вам, размышления жрецов и вождей племени о философии и космосе важны именно потому, что в них систематизированы взгляды и идеи, широко распространенные среди населения. Мы не сможем понять развитие этой созерцательной концепции, не связав ее со всеми народными идеями и преданиями данного племени. «Поступки каждого человека уходят корнями в общество, в котором он живет»[20], и этот «образ мышления» «зависит от общего характера культуры племени», который «обладает высокой степенью индивидуальности в каждом племени»[21].
Наиболее известные исследования Боаса о стиле посвящены эскимосским народным сказкам[22] и искусству американских индейцев[23], но прекрасным примером может послужить и его в высшей степени интересная работа «Географические названия индейцев квакиутль»[24]. В ней он показывает, что стиль квакиутлей в создании географических названий сформирован частично их интересами и мировоззрением, обусловленными их образом жизни, а частично – устройством их языка. Для книги такого объема это замечательный пример того, что он подразумевал под исследованием проблемы формирования стиля. В течение 50 лет он проводил исследования и писал о «стиле психических установок» квакиутлей во всей их культурной жизни, а после смерти оставил незавершенную рукопись своей фундаментальной монографии об этой культуре.
Продолжая индуктивное исследование субъективной жизни человека, Боас столкнулся с двумя распространенными в тогдашнем научном мире мнениями, которые, как ему казалось, основывались на ложных суждениях. Первое из них заключалось в переоценке культурного сходства между людьми – естественное следствие непродуманной попытки исследователей сгруппировать непохожие модели поведения в одну легко объяснимую или знакомую рубрику. «Если, – говорил он, – мы всерьез намерены постичь мысли какого-либо народа, то в анализе наших впечатлений всецело должны исходить из его мыслей, а не наших»[25]. Наиболее известное его доказательство того, что чрезвычайно многообразное понятие было воспринято как нечто единое, касалось тотемизма[26] и представлений о загробной жизни[27]. В этих работах Ф. Боас подчеркивал, что «при преимущественно аналогичных социальных условиях разных рас существуют аналогичные психические процессы». Единственная оговорка заключалась в том, что действительно аналогичные социальные условия встречаются крайне редко. Поэтому у разных народов могут быть крайне различные представления о тотемах и жизни после смерти, и никакое из этих явлений нельзя объединить вместе или объяснить неким единым психическим законом. «Элементы тотемной организации есть повсюду, где унилинейная семья определяется некоторыми характерными признаками»[28], то есть эти социальные условия – единственное, что неразрывно связано с развитием тотемизма. Помимо этого, совокупность всех представлений о тотеме может вобрать в себя все, что соответствует другим племенным обычаям или образу мыслей. Прочие элементы совокупности чрезвычайно разнообразны.
Боас также считал необходимым подвергнуть сомнению распространенную среди исследователей общественных наук склонность переоценивать роль закона. Конт утверждал, что у всех наук есть одна-единственная цель – выводить законы из явлений[29]. Еще в 1887 году Боас так говорил о научных исследованиях: «Есть и еще одна цель – глубокое понимание этих явлений»[30]. По его словам, установить законы можно, только расчленив ныне существующие в человеческом обществе явления. Но даже обнаружение законов в некоторой последовательности не дает нам глубокого понимания общего явления. В этнологии особенно «внешняя случайность», под которой он понимал случайные события, внешние по отношению к избранной для изучения последовательности явлений, должна всегда ставить под вопрос возможность формулирования исторических законов. «Первая наша задача – анализ явлений. Чем крепче мы держимся конкретных форм, тем весомее наши обобщения. Вот почему сведение социальных явлений к замкнутой системе законов, которые были бы действительны для каждого общества и объясняли его структуру и историю, не внушает нам никаких надежд»[31].
Высказанное Боасом недоверие к присутствию в этнологии неких законов, пожалуй, его самая известная цитата из этнологических трудов: «Есть опасность, что неоправданно широкие обобщения станут общим местом изучения культурной интеграции»[32]. Впрочем, довольно редко подчеркивается тот факт, что он скептически относился к культурным законам, когда они применялись к последовательности «успехов культуры»[33] и «при изучении интеграции культур», однако не испытывал такого же скептицизма в отношении законов общественного устройства: «Если мы ищем законы, то последние обнаруживаются в действии физиологических, психологических и социальных факторов»[34]; «Вполне возможно, существуют законы, определяющие развитие данной культуры в определенном направлении»[35]. В этой области, по его мнению, искать законы не было лишено смысла. «Постигая историю каждой отдельной культуры и уясняя воздействие на нее внешней среды и психологических условий, мы делаем шаг вперед, поскольку благодаря этому установим, в какой мере данные факторы участвовали в развитии других культур. Таким образом, сопоставление разных вариантов развития дает ключ к общим законам»[36].
Сам Боас отмечает 1910 год как период, когда он от проблем распространения культур перешел к проблемам «культурной динамики, интеграции культуры и взаимодействия личности и общества»[37]. В личных беседах он датировал эти перемены в направлении мысли 1922 годом. Они происходили постепенно. Ф. Боас верил, что научное сообщество в своем мнении о распространении и независимом развитии культурных черт все ближе склонялось к его собственной точке зрения и что необходимость понимания задействованных в них процессах известны всем. Этого было достаточно, ибо его интересовало прежде всего изучение психической стороны жизни человека, проявляющейся в сотворенных им культурах. Перечислять примеры распространения культурных черт не было необходимости, за исключением тех случаев, когда они проливали свет на развитие установок в конкретной изучаемой культурной области.
Никогда в полной мере не осознавалось, насколько последовательно на протяжении всей своей жизни Боас определял задачу этнологии как изучение «умственной деятельности человека», «коренных психических установок культурных групп», «субъективных миров» человека. Еще в 1888 году он писал: «Данные этнологии доказывают, что от устройства нашей общественной жизни и истории нашего народа зависят не только наши знания, но и наши эмоции»[38]. Он знал, что даже в 80‑е годы XIX века это не было открытием. Заслуга его заключалась в том, что он избрал эту сторону этнологии для глубокого индуктивного исследования. Обсуждению этой проблемы посвящены все этнологические главы его вышедшего в 1911 году труда «Ум первобытного человека». Он особо останавливается на подавлении импульсов, способности сосредоточить внимание и способности на оригинальном мышлении. Боас показывает, что все три черты присущи всему человечеству вне зависимости от степени цивилизованности. В зависимости от разных культурных условий они проявляются по-разному и организованы в виде разных моделей поведения (гл. IV). Он показывает, что привычные нам категории восприятия в каждой культуре носят свой особый характер и что невозможно понять умственную деятельность человека без исследования этих категорий (гл. VIII).
В ходе работы в поле особое внимание Боаса к изучению умственной жизни вылилось, разумеется, в акцент на изучении поведения человека в условиях жизни в племени. «Ошибка прежней антропологии заключается в использовании некритически собранного конкретного материала для исторических реконструкций, не представляющих ценности. Современная же антропология повинна, как я понимаю, в чрезмерном увлечении исторической реконструкцией (значение которой не следует и умалять) в ущерб всестороннему изучению индивида, подвергающегося воздействию своей культуры»[39]. Такие исследования необходимы для изучения динамики развития общественной жизни, которую «можно понять лишь через изучение реакции индивида на культуру, в которой он живет, и его влияния на общество»[40]. Также «надо понять, что исторический анализ ответа на эти вопросы не даст. Доскональное знание истории языка не объяснит нам, как носитель данного языка в нынешней и единственной известной ему форме реагирует на его применение» в какой-либо речевой ситуации. Будь нам известны все объективные факты о некой существующей ныне культуре, «мы сможем объяснить поведение общества, не обращаясь к его истокам»[41]. Чтобы проводить такого рода исследования, он отправлял целое поколение своих студентов в самые разные уголки мира.
Особенно он выделял такую проблему социальной динамики, как взаимоотношение группы чужих и группы своих. По его словам, во всех человеческих обществах – от собирателей до современных государств – к группе своих применялась одна этика, а к группе чужих – другая. Здесь нет элемента развития от низшей этики к высшей – есть только постепенное расширение группы своих, так что применимая к этой группе этика распространяется на все большее и больше число людей. Чтобы определить в любой культуре группу своих и показать, какого сочетания интересов достаточно для ее сплочения, необходимо провести синхроническое, а не диахроническое исследование. Об этом он нередко писал