Вдруг Домна винтом развернулась перед дедом, взмахнув широким подолом синей юбки, схватила его за грудки, встряхнула, и ее голос ненадолго вырвался из хора:
А ты будешь, муж негодный, пускать меня в гости?
Полузадушенный дед что-то прошелестел в ответ, а хоровод весело и зычно подтвердил его обещание:
Расхорошая жена, иди куды хочешь!
После этой песни хоровод ненадолго распался. Кто-то присел на траву отдышаться, девки сбились в стайки и защебетали, радостные, раскрасневшиеся, ничуть не уставшие. А для Анюты после этой песни наступила оглушительная тишина. Зачирикали воробьи над головой, зашелестели ивы у воды, и совсем рядом эта шалава Полька хлестнула батю веткой по плечу. Батя, щуря глаза, улыбался куда-то в сторону, как бы не отвечая за Польку и ее бесстыжее поведение. И мамка стояла неподалеку, старалась держать на лице улыбку, но улыбка была жалкая и неубедительная. Все это Анюта отметила мельком и со странным безразличием, хотя еще полчаса назад негодовала на Польку и жалела свою бедную мамку. Она все еще стояла на камне, не могла очнуться. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни думать.
На поляне расхаживала Доня, помахивала веревкой, что-то рассказывала бабам, а бабы хохотали. Неведомая сила вела за нею следом Анютины глаза. У костра мать с бабкой пили квас, и ее давно мучила жажда. Но сильнее жажды мучила Анюту горькая, безысходная тоска: никогда, никогда не быть ей ни красавицей, ни певуньей, ни плясуньей, бесталанной невезухой родилась она на свет!
На Домну Бог оглянулся — не шибко она и красивая, но молодежь за ней табором ходит, чем она приманивает к себе? Мамка говорит: это талант, обаяние. Что за обаяние такое, его руками не потрогаешь, глазами не увидишь? Самая красивая девушка у них в деревне — это Лена Никуленкова, все это признают. Но почему-то Анюта совсем не хотела быть Леной, а только Домной.
Бабка говорит: будешь сладким — расклюют, будешь горьким — расплюют. Все тянутся к легким и беспечным людям, таким, как Доня. И сторонятся несчастливых и угрюмых. Но Анюта не опасалась за Доню: ее не расклюют, ее слишком много, хватит на всех.
Как-то вечером после ужина зашел у них разговор о красоте и красавицах. Обсуждали и Доньку. Любка с матерью не считали ее особенно красивой: лицо круглое, глаза серые, сама коренастая, не особенно фигуристая. Зато походочка легкая, не ходит, а летает Доня, время от времени отталкиваясь от земли. И волосы красивые, на голове целую копну носит, ярко желтой, еще не пожухшей соломы. Отец с Ванькой, не сомневаясь, причислили Домну к первейшим красавицам. У бабы Арины тоже было свое мнение: видная, видная девка, как в сказке говорится — брови дугою, грудь колесом… Посмеялись от души над бабкиным эталоном красоты. И Анюта добавила, что Доня как будто всегда улыбается, никогда не бывает у нее серьезного или грустного лица, про таких людей говорят, что они улыбчивые. У Дони это не только от веселого характера, но и от ямочек, донькины ямочки на щеках всегда смеются, даже когда самой Доне не весело.
В этот Духов день Анюта поставила себя рядом с Домной — и ужаснулась! Такой она показалась себе невзрачной и неприметной, на такую никто не взглянет, такая никому не интересна. В повседневной жизни, незаметно день за днем протекающей, Анюта о своей ничтожности забывала. И слава Богу! Но сегодня ей мучительно захотелось быть в центре внимания, вместе со всеми петь и даже, страшно подумать, без всякой робости выйти в круг и танцевать с Доней.
Хоровод, немного передохнув, снова сцепился и поплыл, а потом понесся шибче, так что две-три старушки из него поневоле выпали. Все зависит от песни: если песня бойкая, то и пробежаться можно. Как про женку-щеголиху. Она заставила своего мужика продать коня и купить ей шубу, чтоб было в чем ходить на гулянки. Мужик коня продал, шубу купил, но когда пришло время ехать в лес по дрова, запряг в сани свою бабу. Да еще по дороге всех подсаживал прокатиться: «кобыла добра, свезет до двора».
И снова все хохотали до слез, так мастерски Донька изображала кобылу, мотала головой, неслась галопом вдоль хоровода. Не то обидно, что дрова везу, а то обидно, что муж на возу! — жаловалась Доня, заглушая хор. И все-таки пришлось ей расстаться с шубой, которую изображал понарошку чей-то пиджак. Доня швырнула пиджак своему вредному «мужику» Леньке Степаненкову — на, подавись! И за эту шубу снова купили коня, не возить же дрова на себе. Отплясали, отыграли и эту песню…
У Анюты помутилось в голове, когда мать сняла ее с камня, перебросила, словно ветошку, через плечо и понесла к костру: зову-зову ее, не слышит? День понемногу угасал. На том берегу молодой лес и кусты уже накрыла сизая тень и поползла к берегу. Под этой тенью зеленая трава стала синей, оцепенели каждая веточка и облака над поляной. Смолкали птицы, тихий вечер наступил на том берегу, а возле мельницы все не унимался праздник. Молодежь распевала и скакала, откуда и силы брались, а зрители притомились, заснул Витька под мамкиной кофтой, устало переговаривались бабы и просили Домну:
— Доня, нам скоро коров встречать, веди заливать кукушку, а потом пляшите хоть до утра.
— Целы будут ваши коровы, — отвечала беззаботная Доня.
Сережа выдернул куклу-березку из земли, девки заиграли «Смиреную беседушку», и толпа повалила вслед за ними к мостику. По этому мостику давно не ездили, и пройти-то по нему было жутко, под ногами ходуном ходили истлевшие бревна, зияли синие от воды щели. Но старые перила бодро держали мостик, так и манило кинуть через них венок прямо на середину реки, в самую глубь. Но Анюта на мост не попала. Вместе с другими зрителями она стояла на берегу и, запрокинув голову, смотрела, как девки на мосту раздевали куклу. Сняли юбку, нарядную рубашку, платок. И вот кукушка снова превратилась в груду венок — и шлепнулась в воду. Вслед за ней полетели венки, течением медленно понесло их за поворот. Анюта дождалась, пока схлынет первый поток венков, потом кинула и свой.
«Все венки поверх воды, а мой потонул, все дружки с Москвы пришли, а моего все нет», — подпевала она вместе со всеми «Смиреную беседушку», а глазами так и впилась в своей венок, поглядывала и за чужими. Ни один не потонул, все благополучно доплыли до поворота и исчезли навсегда. Куда понесла их река? Будут плыть они и день и ночь, и в какие заплывут дали, может быть, даже заграницу. Ее венок что-то очень медленно плыл или так казалось от нетерпения?
Девчонки побежали за поворот поглядеть, не зацепился ли чей венок за корягу. Анюта тоже пустилась было за ними, но тут баба Арина осторожно положила свой венок на воду. Лучше бы она сразу бросила его на середину, где сильное течение. Венок проплыл чуть и встал как вкопанный, застрял в водорослях. Анюта заметалась на берегу, хотела достать его палкой и подтолкнуть. Ничего не получилось. Все утешали бабку: цел ведь, не потонул, постоит-постоит и вода его снесет.
— Нет уж, видно время мое пришло! — махнула рукой бабуля и даже от берега отошла.
Это конечно, очень плохо с венком, Анюта очень верила. Была у матери в молодости любимая подруга Катя. У нее как-то в Духов день закрутился-замотался венок и потонул. Все говорили — ерунда, ничего не будет. Нет, не ерунда, все сбылось. Катя вышла замуж, прожила с мужем несколько лет — и утонула. Понесла белье полоскать, белье все холщевое, на досточку постлала, вальком отбивала. Досточка и подвернулась…
Постояли они немного с бабой Ариной и побрели домой. Бабка несла еще один венок. Духовской венок хорошо помогает от головной боли. Вот заболит у кого-нибудь голова, надо надеть — и все пройдет. Всегда у них в сенях на гвозде висел засохший духовской венок.
Она не помнила, как ее до дому ноги донесли, только воды холодной попила и повалилась как сноп. У стола разговаривали мать с бабкой, и Анюте казалось, что этот разговор ей снится:
— Ты, девк, дюже заходющаяся, стоит чужой бабе твоего мужика подолом зацепить, ты — на дыбы — не ходите мимо моего мужика!
Но мамка ее не слышала и как заведенная повторяла:
— Вот где он до сих пор таскается, народ уже давно пошел по домам?
— Успокойсь, шальная, Настя говорила, сидят все мужики у сельсовета. Я свой век прожила, ни разу не заганула, куда это мой мужик пошел, та скоро вернется, пошел и пошел, без него в хате тише.
— Вот тебе и не понять! — отвечала мамка.
— Печаль ты моя, где ж мне тебя понять? Меня замуж отдали дядька с теткой, никто меня не спросил, а ты сама побегла сломя голову. Зато я спокойно жила, моя душа никогда по мужу не болела…
— У меня по нему душа болит, да хоть до утра его, черта, не будь!
— Во- во, до утра его не будет, ты раз десять сбегаешь в Прилепы, проверить, не у Польки ли он, лишний раз людей насмешишь.
У Анюты заныло сердечко: какой же вредной иногда бывает бабка, как она умеет своим ехидством обидеть мамку. Все знали, что мамка ревнива, все над нею смеялись, а бабка ругала за такую блажь. Почему так жестокосердны люди, почему любят унижать друг друга, даже близких и родных? Этот вопрос давно задавала себе Анюта и не находила ответа. А над слабыми и беззащитными просто издеваются, одни по злобе, другие — от скуки. Соседского Леника в глазах называют чахоточным, а голодаевскую Лизавету — дуркой и дурочкой. Виноваты ли они в том, что Леник заболел туберкулезом, а Лизавета в детстве упала в колодец. Таких людей нужно особенно жалеть и беречь, а не насмехаться.
Вот и бабка нищих и убогих жалеет, а своему, родному может врезать правдой, как булыжником промеж глаз. Кому она нужна такая правда? Пришла бабка к Анюте в спальню, принесла чаю с мятой.
— Ну чего раскулешилась, Нюрка, твои подружки снова на мельницу побегли. Не девка, а мощи ходячие, ноги не таскает.
Высказалась! А Анюта чуть не заплакала, но задержала дыхание, а вместе с ним и слезы. Обида была недолгой. Кто ее так любит и жалеет, как бабка? И как на нее обижаться. Она уже и сама забыла про свои слова, схватилась за поясницу и зашаркала к дверям. И долго еще из сеней доносилось ее бормотание, сама с собой стала разговаривать бабуля.