е, что они в состоянии дать для изучения культуры. Использование столь сложного метода с максимальной пользой требовало мастерства. Я имею в виду, конечно, «Мифологию цимшиан» (Tsimshian Mythology) Боаса, где этот подход используется в сочетании со сравнительной фольклористикой, к которой прибегают при этнологическом исследовании. Многие из последователей Боаса в полной мере применяли его метод, хотя и не столь открыто. Другие поддерживали ученого хотя бы на словах, публикуя тома текстов на языках индейцев. Некоторые из них выполняли тем самым одну из обязанностей, которую Боас возлагал на себя, – спасение от полного забвения языков, находящихся на грани исчезновения.
Об успехах Боаса в строго лингвистическом подходе к незнакомым и трудным языкам, которыми он занимался, мы много говорить не будем. Когда читаешь работы по грамматике, написанные Боасом, в глаза бросается сочетание изобретательности и продуманности проведенного им анализа в области, где до него чересчур долго господствовали обыватели и куда слишком легко проникали причудливые и нелепые идеи. Когда он только начинал свою научную деятельность, лингвисты старой школы порой принимали его за торговца небылицами, если не за человека, который явно приходит к ошибочным выводам. Но благодаря трудам Боаса мы теперь даже не сомневаемся во многом из того, что полвека назад было бы поднято на смех. Это его заслуга, что в наши дни редактор не может отклонить статью на таких пустяковых основаниях, как те, которые когда-то были использованы в отношении самого Боаса (так, по крайней мере, рассказывается): «Как известно, не существует слова, в котором не было бы гласной». В своей описательной работе Боас демонстрировал почти полную свободу от предвзятого мнения в то время, когда лингвистическая наука еще не вполне освободилась от последних суждений донаучного этапа лингвистики и, что еще хуже, начинала, усвоив и закрепив в себе наследие Древней Индии, застывать в рамках новых предубеждений. Благодаря свободе принятого им подхода Боас мог признать, что в лингвистике возможно все, и, следовательно, проанализировать экзотический материал, не сковывая его смирительной рубашкой привычного. Пожалуй, это был самый ценный урок по анализу, который он преподал ученикам, а они – своим. Американских лингвистов отличает способность оставаться невозмутимыми при виде совершенно незнакомого материала, принимаемого ими в работу, умение его упорядочить и в то же время усовершенствовать методы и методологические концепции, а по окончании исследования экзотических языков разработать методы, дающие поразительные результаты на уже хорошо знакомом, привычном материале. Конечно, существуют и другие лингвистические школы, но лишь немногие из них развивались в полном отрыве от принципов Боаса или не были бы в какой-то мере обязаны своим существованием и становлением непосредственному соприкосновению с ним и его школой.
Стоит кратко отметить лаконичность изложения Боасом лингвистических данных. Семена строгости и формулировок в духе математики, которые встречаются в большинстве работ американских лингвистов последнего времени, уже можно найти в текстах Боаса, хотя непосредственный импульс в последнем направлении происходил из другого источника. Большинство студентов Боаса в большей или меньшей степени повторяли за ним эту его черту, хотя временами подражание становилось пустым и было лишено той элегантности, которой наделяли свои работы Боас и его лучшие ученики.
В исторической лингвистике влияние Боаса не так велико, как в других областях этой науки. Он проследил сходства между близкородственными диалектами и опубликовал труды на эту тему, но едва ли пытался выстроить на строгой основе «фонетического закона» классификацию языков в индоевропейской семье. Отчасти причина здесь в колоссальной дифференциации языков, с которыми работал Боас. Но в большей степени стоит связать это с тем, как он относился к историческим исследованиям в целом – вопрос, который оставим на усмотрение этнологов. К концу жизни взгляд Боаса по данному вопросу оформился в теории смешения языков, изложенной им следующим образом:
Нам, скорее, придется обнаружить явление, которое совпадает с чертами, характерными для прочих этнологических явлений – а именно, создание единой культурной единицы, в которую вошел материал из разных источников. Нам придется считаться со склонностью языков впитывать множество чужеродных черт, так что нельзя будет больше говорить об их едином происхождении, и привязка языка к тому или иному источнику, внесшему свой вклад, будет произвольной. Иными словами, теория «праязыка» применительно к современным языкам должна быть отложена до тех пор, пока мы не сможем доказать, что все они восходят к единой группе родственных языков, и что причина здесь не в аккультурации[48].
Хотя в этом высказывании признается обоснованность и необходимость изучения языков на предмет родства, все же создается впечатление, что автор хочет отпугнуть тех, кто попытается заняться этим исследованием в тех случаях, когда его применимость не кажется на первый взгляд очевидной. Такая позиция, вероятно, лишила бы нас некоторых достижений в области изучения индоевропейского языка. Заявление Боаса может показаться специалисту по индоевропеистике опасным, поскольку оно создает ненужную дилемму, дабы упереться в нее рогом, в то время как, взглянув на ситуацию внимательнее, стоит признать, что дело в сочетании факторов. Впрочем, дилемма, обозначенная Боасом, заставила его искать в неродственных языках доказательства диффузии применительно к фонетике, морфологии и синтаксису (по крайней мере, насколько это возможно), в то время как в аналогичных обстоятельствах другие довольствовались бы тем, что указали бы на диффузию лексических единиц. И в результате своих поисков Боас обнаружил много убедительных примеров. Если бы научное сообщество восприняло взгляд Боаса, то многие его последователи-этнологи в США сразу же бы поняли, что выявленная Эдвардом Сепиром редукция в языках американских индейцев или редукция в языках жителей Индокитая и малайско-полинезийских языках, на которую указал Шмидт, или же прочие схожие случаи могут считаться лишь набросками будущих исследований. На них не должны основываться далеко идущие гипотезы вне сферы лингвистики.
И, наконец, необходимо рассказать, и лучше всего это мог бы сделать один из его учеников, о том, как Боас поощрял студентов, проявляя к ним интерес и терпение, как он прилагал все усилия, чтобы получить средства и поддержку для полевой работы над лингвистическими проектами, как успешно организовывал возможности для того, чтобы студент представил миру свою текущую или завершенную работу. Важную роль в этом сыграло воскресное собрание ученых и студентов-лингвистов, которое в последние годы ежемесячно проводилось под опекой Боаса в Колумбийском университете и куда регулярно приезжали исследователи из таких отдаленных друг от друга мест, как Бостон и Филадельфия. Американская лингвистика была бы совсем иной, если бы Боаса не существовало. Главным образом она была бы лишена того личного оттенка, который придавали ей теплые отношения ученика и учителя, существовавшие между всеми эпигонами в области описательной лингвистики и великим старцем, которого, по крайней мере молодые поколения, называли «папа Франц».
Калифорнийский университет, Беркли
Мелвилл Д. ХерсковицФранц Боас как физический антрополог
Интерес Франца Боаса к изучению физического типа человека был отмечен тем же мастерством в постановке проблем, той же методологической скрупулезностью при их анализе и той же самобытностью мысли в интерпретации результатов исследований, которые характеризуют его деятельность и в других научных областях. Первый вклад Боаса в физическую антропологию датируется 1888 годом. Он посвящен исследованию черепов индейцев из Британской Колумбии и прочитан перед Нью-Йоркской академией наук 8 октября того же года (1888–1), тогда как статья «Классовое сознание и расовые предрассудки» (Class Consciousness and Race Prejudice, 1943–1) была опубликована уже после смерти Боаса, что показывает, каким устойчивым был его интерес к данной области.
Объем работ по одной только физической антропологии в промежутке между этими публикациями мог бы стать делом всей жизни большинства ученых. Совокупность его достижений сформировала мышление двух основных направлений этой области, а для того, чтобы понять, какой вклад он внес в третье направление, потребуется еще полвека. Эти три направления включают в себя изучение роста и развития, проблему расы (с акцентом на связь между физическим типом и поведением) и биометрию, где особое внимание уделяется открытию тех динамических процессов, которые привели к созданию форм, характерных для конкретных мест. Вклад Боаса в исследование роста и развития почти полностью состоит из статей для научных журналов, однако в научной литературе двух других направлений он оставил след в виде крупных работ, ставших классическими. Ни один труд не повлиял на формирование свободного от предрассудков взгляда на природу расы так же сильно, как «Ум первобытного человека», и лишь немногие работы в области биометрии вызвали столько же размышлений о пластичности человеческой формы, как доклад «Изменения в телесной форме потомков иммигрантов» (Changes in Bodily Form of Descendents of Immigrants, 1910–1), подготовленный Боасом для Диллингемской комиссии 61‑го конгресса.
Вклад Боаса в физическую антропологию станет очевиден, если отдельно остановиться на его исследованиях и открытиях в каждом из трех ее основных разделов, хотя также нельзя упускать из виду то, что они в значительной степени пересекаются между собой. Например, Боас не усовершенствовал бы наши знания о росте и развитии детей, если бы не математические способности, с помощью которых он смог разработать статистические методы, необходимые для анализа волнующих его проблем в данной области. То же самое можно сказать и о его обеспокоенности природой расовых классификаций и значением расовых различий. При этом биометрические исследования Боаса отличались от работ некоторых других биометриков тем, что статистика никогда не была для него целью, но всегда рассматривалась как инструмент, а разработка необходимых математических формул была едва ли не побочным результатом его увлеченности проблемами морфологии человека.