Пока же я унижен щедростью американцев и боюсь, что того, что мы можем сделать, все-таки будет недостаточно.
Прости мрачный тон моего письма, Чарльз, но он не отражает даже толики моих страхов и предчувствий касательно и армянского вопроса, и жизни в Турции в целом.
Я иногда задаюсь вопросом, мудро ли создавать здесь семью.
Я прошу тебя уделить тому, что я написал, должное внимание, и, если ты действительно решишь возвратиться в Америку, сообщи мне, я ведь смогу помочь с подготовкой к путешествию и прочим.
Передай мои наилучшие пожелания Хетти и твоим детям.
Всегда твой друг,
Генри Моргентау
Дневник доктора Чарльза Стюарта
Больше всего я любил посещать армянский детский приют, расположенный на вершине холма в южной части деревни. В общем и целом у детей все в порядке, и, если бы матрона – управляющая – не была такой болтливой, я с удовольствием навещал бы их чаще.
Я приехал сюда сегодня, потому что исполняется пятнадцать лет со дня основания приюта и управляющая решила отпраздновать это событие.
Поднимаясь на холм, я думал не о сиротах, а вспоминал последнее письмо Генри Моргентау. Новости были тревожащими, но не может быть и речи об отъезде из Трапезунда. Военная истерия – вот повестка дня!
Если и существует какое-то предубеждение против армян, так это из-за когда-то давно заключенных ими союзов с русскими. Но также существует на Кавказе предубеждение против турок. Кроме того, страна не может обойтись без армян, поскольку большинство больниц укомплектовано армянскими врачами и медсестрами. Какое правительство во время войны решится на ослабление службы оказания первой помощи?
К тому времени как я добрался до приюта, праздник был уже в разгаре. Близнецы Адом и Александр открыли ворота и отвели мою лошадь в стойло.
Когда я вошел в зал, там уже сидели Манон и большая часть больничного персонала, также присутствовали покровители приюта и некоторые местные сановники.
Хетти бросила на меня гневный взгляд, когда я усаживался между управляющей и Мераяном Асадуряном.
По знаку матроны открылась дверь и в зал вошли дети. Они выстроились перед нами – мальчики справа, девочки слева, малыши уселись на пол, скрестив ноги.
По команде они начали петь. Армянские, греческие, турецкие песни и даже русскую колыбельную.
В конце они громко запели «Знамя, усыпанное звездами»[42], и все дамы прослезились.
После этого матрона произнесла короткую речь о моей работе в приюте и сообщила, что дети приготовили для меня подарок.
Она хлопнула в ладоши, и Александр и Адом вошли, неся свернутый коврик. Раскатав его, они отступили, ожидая моей реакции. Это был турецкий ковер, выполненный в красных, голубых и желтых тонах, его наверняка оценили бы в салонах Нью-Йорка.
Пока близнецы указывали на фрагменты орнамента, сотканные тем или иным ребенком, я подумал: «Если продать этот коврик, можно будет существенно пополнить наш всегда истощенный бюджет больницы».
Благодаря детей и матрону, я заверил их, что все средства от продажи этого ковра пойдут на нужды санатория для туберкулезных больных. Вскоре после моего выступления собрание закончилось и все прошли в столовую пить чай.
Хетти ожидала меня у двери. Она хотела знать, почему я сказал, что продам ковер, над которым дети усердно трудились многие месяцы. Я объяснил, что очень ценю их усилия, но ковер стоит немалых денег, которые будут потрачены на то, что нам крайне необходимо и что можно купить только за наличные.
Хетти предложила мне подержать ковер у себя хотя бы пару месяцев, но это не имело никакого смысла, ведь я успею привязаться к нему. Я спорил с ней, утверждая, что эти деньги принесут много пользы, но моя жена явно не была настроена услышать мои аргументы.
– Один ковер не в состоянии залатать дыры в бюджете всех учреждений! – заявила она и резко развернулась на каблуках.
Прежде чем я смог переварить услышанное, увидел Манон, шагающую через зал ко мне. Она поздравила меня с discours magnifique[43]. Проигнорировав едкий тон, я спросил, есть ли новости от Мари и Патиль.
– Не разговаривайте так громко, – прошипела она, оглядываясь. – Они на судне, это все, что мне известно.
Я сказал, что разговаривал с Ожаном. Эта ситуация с Патиль – всего лишь недоразумение, Ожан хотел только проверить ее документы. В ближайшее время, сказал он, всех жителей будут проверять, в том числе и меня. Он был весьма убедителен. Все должны будут предъявлять документы по первому требованию, заявил он, и армяне не исключение.
– Он знает, что медсестры уехали, – продолжил я. – Я сказал ему, что они уехали в Трапезунд, чтобы закончить обучение, но, я думаю, он знал, что я лгу. И я прямо заявил ему, что впредь не должно быть никаких недоразумений с моим персоналом.
Манон никак не отреагировала на это. Казалось, она не слышала ни единого моего слова.
– Раз речь зашла о персонале, – сказала она невпопад, – я хочу поговорить с вами об Ануш.
И тут прибыл опоздавший.
– Все уже закончилось? – спросил Пол. – Моя лошадь потеряла подкову, и мне пришлось вести ее в поводу по крайней мере километров пять.
– Если бы ты приехал вчера вечером, как я и говорила тебе, то идти не пришлось бы, – раздраженно заметила Манон, но было ясно, что она рада его видеть.
Я был не только рад видеть Пола, но и испытал огромное облегчение. Он не приезжал в деревню после нашей последней встречи, и я понимал, что сам в этом немного виноват. Он мой самый давний друг в этой стране, и мне было больно думать, что наши отношения могут измениться. Тем не менее он приехал несмотря ни на что, и это было для меня очень важно.
– Пол! – воскликнула Хетти и расцеловала его в обе щеки. – Я так рада, что ты приехал! Я собираюсь идти домой. Останешься на ужин? И ты тоже приходи, Манон.
Манон сказала, что у нее в больнице есть неотложные дела и она придет, но ненадолго. Хетти пошла вперед, а мы с Полом, приотстав, вели лошадей под уздцы.
Наш разговор был жестким, и чувствовали мы себя неловко, неизбежно возвращаясь к теме, которой следовало избегать.
Я спросил, как дела в городской больнице, он сказал, что ничего не изменилось. Работали лишь он и профессор Левонян.
– А остальные? – спросил я. – Медсестры?
– Уехали, большинство из них.
– Уехали?
– Да, Чарльз, я посоветовал им уехать.
– Как Мари и Патиль?
К моему удивлению, Пол улыбнулся:
– Тебе грех жаловаться, Чарльз. У тебя есть Манон и, конечно же, Ануш.
– Только бы ты не организовал и ее отъезд!
– Я надеялся, этим ты займешься.
Мне стоило большого усилия смирить свой гнев, я ничего на это не сказал, и мы продолжали путь молча. Из дома вышел Арнак, отвел в стойло лошадей, на улицу выбежали Роберт и Милли.
– Папа! – воскликнул Роберт. – В церкви свадьба!
– Мы все видели, папа, – подтвердила Милли, – мы там были.
Из дома вышла Хетти с кувшином лимонада и спросила детей, что именно они видели.
– Двери церкви были открыты, – стал рассказывать Роберт, – Милли и я заглянули внутрь, там стояли отец Грегори и мужчина с женщиной.
Я напомнил им, что на свадьбе Акинянов была вся деревня. Это не могла быть свадьба, убеждал я их, поскольку никто об этом не знает.
– Это свадьба, папа, – настаивала Милли, – я видела, как они там что-то делают с гирляндами.
– Ты уверена? – с сомнением спросила Хетти. – Девушка одета как невеста?
– Нет.
– А жених, как он одет?
– Ты знаешь его, папа, – сказал Роберт. – Это Хусик!
– Хусик? Зверолов?
– Ты же не имеешь в виду Хусика Ташияна? – спросил Пол, не донеся сигарету до рта. – Кто девушка?
– Ну что ж… – Роберт посмотрел на сестру. – Мы думаем, это Ануш.
Пол остолбенел.
– Так, послушайте меня, – сказал он, наклоняясь к детям, – подумайте как следует. Это очень важно. Вы уверены, что это была Ануш?
– Да, это была она, – задиристо ответила Милли. – Я знаю, это она!
– Но она была в платке, как ты можешь быть уверена?
– Потому что я увидела ее косу. Это была Ануш.
– Многие девушки заплетают волосы в косы. Ты могла подумать, что видела ее, а это был кто-то другой.
– Это была Ануш! – воскликнула Милли и заплакала.
С меня было достаточно:
– Бога ради, Пол, ты пугаешь ее!
Он повернулся ко мне:
– Разве ты ничего не понимаешь?! Ты не слышал, что они сказали? Ануш выходит замуж за Хусика Ташияна!
Это было весьма странно, но не неслыханно. Я сказал ему, что она может выходить замуж за того, кого выберет, но Пол стоял на своем.
Он потребовал, чтобы я остановил эту свадьбу, и заявил, что мне не известно, какой это человек. Конечно, я отказался.
– Послушай, Пол, я не знаю, что ты имеешь против Хусика, но он – не худший для Ануш вариант.
– Меня беспокоит не Хусик.
– Тогда кто? – спросила Хетти.
– Его отец!
Вокруг стало необычайно тихо. Птицы, собака, лаявшая во дворе, и даже скрипящие у нас над головами ветви, казалось, замерли.
– О господи! – прошептала Хетти. – Джейн!
Растерянные дети переводили взгляд с одного взрослого на другого. То, что имел в виду Пол, невозможно.
Ануш Шаркодян, помощница медсестры, маленькая девочка, которая когда-то взяла у меня из рук американское печенье, будет жить в доме садиста и насильника.
Пол схватил меня за руку:
– У нас еще есть время! Мы можем это прекратить!
– Вы опоздали! – Из-за смоковниц показалась Манон и медленно подошла к нам. – Все кончено. Свадьба состоялась.
Ануш
Ребенок заснул на руках Ануш, головка девочки тяжело опустилась на согнутый локоть маминой руки. Ее прекрасные крошечные губки были приоткрыты, она негромко посапывала во сне. Сквозь свободную хлопковую рубашку на груди ребенка просвечивалось родимое пятно.