И мамка пригласила ее к столу! Анюта с беспокойством поглядывала на тонкую стопку блинов, оставленных Насте и крестному. А эта краснощекая, мордастая Полька как ни в чем не бывало подсела к столу и стала уписывать, как будто три дня не ела. Они же, романята, каждый день хлеб едят и блины, не то что другие.
- Знаешь, зачем я к тебе, теть Саш? - жуя, сказала Полька. - Батька прислал. пойдем-ка завтра огород вспашем на твоей корове. Там немножко осталось, один краешек, под гряднуе.
- Как это "вспашем"? На нашей корове? - удивилась мамка.
Но тут вспомнила, что это за муку дядька считается. Полька пожала плечами.
- А матушки мои родимые! Как же земля его носит, вашего батьку! Может, мне ему и дровец пару раз привезти? Кулаком его называют, и правда кулак. Никто его, ирода, не пожалел, когда у вас зимой корова пала, только я, дура, пожалела дядьку...
Мать кричала и выговаривала словно в беспамятстве. Все, что долго копилось в ней, вдруг всколыхнулось и выплеснулось в потоке слов. Романёнок стал только поводом. Она помянула про какие-то два мешка с зерном, которые дед украл прямо с поля, когда сын его был председателем. И про то, как он родную сестру заморил голодом и работой, а детки ее по миру пошли...
Полька Романёнкова, как будто другого и не ждала, поспешно доела блин, вытерла рот рукавом и встала:
- Меня послали, теть Саш, я и пришла.
- А я тебе ничего и не говорю. Ты батьке своему передай: ему скоро на тот свет собираться, Бога бы побоялся!
В дверях Полька столкнулась лоб в лоб с крестным и Настей. Крестный удивленно посторонился, пропуская ее, а Настя вмиг поняла, в чем дело. Даже на крыльцо выскочила вслед за непрошеной гостьей и долго высказывала ей в спину:
- Когда Коля дом вам помогал строить и каждый день на стройку бегал, он с вас проценты брал? Ты спроси-ка, спроси своего куркуля. что он тебе на это скажет?
В хате слышен был Настин зычный голосина: кровопийца, иуда! Наверное, и до романёнкова двора долетало. А мамка вдруг опустилась на скамеечку у печки и зарыдала в голос. Анюта не знала, чем ее утешить, так и страдала молча, стоя над нею, глядя на ее склоненную голову.
- Вот еще, из-за такой пакости расстраиваться! Да еще в праздник. Сейчас я тебя, кума, развеселю, - утешала Настя.
И крестный, очень довольный, распахнул полу телогрейки, а там - Настин графинчик с малиновой настойкой. Берегла к Троицыну дню, припрятывала от мужиков.
Усадили мамку за стол, стали праздновать и закусывать остывшими блинами. Настя даже попробовала песню троицкую затянуть. Из окна Анюта видела, что молодежь потянулась на мельницу. Как до войны. Нет, все по-другому.
- Ни веселья прежнего нет, ни многолюдья - жизнь испаряется, погрустнела крестная. - Но ты сходи, Нютка, обязательно, попляши. Твое время настало на гулянки ходить.
Весной сорок восьмого вернулся последний, а может, предпоследний солдат с войны. Еще совсем молодым парнем ушел этот козловский Васька на войну, попал в плен, потом отсидел в лагере - и вот остался цел.
Целый месяц только о нем и говорили в деревнях. Сколько надежд он всколыхнул своим нечаянным возвращением! Вот и Витьке какой-то дурак сказал: так и батька твой может в один прекрасный день явиться. Даже слух прошел, что один мужик со станции видел его на войне.
Этот доброхот брякнул и забыл, а парнишка покой потерял. Замучил дядь Сережу вопросами и каждый день после школы ходил на дорогу встречать. Анюта раз и другой приводила его насильно домой. И ругать-то его не было сил: такой он стоял жалкий и горемычный на этой пустой дороге, в огромных батиных валенках с калошами, овечьем треухе и длинном ватнике, подпоясанном ремнем.
- Печаль ты моя, посинел уже весь и все выглядывает. Кого ты здесь выглядишь, ни души вокруг, - напевала ему Анюта, увлекая за собой.
Весна была гнилая, слякотная, пока до дому дойдешь, ледяной ветер всю душу выполощет. Но дома их ждали теплая печка и интересная книжка на весь вечер. Анюта старалась накормить братца повкуснее и "зачитать" его до дремы. Ничего у нее не получалось: он вставал и ложился с одной мыслью. А однажды расплакался, как маленький:
- Сил нет больше терпеть, когда же дождемся папку!
Надо было его пристыдить, утешить - почему же Анюта промолчала? Давно уже перешел Витька на ее руки. Мать весь день на ферме и на огороде. В сумерках вернется, ляжет на свой топчан лицом к стене и затихнет. Так они и жили.
Анюта первая заметила, что Витькины лицо и руки обметала коричневая корочка. Такое с ним и раньше бывало по весне. До войны фельдшерица делала ему уколы, а в войну немец-доктор давал мази. Но теперь, в распутицу, не добраться было до Мокрого - в больницу или к бабке Шимарихе. В колхозе даже тяжелобольным не давали лошадь.
Еще через несколько дней Витька захрипел и стал покашливать.
- Ничего, мы его малинкой отпоим, у меня еще малинка осталась сушеная, - говорила крестная. - А скоро полезет молодая крапива, щавель, мы ему щей зеленых наварим, и короста сойдет.
Потом дядя Сережа заметил:
- Что-то погрустнел наш Витька. Не заболел ли?
К вечеру парень вдруг запылал жаром. Решили - простыл на дороге. уложили его на горячую лежанку, напоили малиной.
Утром Анюта оставила ему еду на табуретке, наказала в сенцы не выскакивать босым и побежала в школу. В школе ей было тревожно, еле высидела два урока. Примчалась домой - все, что оставляла ему из еды, нетронуто. Чтобы Витька не съел хлеб и кашу - такого она не помнила.
Вот тут они испугались не на шутку. И мамка запричитала:
- А родненький мой сыночек, что ж нам с тобой делать?
Она вдруг очнулась и стала прежней. Побежала в Мокрое за фельдшеркой. И никого не застала, фельдшерка ушла куда-то в дальнюю деревню.
Тогда мать бросилась в контору и молила ради Христа позвонить в район, в больницу, чтобы прислали доктора. Секретарша Карпа ей сказала:
- Теть Саш, ты в своем уме? Твой парень простыл, так ему доктора вызванивать аж из района. Вечером или завтра зайдет фельдшерка, мы ей накажем.
Домой мать вернулась понурая, опустилась на лавку и долго сидела, пригорюнившись. Они ее боялись и расспрашивать, без вопросов все понятно.
Фельдшерку не дождались ни на другой, ни на третий день. Передала она с кем-то из мокровцев, что дома не сидит, вздохнуть некогда, как много больных. Заглянет как-нибудь на днях, когда будет в Козловке. Но толку от этого будет немного, потому что лекарств давно никаких нет, так что пускай обходятся своими средствами - поят малого травами и греют на печке.
Доня принесла стаканчик меда, дед Устин - баранку. Но Витька даже баранку, размоченную в молоке, есть не стал, на мед не глянул. Крестный пошел к Карпу просить лошадь, решили было везти парня в больницу на станцию. Но тут, как назло, после оттепели сильно подморозило и снова задул ошалелый ветрище. На улице даже дышать было трудно. Кот тут же залез в печурку, деревья жалобно нахохлились и поджали, как ручонки, голые ветки. По обледенелым дорогам ходили как слепые, осторожно шаркая лыковыми калошами.
Настя даже руками замахала:
- Не дам мучить парня! Пока довезете его по такому холоду, только растрясете и заморозите.
Ночью Анюта проснулась оттого, что ветер гулко ухал в стену хатки, словно боком толкал. Оконные стекла испуганно дзенькали в ответ. Мать сидела в изголовье Витькиной кровати и покачивалась из стороны в сторону, как заведенная. Мерцала лампадка в углу, и в ее тихом, уютном свете Анюта разглядела, что глаза у матери широко распахнуты. А в них - ни страха, ни боли, одна только безграничная покорность и усталость.
После этой ночи Витька прожил еще два дня. Только спал или бредил. Анюта пробовала поить его с ложечки, часами сидела рядом, дожидаясь, когда он придет в себя, откроет глаза, скажет что-нибудь.
Утром она пошла на дойку вместо матери, а когда вернулась часа через три, Витьки уже не было на свете. У стола сидели две старушки соседки, тихо переговаривались. Эти старушки смерть словно издалека чуяли. Покойник еще не успеет остыть - они тут как тут.
Анюта кинулась за занавеску в спаленку. Там на кровати лежал Витька со смиренно сложенными на груди руками. А возле него сидела в тихом безумии мамка. Одна из старушек быстро подставила для нее табуретку, ласково огладила ее по плечу, нашептала что-то утешительное.
До вечера то и дело хлопали двери, заходили соседи и родня. Ворвалась шумная, громкоголосая Настя, пала на колени у кровати и запричитала:
- А милая наша детынька! А что ж ты наделал! Какое ж ты нам горюшко учинив!
Женщины громко заплакали. Анюте захотелось убежать далеко-далеко, только бы не слышать.
Крестный и деды молча постояли у кровати, понуро свесив головы. Потом тихо поговорили, примерили на глаз и пошли во двор строгать гроб. Настя затопила печку, загремела ведрами. Покойник в воротах не стоит, но свое возьмет. Все были заняты делом: сдвигали столы под образами, грели воду.
- Саш, надо малого обмыть, - осторожно заглянула в спаленку крестная.
Но кума ее не слышала. Тогда бабы подняли мамку как куль и посадили на лежанку. Она не сопротивлялась. Анюте велели одежду подобрать и унесли Витьку к печке обмывать.
У них, младших, никогда не было ничего своего. В сундуке ждали и не дождались Ванькины рубашки и штаны. Теперь станут поджидать Домниных ребят. Анюта надолго задумалась над сундуком и выбрала почему-то не самую новую Ванькину рубашку с маленьким чернильным пятном на рукаве. Старший брат вспоминался ей именно в этой рубашке.
Обрядили Витьку и положили на стол под образами. Всю ночь просидели Анюта с матерью в изголовье. На лавке тихо гомонили бессонные старушки, на лежанке вздыхала и причитала крестная. "Богомоленная" бабка Дарья из Козловки до утра читала Псалтырь. Ее забыли позвать, но она все равно пришла, зажгла свечку, раскрыла свою толстую, таинственную книгу и начала "отчитывать".