ограничивали молодого ученого рутинной университетской карьерой. Он также не принимал официального требования государства заявлять о конфессиональной принадлежности. Последней у него, по сути, не было. Так или иначе, он принял решение.
Почти 30 лет спустя Ф. Боас вспоминал, что нашел в Соединенных Штатах возможность для деятельности, которой было бы трудно заниматься в Германии, и что, если бы он снова вернулся в свою молодость, то точно так же стал бы искать ту область, где мог бы свободно развиваться. В то же время он пришел к пониманию того, что американский индивидуализм, столь присущий молодежи, полностью достижим только в молодой стране и что в более старшем и плотном населении самоконтроль является необходимостью в интересах общества, которая, как правило, недостаточно осознается в молодой и все еще развивающейся стране.
Летом 1888 года он вновь отправился к индейцам Британской Колумбии, на этот раз под эгидой Комитета Британской ассоциации по северо-западным племенам Канады, председателем которого был Тайлор, а секретарем – Блоксам. Подал ли он заявку на эту работу или его выбрали, неизвестно, как неясно и то, когда Боас познакомился с Тэйлором. В любом случае пятый отчет комитета, выпущенный в 1889 году, содержит «Первый общий отчет д-ра Франца Боаса». Интересно, что около 13 страниц отчета посвящены антропометрии, 46 – культуре, 38 – языку и только одна – окружающей среде.
Комитет продолжал свою работу еще семь лет, в течение которых Боас часто посещал Британскую Колумбию. Начиная с поездки на Баффинову Землю, он окончательно утвердился в антропологии. Народы северо-западного побережья и их изучение стали прочно ассоциироваться с его именем.
1888 год принес ему вторую научную должность, первую в Америке, и первую, которую он фактически занимал, – в Университете Кларка в Вустере. Это было новое, прогрессивное, в том смысле, что его сознательно создавали по образцу немецких университетов, учебное заведение под руководством Г. Стэнли Холла. Однако со средствами были трудности, и должность Боаса осталась той же, что была у него и в Берлине – доцент. Четыре года в Университете Кларка, сопровождавшиеся созданием семьи, были с финансовой точки зрения периодом трудным, тем не менее Боас продолжал полевые работы и все глубже уходил в антропологию. Первая докторская степень по антропологии в Соединенных Штатах была присуждена под его научным руководством. В 1892 году ее получил А. Ф. Чемберлен, ставший преемником Боаса; вторая, кажется, была присуждена Джорджу Дорси в Гарварде.
В этот период появились первые публикации Боаса по антропометрии (1888 г.), фольклору и традициям (пять работ в 1888 г.), этнологической теории (посвященные повторяющимся изобретениям и музейной классификации – в 1887 г., о задачах этнологии – в 1888 г.) и лингвистике (теоретические работы о чередовании звуков – в 1889 г.). Его первые языковедческие работы были посвящены в основном лексике, но в своем первом докладе Комитету Британской ассоциации в 1889 году он уже описывал морфологию. В 1892 году Боас официально представил набросок структуры чимакумского языка, в 1893 году – чинукского, в 1894 году он затронул вопросы классификации языков и факторы, влияющие на их сходство. К 1895 году были написаны статьи о чинукском и салишском языках, а также появилась большая работа в области фольклора Indianische Sagen; к этому же периоду относятся первые исследования о росте детей, о полукровках, об антропометрической теории и краткое изложение антропометрии североамериканских племен, не говоря уже о двух десятках или более этнологических работ о народах северо-западного побережья. Менее чем за десять лет с момента приезда в Соединенные Штаты он не только достиг апогея в профессиональной деятельности, но и получил признание среди коллег как специалист во всех областях антропологии, ставших впоследствии его «епархией». А было ему в это время тридцать семь лет.
В 1892 году Боас оставил работу в Университете Кларка, став главным помощником Патнема в отделе антропологии на Всемирной выставке 1893 года в Чикаго. Этот шаг был оправдан как тем, что в Университете Кларка исследователи работали в определенных рамках, так и размахом антропологических мероприятий Чикагской выставки, на базе которой вот-вот должен был появиться постоянный исследовательский музей. На самом деле это была единственная выставка, которая действительно способствовала широкомасштабному сбору данных и исследованиям и привела к появлению замечательного научного учреждения, – Филдовского музея, в течение многих лет известного как Колумбийский. Патнем вернулся в Гарвард, а в 1894 году – в Американский музей в Нью-Йорке, оставив Боаса куратором антропологии в зарождающемся Филдовском музее. Внутренняя напряженность, если не сказать разлад, похоже, присутствовали с самого начала. Все, что произошло, теперь будет трудно и, пожалуй, невозможно выяснить. Боас впоследствии никогда не сомневался в правильности тогдашней своей позиции, да и протестовали почти все сотрудники. Но когда дело дошло до увольнений, жертвой пал он один. Какими бы ни были предшествующие события, нет сомнений, что отступать он не собирался. На должности куратора антропологии его сменил Холмс, а затем Дорси. Боас остался без средств к существованию.
Последовало трудное время, но в этот период он подружился с У.Дж. Макги, пока Патнем, человек совершенно иного темперамента и интересов в науке, но научившийся ценить способности Боаса, не предложил ему в Американском музее должность куратора отдела этнологии и соматологии. По имеющимся сведениям, эта работа началась в 1896 году, но вполне возможно, что и годом раньше. Во всяком случае, летом 1896 года к этому назначению добавилась должность преподавателя физической антропологии в Колумбийском университете, к чему приложил руку Кеттелл. Впервые у Боаса появилась твердая почва под ногами как в материальном, так и в профессиональном плане. Он поселился в доме на 83‑й улице, недалеко от музея, где проводил бóльшую часть своего рабочего времени. В 1899 году в Колумбийском университете он стал профессором антропологии, а в 1901 году в Американском музее его назначили куратором в связи с отъездом Патнема из Нью-Йорка ввиду получения им должности директора в Калифорнии. Связь с музеем прервется несколько лет спустя, но на эти десять лет пришелся самый большой всплеск антропологической деятельности этого учреждения в области изысканий, исследований и сбора материалов – экспедиция Джесупа и множество более мелких экспедиций. Притом что эту экспедицию возглавлял Патнем и, вероятно, установил необходимые контакты с попечителями и самим г-ном Джесупом, на языке которого он изъяснялся лучше, чем пылкий молодой немецкий ученый. Именно Боас предусмотрел все трудности экспедиции, сформулировал программу, нашел необходимый штат в России, Германии и Америке и фактически руководил ее работой. Наряду с этим крупным предприятием он способствовал проведению исследований среди эскимосов, изучению современными методами индейцев равнин и Калифорнии, первым строго этнографическим полевым исследованиям в Китае, сбору новых антропометрических данных везде, где это было возможно, и языковым исследованиям как дополнению к этнологической методологии. Были открыты новые залы, зональное расположение экспонатов принципиально расходилось с эволюционной точкой зрения и проблемами, подчеркиваемыми старым тематическим расположением. В этом Боас был неутомим; многие тома оригинальных каталогов поступлений в музей написаны им.
При назначении в Колумбийский университет он предложил два курса: «Теория статистики» и «Языки американских индейцев». Эти два курса он оставил в качестве основы своей программы на 40 лет, в течение которых он будет преподавать в Колумбийском университете. Курсы по другим предметам появлялись и исчезали, но эти два оставались всегда. Несомненно, это важный и неслучайный факт – еще одно свидетельство уже упомянутой двусторонности. Его подход в статистике был всецело теоретическим. Сдержанность в использовании конкретных примеров делала курс вдвойне трудным, а иногда и бесплодным для студентов, не обладающих необходимой математической базой. Боас не уступал им ни дюйма. С другой стороны, неизвестно, чтобы он когда-либо отчитывал за неуспеваемость. В таких вопросах он проявлял терпимость, которая впоследствии привела к тому, что в некоторых кругах сложилась репутация, что получить докторскую степень по антропологии в Колумбийском университете легко. В чем он был заинтересован, так это в бескомпромиссном следовании своим собственным ценностям. Что касается университетских правил и результатов их выполнения, то здесь он был безразличен: его интересовали стандарты науки, а не учреждения. По крайней мере, в ранние годы такое отношение встретило в Колумбийском университете понимание. Например, докторский экзамен в Колумбийском университете состоял в том, что экзаменуемый сидел за столом с Боасом, Фаррандом, Кеттеллом и Николасом Мюрреем Батлером, излагал свою 28‑страничную диссертацию, отвечал на некоторые вопросы, вытекающие из нее, признавался в незнании ряда других областей, а затем по окончании этой приятной беседы его отпускали. Никакого уведомления о результатах не было, и единственным последующим комментарием Боаса, сделанным, когда его встречали в лифте музея несколько дней спустя, было то, что обучающемуся предстоит еще многое прочесть. Боас всегда держался такого стандарта. Почти 40 лет спустя он по-прежнему считал, что большинство кандидатов на докторскую степень знают недостаточно. Но если они продемонстрировали свои человеческие качества, то им следует дать степень, после чего они узнают все, что нужно. Интересный взгляд и необычный для теперешнего