Но все это было давно, теперь настали иные времена.
Я знала очень немногих – маму, Пьера, Кристофину, Годфри и Сасса, который нас потом бросил. На незнакомых чернокожих я не смела и взглянуть. Они нас ненавидели и называли белыми тараканами. Не будите спящих собак…
Помню, как маленькая девочка-негритянка бежала за мной и громко распевала: «Тараканы, кыш-кыш! Тараканы, брысь, брысь!» Я прибавила шагу, потом побежала, но она не отставала, крича мне в спину: «Белые тараканы, вон отсюда! Никому вы не нужны!»
Итак, в тот день я вышла в сад, села у забора. Он оброс зеленым мхом, мягким, как бархат, и мне захотелось оставаться там всегда. Если пошевелиться, случится что-то плохое, думала я. Когда уже почти стемнело, меня отыскала Кристофина. Ноги не слушались меня, и ей пришлось помогать мне идти. Она промолчала, но на следующее утро на кухне появилась приятельница Кристофины, Майот, со своей дочкой Тиа. Она стала моей подругой, и почти каждое утро я выходила встречать ее к дороге, где та сворачивала к реке. Иногда мы уходили от воды в полдень, иногда оставались еще на несколько часов. Затем Тиа зажигала костер (костры всегда моментально зажигались у нее под руками, острые камни не резали ей ног, и я никогда не видела, чтобы она плакала). Мы варили зеленые бананы в старом чугунке, а потом выкладывали их в миску из тыквы и ели пальцами. После этого Тиа сразу засыпала. Я же никогда не могла уснуть, лежала в какой-то полудреме и глядела на заводь – большую и зеленую от листвы деревьев. Если до этого случался дождь, то вода делалась коричневой, но на солнце сверкала, как большой изумруд. Вода была такая прозрачная, что можно было видеть гальку на дне на мелководье. Камешки были голубые, белые и красные. Очень красиво! Потом мы прощались у поворота дороги, и я возвращалась домой. Мама никогда не спрашивала, где я была и что делала.
Кристофина дала мне несколько новых монеток, которые я держала в кармашке платья. Как-то раз они оттуда выпали, и я положила их рядом на камешек. Они сверкали под солнцем, словно золотые. Тиа уставилась на них своими маленькими черными, глубоко посаженными глазами.
Она предложила поспорить на три таких монетки, что я не смогу сделать сальто под водой, «как хвасталась».
– Конечно, сделаю, – уверила я ее.
– Я никогда не видела. Ты только говоришь.
– Спорим на все мои деньги, что смогу? – сказала я.
Но после первого сальто я сделала еще один неловкий поворот и захлебнулась. Когда я вылезла из воды, Тиа засмеялась и сказала, что у меня вид, как у утопленницы. Потом она взяла монетки.
– Но я же сделала сальто! – крикнула я, когда обрела дар речи, но она покачала головой. Я сделала его кое-как, а кроме того, на эти монетки мало что можно было купить. Тиа не могла понять, почему я на нее так смотрю.
– Ну и оставь их у себя, черномазая обманщица! – крикнула я. Я выбилась из сил, и от воды, которой наглоталась, мне стало нехорошо. – Если захочу, то достану еще столько же!
Тина сказала, что она слышала кое-что другое. Мы, по ее словам, были такие бедняки, что ели одну соленую рыбу. На свежую у нас не хватало денег. В нашем доме крыша так прохудилась, что во время дождя надо бегать и подставлять пустую тыкву. Да, на Ямайке живет много белых, настоящих белых, у которых много золота. Они и знать нас не желают и никогда к нам не ездят. Те, кто раньше назывался белыми, теперь просто белые негры. А черные негры и то лучше, чем белые негры.
Завернувшись в рваное полотенце, я сидела спиной к Тиа, дрожа от холода и не могла согреться на солнце. Потом оглянулась и увидела, что Тиа ушла. После долгих поисков я поняла, что она забрала мое платье. Она не взяла нижнее белье, потому что никогда его не носила. Она взяла мое платье, только что накрахмаленное и отутюженное. Кое-как я надела ее платье и побрела домой под палящим солнцем. Я ненавидела ее. Я чувствовала себя ужасно и хотела обойти дом сзади и тихо пробраться на кухню, но, проходя мимо конюшни, увидела трех незнакомых лошадей. Тут меня заметила мама и окликнула. Она была на террасе в обществе двух молодых дам и джентльмена. Гости! Спотыкаясь, я стала подниматься по ступенькам. Когда-то я мечтала, чтобы к нам приехали гости, но как давно это было.
Мне они показались прекрасными. И их одежда тоже меня поразила. Увидев меня, они рассмеялись – джентльмен громче всех, – и я опрометью побежала в спальню. Я стояла, прислонившись к двери, и сердце бешено колотилось у меня в груди. Я слышала, как они разговаривали, а потом уехали. Наконец я вышла из спальни. Мама сидела на синем диване. Она долго смотрела на меня, а потом сказала, что я вела себя очень странно и мое платье было грязнее обычного.
– Это платье Тиа, – пояснила я.
– Почему ты надела платье Тиа? Тиа? Кто, кстати, она такая?
Кристофина, которая слушала из буфетной, пришла в комнату, и ей было велено выдать мне другое платье.
– А эту тряпку выброси. Сожги ее! Тут они поругались.
Кристофина сказала, что у меня нет чистого платья.
– У нее только два платья. Одно она носит, другое в стирке. Вы хотите, чтобы платье свалилось с неба? Это же безумие!
– Она должна надеть другое платье, – твердо сообщила мама Кристофине, но та стала кричать, что это стыд и срам: я делаю, что хочу, никто за мной не следит и неизвестно, что из меня получится.
Мама подошла к окну и застыла там. Ее прямая узкая спина и тщательно расчесанные волосы словно говорили: «Брошены, брошены!..»
– У нее осталось старое муслиновое платье. Найди его, – велела она Кристофине.
Пока Кристофина мыла мне лицо и завязывала косички новыми ленточками, она рассказывала, что к нам приходили новые владельцы «Отдыха Нельсона». Они представились как Латреллы, но ничего общего с прежним владельцем у них не было. Разве что они – тоже англичане.
– Старый мистер Латрелл плюнул бы им в физиономии, если бы увидел, как они на тебя смотрели. Нет, сегодня к нам в дом пришла беда, помяни мое слово.
Старое муслиновое платье было найдено и подано мне. Когда я стала натягивать его на себя, оно затрещало по швам. Кристофина не обратила на это внимания.
– Рабство теперь отменили! Это же курам на смех! Теперь появился закон. Суды. Они штрафуют, сажают в тюрьму в кандалы, заставляют работать на топчаке, крутить его, пока у человека не отсохнут ноги. Новые хозяева хуже старых. Они куда коварнее, уж это точно.
Весь вечер мама не разговаривала со мной и даже не смотрела в мою сторону. Я подумала, что она меня стыдится. Тиа была права.
Я рано легла спать и тотчас же заснула. Мне приснилось, что я шла по лесу и кто-то невидимый и ненавистный следовал за мной по пятам. Я слышала тяжкие шаги совсем рядом, и хотя кричала и пыталась бежать, не могла сдвинуться с места. Я проснулась в слезах. Одеяло валялось на полу. У кровати стояла мама и смотрела на меня.
– Тебе приснился кошмар?
– Да, плохой сон.
Она вздохнула и снова накрыла меня одеялом.
– Твои крики напугали Пьера. Пойду к нему.
Я лежала и думала. Вот дверь в спальню. Вот знакомая мебель. А в саду древо жизни и зеленая замшелая стена. С одной стороны преграда из гор, с другой – море. Я в безопасности. Мне нечего бояться страшных незнакомцев. Когда я снова засыпала, в комнате Пьера по-прежнему горела свеча. Проснувшись наутро, я вдруг поняла: отныне все изменилось. Раз и навсегда.
Не знаю, откуда у мамы появились деньги на белый и розовый муслин. На целые ярды муслина. Наверное, она продала свое последнее кольцо. Ведь одно у нее еще оставалось: я видела его в шкатулке для драгоценностей – кольцо и медальон с трилистником. С утра в доме только и знали, что шили, а когда я вечером отправилась спать, то шитье продолжалось. Через неделю у мамы появилось новое платье – и у меня тоже. Латреллы одолжили маме лошадь, и нередко она выезжала рано утром, а возвращалась вечером следующего дня, усталая, потому что была на танцах или на пикнике при луне. Мама была веселой и смешливой, какой я никогда ее не видела раньше, а когда она уезжала, дом делался тихим и печальным.
Я тоже уходила из дома и возвращалась только к вечеру. Но теперь я уже не проводила долгие часы у заводи и больше не встречалась с Тиа. Я ходила другой дорогой: мимо заброшенного сахарного завода и водяной мельницы, не работавшей уже многие годы. Я бродила там, где раньше не бывала, там, где не было ни дорог, ни тропинок. Когда осока резала мне руку или ногу, я мрачно говорила себе: «Все равно люди хуже». Мне попадались черные и красные муравьи, я видела высоко над землей гнезда, где жили белые муравьи. Однажды я повстречала змею. Случалось мне попадать под ливень и промокать до нитки. И все равно это было лучше, чем видеть людей.
Лучше, лучше, во сто раз лучше!
Я смотрела на красные и желтые цветы, и мне казалось, что вдруг отворилась дверь и я оказалась в другом мире. Превратилась в другую девочку. Я шла по жаре, на небе не было ни облачка, но мне казалось, что все вокруг чернеет…
Мама вышла замуж за мистера Мейсона из Спэниш-Тауна. На свадьбе я была подружкой невесты. Кристофина завила мне волосы, в руке у меня был букет, и все на мне – даже башмаки – было новое-преновое. Но лицо мое пылало ненавистью, и гости старались не смотреть на меня. Я прекрасно слышала все, что говорили эти вежливые улыбающиеся люди о маме, когда ее не было рядом и им казалось, что и я тоже их не услышу. Но когда они приезжали в Кулибри, я пряталась в кустах и подслушивала их разговоры.
– Подумать только, – говорила одна гостья. – Он еще горько пожалеет! Такой состоятельный человек. Если бы он только пожелал, он мог бы взять в жены любую девушку в Вест-Индии, а может, и в Англии…
– Сущая правда, – вторила ей другая.
– Но он почему-то берет в жены вдову, которая живет в этих развалинах без гроша за душой. Думаете, старого Косвея погубила независимость? Ничего подобного! Имение стало приходить в упадок задолго до этого. Он пил, пил и допился до гробовой доски. А эти его женщины? Эта, например, и не пыталась как-то ему помочь. Напротив, она только поощряла его пьянство. А эти подарки на Рождество всему его помету? Скажете, старинный обычай? Иные обычаи лучше поскорее похоронить и забыть. Новому супругу придется сильно раскошелиться, чтобы в доме снова стало можно жить. Да еще и конюшни, этот жуткий темный каретный сарай. А постройка для слуг? А на туалетном сиденье нежилась змея длиной в шесть футов. Я видела се своими собственными глазами. Испугалась? Не то слово. Я визжала, как не знаю кто. А потом явился тот жуткий старик, которого они держат при усадьбе, и он засмеялся. Ну а дети? Мальчишка – идиот, она никогда не показывает его гостям. А девчонка пойдет по ее дорожке, вы уж мне поверьте.