Год 1939-й даже меньше, чем когда-то 1932-й, способствовал эйфории. Но подбодренный неожиданным признанием и освобожденный наконец от бремени долгов и обязательств перед газетчиками и друзьями-издателями, Антуан де Сент-Экзюпери был готов позабыть проблемы все более мрачнеющего мира и позволить удовольствие побаловать себя кратким мигом весеннего восторга. На пасхальные каникулы он оставил Париж и отправился в Сен-Амор, известный своими винами и «пуле де Бресс», где жена Леона Верта, Сюзанна, имела загородный дом. Это немного напоминало возвращение на время домой: ведь всего в 40 милях южнее находился Сен-Морис-де-Реманс и связанные с ним воспоминания юности.
Одним солнечным утром Верт и Сент-Экс ехали по сельской дороге и решили остановиться пообедать в ресторане на берегу реки Соны. Широкая терраса выходила на сонные воды, и тополя на дальнем берегу купались в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь туман. Когда Сент-Экзюпери дотронулся до грубого деревянного стола, изрезанного, совсем как школьная парта, ножами предыдущих посетителей, его вдруг переполнило ощущение почти мистического восторга, наподобие того, что он почувствовал тем вечером на реке Меконг, когда солнце погружалось в плотную ткань джунглей, сплетенную из тропической растительности. Прямо под ними, на самом берегу реки, барочник и его жена наблюдали, как механик восстанавливает их дизельный двигатель.
– Поднимайтесь, выпейте с нами, – весело позвал их Сент-Экс, и троица с благодарностью приняла предложение.
– А я вас знаю, – сказал механик после того, как они присоединились к ним на террасе. – Я видел вашу фотографию в газетах. – Он пошел во внутреннюю гостиную и возвратился с открыткой, чтобы взять у Сент-Экзюпери автограф.
Хозяин баржи и его жена оказались немцами, хотя их баржа называлась «Кусанс» по названию деревни в Юра. Они были с берегов Рейна, объяснили они, и поэтому испытывали презрение к Гитлеру и ко всему его чванливому, самодовольному окружению и всем этим безумным разговорам о войне.
– Мы, немецкие женщины, – объяснила жена барочника, – вовсе не хотим убивать француженок.
Их пролетарские сердца чувствовали все правильно, и немцам хотелось, чтобы пригласившие их за стол французы знали это. Если когда-нибудь их лидеры обезумят настолько, чтобы начать войну между Францией и Германией, трудящиеся массы с обеих сторон Рейна все, как один, поднимутся на восстание. Пацифисты?
Возможно, хотя Верт, с его еврейской осторожностью, позже не переставал гадать, не шпионили ли тогда те двое, не были ли они частью той коварной «пятой колонны», которой предстояло доказать свою необыкновенную эффективность в ускорении разгрома 1940 года. Но подобная мысль даже не мелькнула у Сент-Экзюпери, переполненного ликованием от этого кратковременного братания между немецкой парой и французским механиком. Было нечто особенное в том перно, которое они тогда пили, во вкусе доброго крестьянского хлеба и деревенской колбасы. И Антуану хотелось, чтобы весь мир разделил с ним это удовольствие. И прежде чем они завершили ленч, вернее, не успели к нему приступить, он предложил Верту: «Давайте заедем к Саллю и удивим моего друга». Верт, уже совсем не молодой (ему пошел седьмой десяток), пытался возразить, но напрасно. Проехать на машине 350 километров, только чтобы удивить старого школьного друга, – слишком серьезная задача для одного дня. Но Сент-Экс настаивал. На очаровательном провансальском хуторе Салля (он так часто гостил там) было полно места, и, кроме того, оказалось, что друг Антуана Анри де Сегонь находился неподалеку в Арле. Еще одна причина предпринять вылазку.
В тот же вечер, как раз когда Шарль Салль и его жена садились обедать, свет от двух больших фар и неистовое гудение рожка «бугатти» у ворот сообщили о неожиданном прибытии нескольких посетителей, по крайней мере один из которых явно сильно проголодался. Кутеж продолжался несколько дней. Из Арля привезли Анри де Сегоня вместе с его приятелем, Пьером Далозом, архитектором, с которым Сегонь встретился в одной из своих горных экспедиций. Вместе они посетили романскую церковь Сент Жилль, одно из мест, куда в Средние века стекались паломники и где Сент-Экзюпери загадочно исчез и только после нескольких минут поисков был обнаружен в кондитерской, окруженный двадцатью детишками, слизывавшими остатки эклеров с пальцев. В Аг-Море, когда они карабкались на башню Констанции, Сент-Экс исчез снова, на сей раз чтобы принять участие в игре в шары с местными жителями, столь довольными его компанией, что в кафе, куда они все направились после, сын владельца, живописец, пожелал расстаться ради него с небольшим витражом, на котором он нарисовал черного быка. Вечером, по возвращении в Тараскон, они уселись погреться у поблескивающего очага, жена Далоза развлекала их декламациями поэм Федерико Гарсия Лорки.
Сент-Экзюпери сиял. «Как замечательно!» Снова и снова повторял он: «Как отлично, что я соединил вместе моих трех лучших друзей» (он имел в виду Верта, Салля и Сегоня).
Четвертый отсутствовал: Гийоме, кому он посвятил «Планету людей». Еще до смерти Мермоза Гийоме стал рекордсменом «Эр-Франс» по числу полетов, совершенных им через Южную Атлантику. Уже прошло больше полутора лет, как они с женой обосновались в Бискароссе, на плоской равнине, покрытой соснами, к югу от Бордо, где большая внутренняя лагуна обеспечивала прекрасные условия для проверки систем гидросамолета при взлете и приводнении. Именно там, в невзрачной сельской гостинице «Отель дю лак и де пэн», Сент-Экс присоединился к ним 29 мая (на сей раз как должным образом приглашенный гость), чтобы отпраздновать тридцать седьмой день рождения Анри. То праздничное событие отмечали и их друг со времен Порт-Этьенна, Жан Люка, и Жак Нэри, радист, с которым Сент-Экс однажды заблудился в «межпланетном пространстве», и жена Нэри, женщина такого «уравновешенного» нрава, что ее прозвали Шквал.
Восемнадцать месяцев подряд Гийоме испытывал «Латекоэр-521» и хорошо понимал, насколько устарела эта громоздкая шестимоторная летающая лодка по сравнению с новыми быстроходными клиперами, производимыми Гленном Мартином в Соединенных Штатах, причем устарела уже давно. Но Лейтенант Парижского Корабля, как его прозвали, – единственное, чем располагал «Эр-Франс» для полета через Северную Атлантику. Первый полет наметили на начало июля, и Сент-Экс, не поднимавшийся в воздух с момента крушения в Гватемале, твердо намеревался отправиться в полет вместе с другом. Для этого следовало затребовать специальное разрешение от «Эр-Франс». Луи Кастекс, которому он позвонил по этому поводу сразу по возвращении в Париж, не сомневался в отказе. Но если Сент-Экзюпери что-нибудь задумал, его не так-то легко оказывалось остановить. Вытащив Кастекса в министерство авиации, он штурмовал один кабинет за другим и в результате дошел до святая святых, где утомленный министр был ошеломлен натиском его страстных доводов, сдался под шквальным огнем красноречия и неохотно предоставил разрешение на полет.
7 июля два друга покинули Бискаросс с тремя механиками, двумя радистами и штурманом и, сделав в пути остановку на Азорах, уже 10 июля достигли Нью-Йорка. Опасаясь пропустить по любой случайности обратный полет, намеченный спустя четыре дня, Сент-Экс ни разу не расстался с членами экипажа и отказался от любых звонков и встреч со своими знакомыми в Нью-Йорке. Но он не мог не подивиться приятно внушительным стопкам книги «Ветер, песок и звезды», которые рекламировались в витринах книжных магазинов. Изданный всего за какие-то десять дней до его приезда, перевод Льюиса Галантьера уже стал бестселлером.
На рассвете 14 июля, национального праздника Франции, Лейтенант Парижского Корабля снова поднялся в воздух и, подгоняемый преобладающим юго-западным ветром, возвратился в Бискаросс через Ньюфаундленд и Финистер за один круговой перелет. Сент-Экзюпери, как отмечал Луи Кастекс позже, принес своему другу Гийоме удачу, поскольку, хотя один двигатель и вышел из строя в пути, полет, выполненный за двадцать восемь с половиной часов, установил новую планку для трансатлантического перелета.
Вскоре после завершения полета Сент-Экс распрощался со своими друзьями Ноэль и Анри Гийоме, однако настоял, чтобы они присоединились к нему в тот же вечер в замке его кузины Ивонны де Лестранж в Шитре близ Ангулема. Из-за неожиданно навалившегося на него большого количества бюрократических проволочек Гийоме с женой пришлось задержаться в Бискароссе и выехать на несколько часов позже запланированного. Когда они тем вечером приблизились к Шитре, то увидели, как крайне взволнованный Сент-Экс сидит на изгороди у ворот. Испугавшись, как бы его друг, только-только триумфально завершивший перелет через океан, не оказался жертвой автомобильной катастрофы, Антуан провел последние пару часов между телефоном и обочиной дороги. «Он напоминал несчастного маленького мальчика, – вспоминала Ноэль Гийоме, – и его широкая улыбка вернулась только тогда, когда он схватил нас в дружеские объятия (словно своими длиннющими руками хотел защитить нас от всего), и понял, что мы – это действительно мы и действительно приехали. Ведь, как всегда, он вообразил нечто ужасное».
Даже для Сент-Экзюпери то лето оказалось необычайно беспокойным. Все началось несколькими месяцами раньше с типично нелепой буффонады, связанной с приобретением недвижимости. «Я хочу взять отпуск и на время отказаться от роли мужа» – так он объяснил своей жене, когда переезжал в небольшую «холостяцкую квартирку» на рю Мишель-Анж. И хотя он по-прежнему жил там, все равно продолжал заботиться о благосостоянии Консуэлы. Ни один из супругов не мог сопротивляться искушениям, которые достаток давал каждому из них, и, хотя Антуан не обладал душой собственника, этого нельзя было сказать о его жене.
Но Тонио всегда мечтал иметь пристанище за городом. Однажды во время загородной прогулки они оказались близ Фореде-Сенар, к юго-востоку от Парижа, и попали на небольшую площадь у маленькой церкви деревни Ла-Варенн-Жарси. На той стороне дороги они увидели ворота с объявлением: «Продается или сдается дом с обстановкой». Кроме обстановки, при этом доме, выставленном на продажу или внаем, имелась детская площадка, парк, полный чудесных деревьев, и сад с водоемом, в котором вскоре (впрочем, они могли и не заметить этого в первое свое посещение) уже плескалась одинокая утка.