воры. Это не то что бабий гомон - все про домашнее, сто лет известное, на зубах навязшее.
Кроме разговоров, на стройке бывали перекуры: у крестного только один, в середине дня, у дедов чаще. Почему так ждала Анюта этот перекур? Потому что в эти полчаса крестный был полностью в их власти, спрашивай о чем хочешь. Давал Витьке приказ: сторожи! Витька обегал кругом - Насти не видно. Насти и не могло случиться, она на дойке в это время.
Крестный сворачивал папироску и затягивался. В такие минуты он любил порассуждать. Но однажды Настя его поймала. Как она кричала!
- Сдохнешь, зараза, не успеешь хату достроить! Доктора тебе не указ! меня ты никогда не жалел!
Крестный очень расстроился.
- Погляди, это ж одна солома, мне бы только дымку глотнуть. Это ж не курение, а один самообман.
- Дымку тебе захотелось? Торкни голову в печку да глотни!
Два-три дня Настя бычилась на своего Федотыча и в сторону его не глядела, как будто в доме его нет. В отместку Анюта три дня не разговаривала с крестной, только "да", "нет" - и глаза отводила. И как у нее совести хватило, у Вардепищи этой дурной, ругать такими словами крестненького, фронтовика, всего израненного и больного! И правильно бабы ее ругают, она шальная, невыносимая.
Поздно вечером возвращался он со стройки. Бывало, еле бредет. Анюта чуть не плакала от жалости, глядя на него из окошка. Он еще на порог не ступит, Анюта уже тащит из печи чугунок:
- Крестный, горяченького поешь!
Из-за Настиной забастовки и мамка вставала поухаживать за кумом. Нальет воды в рукомойник, спросит:
- Поставить быстро самоварчик, кум?
- Не надо, Саш, я молочка попью.
Они садились все вместе за стол, смотрели, как дядя Сережа ест, разговаривали. А Настя просто места себе не находила: то ерзает на лежанке, то хлопает дверьми - все равно никто на нее внимания не обращает. Так тебе и надо!
Но не долго продолжалась между ними эта остуда. Как-то днем заглянула Анюта на стройку. Почему такая непривычная тишина стоит, никто не стучит молотком, не грохочет досками?
Полы уже заканчивали стелить. Если бы крестный просто лежал на этом недостеленном полу, Анюта бы не испугалась. Он был какой-то распластанный, словно неживой. А Настя металась рядом, под голову ему подкладывала платок, поила из кружки.
Позвали фельдшерку из Мокрого. Но чем могла помочь фельдшерка? Крестный полгода лежал в госпитале в Москве, две операции пережил, и то не вылечили. Права была Настя - нельзя ему курить. Только она хотела руганью его отучить, а кума с Анютой взяли уговорами. Крестный собрался с силами - и бросил.
В начале июля вставили первую раму. Анюта подмела стружку, распахнула окно и долго смотрела на улицу. На той стороне за лето выросли еще две хатки. Соседи потихоньку выкарабкивались из земли.
Деды закурили, а крестный, покусывая соломинку, хмуро поглядывал куда-то за речку. А то лучинку отщипывал и грыз. Говорил, очень помогает, когда курить хочется. Анюта подозвала его к окошку, протянула старую газету. Крестный, отвлекшись от табачных дум, с интересом стал читать. На одном чистом крае Анюта аккуратно записала семь имен. Ровно семь солдат-дубровцев вернулись с войны живыми. На другом чистом крае еще девять фамилий - это прилеповцы и голодаевцы. Самая широкая белая полоса внизу густо исписана именами и прозвищами дубровцев, ушедших на войну. Анюта несколько дней считала и со счету сбилась.
Хотела спросить у крестного, куда подевалось столько народу. Он сам там был и знает.
- Подойдут еще, - буркнул он, положив газету на подоконник. - Война только кончилась, должны подойти.
Анюта как будто впервые увидела крестного после долгой разлуки. Совсем старик дядя Сережа: волосы седые, сгорбленная спина. Она помнила его молодым, крепким, темноволосым. Таким он и оставался для нее до сегодняшнего дня и постарел в один миг.
Крестный побрел по двору, перекусил и отшвырнул лучинку. Анюте показалось, что он не мог и не хотел отвечать на ее вопрос, ну она и не стала его теребить. Не то что Витька. Тот замучил вопросами: дядь Сережа, когда же придет наш батя? почему его все нет? И каждый раз крестный долго и терпеливо уговаривал его подождать.
Наверное, и Анюта надеялась услышать от крестного что-нибудь бодрое и утешительное. Но вместо этого другое на ум взошло. Вдруг вспомнились ямы деда Хромыленка. Она притихла и опустилась на табуретку. Снова в ней жизнь остановилась и сердце замерло, как раньше бывало, когда она слышала страшные новости.
Настя вошла и удивилась: что это с крестницей, сидит как замороженная, не слышит, чего ей говорят.
- Сбегай в лес с девками, подпитайтесь чуток, малина, говорят, уже краснеет, земляника не отошла, сморчков мне набери не забудь.
Каждый день ходили они в лес целыми стайками - девчонки, малышня, старушки приплетались. Лес уже начал подкармливать. До настоящих грибов еще не дожили, но сморчки с конца мая собирали. Настя варила из них вкусную похлебку, и на жаренку они были хороши. Ну и что ж, что с виду неказисты и похожи на поганки, защищала Настя сморчки, зато смачные какие, вкуснее рыжиков.
Только что черемша отошла. Черемшу таскали из лесу мешками. Ели с хлебом. Соскучились по траве. Настя кромсала черемшу прямо на сковородку, заливала молоком и тушила на плите. Это блюдо можно было хлебать и так, и с картофельной лепешкой, когда хлеба не было.
Анюта приносила из леса не только черемшу, грибы и ягоды, но и букет цветов. Настя фыркала: отдай это сено Суббоньке, зачем ты его в горлач сунула да на стол поставила?
А крестный все-таки припрятал Анютину газету. И когда сделал новый стол, с выдвижным ящиком, газета долго-долго хранилась в ящике вместе с квитанциями об уплате налогов и письмами от детей. Когда вернулись с войны еще двое из Дубровки, крестный сам их вписал. Народ подходил понемногу - из госпиталей, из плена, но случалось такое все реже, и каждый такой случай становился событием. Несколько молодых парней решили остаться в армии или устроиться где-то по городам. Крестный подумал - и их тоже включил в список, хотя они и отрезанные ломти. Показал Анюте. Анюта глянула равнодушно и отвернулась.
Не только они с крестным подвели первые итоги. Все деревни их подводили. В сентябре как-то, возвращаясь из школы, Анюта решила заглянуть к новоселам. Они уже две недели как вселились в новую хатку и потихоньку обустраивались. Крестный сколотил два стола и шкафчик для посуды. Грозился сделать настоящий комод. Но пока обходись старыми сундуками.
Казалось бы, найдется ли в Дубровке, Прилепах и Голодаевке кто-нибудь счастливей Насти Вардепы? Мужик пришел с войны и хату новую поставил. Сын Вася тоже остался цел, нашел себе на войне новую жену и поехал жить к ней, а не к старой жене. Крестная его ругала: непутевый малый. Ругать ругала, а сама радовалась, что увидит еще не раз своего непутевого. И дочка хорошо определилась на стороне. Две-три такие везучие семьи всего и наберутся со всей округи.
Анюта переступила порог - и остолбенела! Ее счастливая крестная лила горючие слезы. Видно, пришла с дойки, налила себе щей, собиралась пообедать - и вдруг разобиделась, горько ей стало, ну и дала себе волю. И не просто слезно плакала Настя, а рыдала в голос, причитала и жаловалась на своих обидчиков.
С недавних пор за все вместе - за крестного, Васю и дом - бабы стали донимать Настю. В каждой деревне найдутся две-три такие скандалистки, позлее и пообиженнее. Они как дрожжи, и нету для них большей радости, чем взбаламутить, рассорить, отравить жизнь. А взбаламутить баб нетрудно. В самом деле, многим обидно: кто-то дождался мужа, сына, строится, а ты живи век в землянке, ломай голову, чем детей накормить. Не только Настю невзлюбили, но и Полю Хоропольку и Дуню Бурилиху, у которых вернулись мужья и сыновья.
Уж Настя старалась-старалась, на ферму прибежит потихоньку, поскорее быкам задаст, своих коров подоит и по стеночке, незаметно - домой. Но не тут-то было. Уже слышится за спиной злой шепоток, а то и громко кто-то из товарок заропщет, чтобы Настя все слышала: ну есть ли где-то правда, бабы, и за что одним счастье, другим - одно горе, ни за что ни про что, вон у Кати Зинуткиной и мужик, и двое сынов, и три брата, и племянники - все там поосталися, хоть бы один воротился, а Анюшечка Купренкова с четырьмя дитями в землянке бедует, когда она оттуда вылезет, кто ей подмогнет, а этой барыне уже хоромы готовые стоят..."
Сама Анюшечка Купренкова не только ни разу не укорила Настю, но пробовала даже образумить баб:
- Ну глумные вы, бабы, ну завистные! Виновата Настя, что я бедую с ребятами в землянке? Или она мужика моего себе забрала?
И Катя Зинуткина не сказала Насте ни слова плохого, но почему-то при встрече с ней Настя опускала глаза. Раньше на ферме только и слышен был ее голосище - то она расхохочется, то раскричится. Остальные голоса только ей вторили. А теперь стала Настя не чэтна - не въдна, боялась рот раскрыть. Ей казалось, обидчицы ее только и дожидаются, чтобы зацепить, повод найти, а потом излить на нее свою досаду и ненависть.
- Жизни нету! - жаловалась крестная Анюте. - Все в глаза выскажут, да еще и прискажут короб: и самогонщица ты, и воровка, и сплетница, и тебе не бог, а сатана помогает - всего наслушалась.
- И ты терпишь! - удивленно воскликнула Анюта.
Крестная поглядела на нее особенным взглядом - долгим и тоскливым, словно спросила: неужели ты не понимаешь? Кто бы раньше посмел зацепить Настю Вардепу. И языка ее побаивались, а пуще того - горла. Как затрубит, бывало, Настена на обидчицу, так потом долго в ушах гул стоит. А теперь она молча глотала обиды и выплакивала их дома, роняя соленые слезы в щи.
Бедной крестной было стыдно за свою удачливость. А ругань она прощала: чего не наговоришь в сердцах. Тут-то она и покаялась Анюте, как тяжко ей было жить последние месяцы под одной крышей с кумой, как рвалась она поскорей переехать в свою хатку. Иногда ей казалось, что кума и глядеть-то на нее не может, так она ей стала противна.