Деревья, темнота, тошнотворный запах разложения. И затем я услышал это. Первый звук, слабый и жалкий, как стон раненого животного…
– Идите сюда! – позвал капитан, указывая на то, что когда-то было лестницей.
Я добрался туда первым.
– О господи боже мой!
Кто-то пошевелился возле меня, и я вытянул руку, чтобы помешать этому человеку пройти:
– Стойте! Не подходите!
Это была Ануш, она стояла рядом, глаза ее расширились, а лицо в зеленоватом полумраке было бледным, как у призрака.
Хават лежала на спине, нижняя часть ее тела и грудь были полностью обнажены. Ноги были разведены, одна нога была согнута под неестественным углом.
Одежда под бедрами была пропитана кровью, лужицы жидкости светлого цвета застыли у нее на животе, бедрах и груди. Руки были связаны за спиной одним шнурком из ее ботинка, а другой ботинок все еще был на ноге. Эти ботинки сегодня утром крепко зашнуровала ее сестра.
Внезапно дом наполнился ужасным шумом.
Глаза Хават широко распахнулись, и из ее рта вырвались вселяющие страх звуки.
Она дернулась, но сдвинуться с места не могла. Ее нога билась о скрипучий пол, похожий на бульканье крик рвался из груди.
Хусик стоял, уставившись на нее, но она с ужасом смотрела на капитана.
– Выйдите! – гаркнул я. – Ваша форма пугает ее! Выйдите, капитан!
Но капитан стоял, будто пригвожденный, и не мог отвести взгляда от девочки. Он смотрел на ее лицо, на подбородок, залитый темной, черной кровью.
– Да будет милосерден Аллах! – прошептал он. – Ее язык… они вырезали ей язык!
– Капитан, выйдите! Немедленно!
Он пересек комнату и подошел к окну. Опершись на толстую деревянную раму, он нагнулся, и его вырвало.
Ануш немного пришла в себя, стала на колени возле Хават и нежно поглаживала ее по растрепанным волосам.
Крики утихли и перешли в тихие рыдания, как только Хават узнала подругу.
Как можно осторожнее я попытался выпрямить поврежденную ногу, но девочка громко застонала от боли.
– Бедро вывихнуто, – сказал я.
Из кармана пальто я достал бутылочку с настойкой опия, которую всегда ношу с собой, и снял крышку.
– Это от боли, – сказал я Хават, – я налью немного тебе в рот. Настойка чуть горчит, но тебе станет легче.
Она скривилась, когда настойка достигла горла, а ее рука потянулась к Ануш. Через пару минут она затихла.
У задней стены лежала старая дверь, нам удалось положить Хават на нее. Ножом Хусик проделал отверстия в двери и продел в них веревку, чтобы мы с ним могли тащить дверь за собой, как санки.
Хават не произносила ни звука. Она не сводила глаз с Ануш, будто боясь, что ее ангел милосердия исчезнет.
Ануш
Вода сомкнулась над головой Ануш, когда она нырнула, преодолев полоску ила. В благословенной тишине она плыла в шелковой зеленой толще воды, пока ей не пришлось вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха.
Она была одна в бухте, Джахан не смог вырваться, чтобы встретиться с ней. Несмотря на то что он просил ее никуда не ходить одной, Ануш отправилась к морю – она нуждалась в успокоении, которое оно давало ей.
Когда бы она ни проходила мимо леса, перед ее глазами возникала Хават, лежащая в грязи, и запах мучителей, исходящий от ее тела.
Случившееся напугало Ануш. Жестокость содеянного. Она закрыла глаза и снова нырнула.
Слухи о насилии, совершенном над Хават Таланян, быстро распространились. Кроме самой жертвы, больше всего эта трагедия затронула Саси. Подруга Ануш стала тенью самой себя, она страдала и молчала, как будто это она, а не Хават была обречена на безмолвие.
Она винила себя в произошедшем, и никто не мог убедить ее, что это не ее вина.
Мать Саси сохраняла самообладание. Госпожа Таланян наконец покинула свою спальню и выхаживала Хават, делая для нее все возможное. Она крепко держала дочь, когда доктор Стюарт вправлял бедро. Именно она заново учила ребенка ходить, кормила ее супами и бульонами, пока не спал отек с обрубка ее языка. Но никто, ни мать, ни сестра, и вообще ни одна живая душа не могли убедить Хават покинуть дом и уйти из-под защиты его старых облупленных стен.
Дневник доктора Чарльза Стюарта
Издевательства над Хават Таланян завладели умами всех жителей деревни. Люди все говорят и говорят, будто разговорами можно стереть произошедшее. Ради нашего общего блага мне хотелось бы, чтобы это было так просто.
Мне удалось вправить бедро Хават, и все повреждения на ее теле постепенно заживали. Но состояние ее психики ужасно. Она стала несдержанной и беспрестанно кричит, если ее оставляют одну. Я не посвящал Хетти в жуткие детали и заметил, что сам стал очень осмотрительным.
Рассказы Пола о списках смерти и погромах армян расстраивали жену.
Так получилось, что она сама узнала о совершенном насилии, потому что об этом все говорили и у всех было собственное мнение относительно того, кто это сделал.
По ночам на улицу старались не выходить. Люди покрепче запирали двери своих домов, некоторые забрали детей из школы.
Нашим детям мы запретили шататься за пределами дома, что стало для них идеальным поводом бездельничать. Но мы по крайней мере знали: они в безопасности.
Хетти добилась того, что всех продолжавших учебу школьников провожали и в школу, и из школы. Саму ее всегда сопровождал Махмуд Ага, если она шла к пациентам, живущим за пределами деревни.
Я очень боялся за жену. Я не мог понять, как может человек сотворить такое с ребенком.
Ашен Налбадян утверждал, что видел группу солдат возле леса тем утром. Капитан Орфалеа уверял меня, что все его люди провели день за выкапыванием выгребных ям.
Могу ли я верить словам капитана? Учитывая его реакцию, когда он увидел Хават, я думаю, что его люди здесь ни при чем, по крайней мере, ему ничего не известно об их похождениях. Тогда возникает вопрос: какие солдаты могут быть виновны в этом злодеянии?
Это напомнило мне о приглашении, которое мы получили на прошлой неделе.
Один высокопоставленный турецкий офицер, капитан Ожан, пригласил Хетти и меня отужинать в его доме в Трапезунде.
Вторая жена капитана наблюдается у Хетти, будучи беременной его первым ребенком, и я встречал капитана Ожана раз или два в особняке губернатора.
Это маленький человек со светлыми волосами, большими амбициями и всегда бездонными карманами.
Его фаэтон подобрал нас в предместье города, а конюх отвел наших лошадей в конюшню. Дом был большим и впечатляющим. Его окружал великолепный сад, на участке возле дома выращивали цветы и овощи. Оранжерея, бассейн с золотыми рыбками и стая голубей придавали поместью истинно викторианский шик.
Капитан встретил нас в вечернем костюме, провел в гостиную и предложил мне дорогой импортный виски, хотя сам его не отведал. Старшая из двух его жен, маленькая застенчивая женщина в хиджабе и простом черном платье, накрыла стол к ужину и, отозвав Хетти в сторону, спросила, правильно ли она это сделала.
Беременная жена тоже была в хиджабе, но ее платье было более европейского кроя, а из-под подола выглядывали яркие туфли. Женщины хорошо ладили, и Хетти провела большую часть вечера с ними, а Ожан тем временем показывал мне свое имение.
Большую часть земель он унаследовал от отца, но расширил границы владений, скупая прилегающие участки, на которых выращивал виноград, оливки, фундук и разводил крупный рогатый скот и овец.
Во владениях Ожана, похоже, не было никаких проблем с едой для скотины и с поливом, было много работников на ферме, несмотря на то что мужчины по всей стране были мобилизованы.
В целом мы с Ожаном нашли общий язык. Он был образованным человеком и интересовался современной медициной, но мне он не понравился – очень высокомерный, в обращении со слугами и женами проскальзывала привычная жестокость.
Когда мы уже собрались уходить, Ожан не нашел нужным скрыть свое раздражение из-за того, что мы не остались дольше. Он сказал, что уже отдал необходимые распоряжения, чтобы мы с ним могли поохотиться на куропаток в горах. Я поблагодарил его, но извинился, сославшись на неотложные дела в больнице, и мы уехали. Хетти слышала, как он наказал старшую жену громким шлепком за то, что она, по его мнению, не сумела справиться со своими обязанностями и произвести должное впечатление.
Джахан
– Я хочу знать, кто это был!
– Капитан, сэр…
– Я хочу, чтобы вы узнали, виновны ли в содеянном солдаты из моего подразделения!
– Господин, это могли быть и жандармы! Нет доказательств, что это были солдаты.
– Это были мужчины в форме, и это все, что мне известно. Если это были солдаты, я хочу знать их имена и звания – каждого, кто в этом участвовал!
Лейтенант Кадри замолчал.
– Если у вас ничего не получится, я хочу, чтобы вы нашли того, с кем люди будут говорить. Кого-то, кому они доверяют. Используйте свои связи в жандармерии, если потребуется. И проверьте еще раз, где был капрал Ханим в тот день.
– Вы сами его здесь видели, господин.
– В любом случае проверьте еще раз! И доложите мне! Обо всем, что узнаете, вы поняли меня? Как только вы что-то узнаете, сразу сообщите!
– Капитан, кто бы это ни сделал, ему не понравится, если на него донесут свои.
– Вы должны быть осторожны, но я даю вам слово: ваше имя не будет упомянуто.
– Дело не в этом, господин; отовсюду, в том числе и из Трапезунда, доносятся слухи об аналогичных историях. Это не единственный такой случай.
– Они напали на полоумную девочку! Мы солдаты Империи, а не дикие звери в поле! Я хочу, чтобы мои люди вели себя достойно!
– Со всем моим уважением, господин, вы это не сможете остановить. Накажете одних, но останутся другие. Нравится вам это или нет, но людей поощряют поступать подобным образом.
– Вести себя как звери?
– К армянам относятся как к угрозе, сэр. Чем о меньшем их количестве придется беспокоиться правительству, тем лучше.