С порога он послал девушке прощальный привет, полный сожалений и смирения.
Но едва он всем сердцем и взмахом руки попрощался с Катрин, как на ум ему пришла одна мысль.
Катрин вольна запрещать ему ехать с нею вместе, но она не может помешать ему идти следом за ней.
Катрин вольна сказать Питу: «Я не желаю вас видеть», но она не может ему сказать: «Запрещаю вам смотреть на меня».
Итак, Питу подумал, что все равно делать ему нечего и ничто на свете не воспрепятствует ему пройтись вдоль леса по той же дороге, по которой скачет Катрин. Таким образом, он останется незамеченным, а сам издали будет видеть ее сквозь деревья.
От фермы до Ла-Ферте-Милон было не более полутора лье. Полтора лье туда да полтора обратно – разве для Питу это расстояние?
К тому же Катрин выедет на дорогу по проселку, идущему углом к лесу. Срезав угол, Питу сэкономит четверть лье. И весь путь до Ла-Ферте-Милон и обратно составит не более двух с половиной лье.
А два с половиной лье не напугают человека, который словно ограбил Мальчика-с-пальчика и отобрал у него сапоги-скороходы, которые тот стащил у Людоеда.
Едва план созрел в голове у Питу, он ринулся его исполнять.
Когда Катрин выезжала на большую дорогу, Питу, прячась в высокой ржи, добрался до лесу.
Еще миг, и он очутился на опушке, а там перескочил через ров и устремился в лес с проворством вспугнутой дикой козы, хотя и без ее грации.
Так он бежал около четверти часа и наконец заметил просвет в том месте, где была дорога.
Там он остановился и прислонился к шероховатому стволу огромного дуба, за которым его невозможно было увидеть. Он был уверен, что обогнал Катрин.
Но он прождал десять минут, даже четверть часа, и никого не увидел.
Может быть, она что-нибудь позабыла на ферме и вернулась? Вероятно, так оно и было.
Питу с величайшими предосторожностями приблизился к дороге, высунул голову из-за толстого бука, который рос прямо в придорожной канаве, и осмотрел всю дорогу до самого поля, благо она была прямая, как стрела, и хорошо просматривалась, но не увидел ни души.
Катрин что-нибудь забыла и вернулась на ферму.
Питу вновь зашагал. Если Катрин еще не доехала до фермы, он увидит, как она возвращается, если доехала – увидит, как она покидает ферму.
Питу семимильными шагами понесся к полю.
Он шел по песочной обочине дороги, там ему было мягче идти, и вдруг застыл на месте.
Катрин ехала на иноходце.
Иноходец свернул с большой дороги, свернул с обочины на узкую тропку; у поворота на столбе было написано:
Питу поднял глаза и увидал вдали, на другом конце тропы, на фоне голубоватого леса белую лошадь и красный казакин м-ль Бийо.
Она была далеко, но для Питу, как мы знаем, не существовало больших расстояний.
– Эге! – вскричал Питу, снова устремляясь в лес. – Значит, она поехала не в Ла-Ферте-Милон, а в Бурсон! Но я не ошибся. Она несколько раз повторяла, что едет в Ла-Ферте-Милон, ей дали поручение в Ла-Ферте-Милон. Да и мамаша Бийо говорила про Ла-Ферте-Милон.
Так рассуждал Питу, а сам бежал и бежал, торопясь все пуще и пуще; он несся как угорелый.
Его влекло вперед подозрение – чувство, с которого начинается ревность, и Питу был не просто двуногое: он казался одной из тех летательных машин, которые так замечательно придумывали Дедал и прочие механики древности и, к сожалению, так дурно осуществляли.
Он был точь-в-точь похож на тех соломенных человечков, которые вращаются под дуновением ветра на лотках у торговцев игрушками.
Руки, ноги, голова – все крутится, вертится, разлетается.
Огромные ноги Питу промахивали по пять футов с каждым шагом; руки, похожие на два валька, насаженные на палку, загребали воздух подобно веслам. Всем лицом – ртом, ноздрями, глазами – он вбирал в себя воздух и шумно выдыхал его.
Ни один конь на свете не отдавался бегу с такой страстью.
Когда Питу заметил Катрин, их разделяло более полулье; за то время, пока он преодолел это расстояние, девушка едва успела отъехать вперед на четверть лье.
Он бежал вдвое быстрее лошади, трусившей рысцой.
И наконец он поравнялся с девушкой, следуя параллельно ее тропе.
Теперь он гнался за ней не только для того, чтобы ее видеть: он хотел ее выследить.
Она солгала. Зачем?
Как бы то ни было, следовало вывести ее на чистую воду, чтобы получить перед ней преимущество.
Питу нырнул головой в папоротник и терновник, сокрушая преграды каской и при случае пуская в ход саблю.
Между тем Катрин ехала теперь шагом, и треск ломающихся ветвей то и дело долетал до нее, заставляя прислушиваться и лошадь, и всадницу.
Тогда Питу, не сводивший глаз с девушки, останавливался и переводил дыхание; он давал ей время успокоиться.
Но это не могло продолжаться долго, и в самом деле, вскоре кое-что случилось.
Внезапно Питу услышал, как лошадь под Катрин заржала, и в ответ раздалось другое ржание.
Второй лошади, той, что откликнулась, было еще не видать.
Но Катрин огрела Каде хлыстиком из падуба, и Каде, передохнув одно мгновение, вновь перешел на крупную рысь.
Спустя пять минут быстрой скачки Катрин повстречалась со всадником, который скакал ей навстречу так же поспешно, как она.
Катрин осадила лошадь столь быстро и неожиданно, что бедный Питу замер на месте и лишь приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Видеть он мог только издали.
Он не столько увидел, сколько почувствовал, и это подействовало на него подобно электрическому разряду – как девушка вспыхнула от радости, как задрожала всем телом, как заблестели ее глаза, обычно такие нежные и спокойные, и какие искры в них сверкнули.
Питу не узнавал всадника и не мог разглядеть его лица, но по его наряду, по охотничьему рединготу зеленого бархата, по шляпе с широкой лентой, по уверенной и изящной посадке головы он понял, что тот принадлежит к самому высокому общественному классу, и тут же ему припомнился красивый юноша, так мило отплясывающий в Виллер-Котре. У него разом дрогнуло сердце, губы и все нутро: он прошептал имя Изидора де Шарни.
И в самом деле это был Изидор.
Питу испустил вздох, похожий на рычание, и снова нырнул в чащу, подобрался на расстояние в двадцать шагов к влюбленным, которые, казалось, были слишком поглощены друг другом, чтобы беспокоиться, кто там хрустит ветками поблизости от них – четвероногое или двуногое.
Молодой человек все же обернулся в сторону Питу, привстал в стременах и бросил вокруг рассеянный взгляд.
Но Питу, чтобы не быть обнаруженным, тут же распластался на земле, вжавшись в нее животом и лицом.
Потом он ужом подполз еще на десять шагов поближе, туда, где можно было различить голоса, и стал слушать.
– Добрый день, господин Изидор! – сказала Катрин.
– Господин Изидор! – прошептал Питу. – Так я и знал.
И на него обрушилась непреодолимая усталость после всех трудов последнего часа, на которые подвигнули его сомнение, недоверие и ревность.
Двое влюбленных, остановившись друг напротив друга, выпустили поводья и взялись за руки; оба молча замерли, дрожа и улыбаясь, а обе лошади, которые явно привыкли друг к другу, ласкались мордами и приплясывали на мшистой дороге.
– Вы нынче припозднились, господин Изидор, – вздохнула Катрин, нарушая молчание.
– Нынче! – заметил себе Питу. – В другие дни он, похоже, не запаздывает.
– Я не виноват, милая Катрин, – отозвался молодой человек. – Меня задержало письмо от брата, которое пришло сегодня утром: я должен был отослать ответ с тем же нарочным. Но не беспокойтесь, завтра я приеду вовремя.
Катрин улыбнулась, и Изидор еще нежнее пожал руку, которую она оставила в его руке.
Увы! Все это были шипы, язвившие сердце бедняги Питу.
– Значит, вы получили свежие новости из Парижа? – спросила она.
– Да.
– И я тоже! – с улыбкой сказала она. – Разве вы не говорили мне на днях, что если с двумя влюбленными приключается одно и то же, значит, между ними существует родство душ?
– Так и есть! А каким образом вы получили вести, моя красавица?
– Их принес Питу.
– Что за Питу? – беспечно и насмешливо осведомился молодой дворянин, и щеки Питу, без того красные, стали пунцовыми.
– Да вы его знаете, – сказала девушка. – Питу, это парень-бедняк, которого взял на ферму мой батюшка: однажды в воскресенье я приходила с ним под руку.
– Ах да! – подхватил виконт. – У него еще такие узловатые коленки?
Катрин разразилась смехом. Питу погрузился в унижение и отчаяние. Он поглядел на свои коленки, и впрямь узловатые, приподнялся было, опираясь на руки, а потом со вздохом снова шлепнулся на землю.
– Будет вам, – сказала Катрин, – не издевайтесь над бедняжкой Питу. Знаете, что он мне недавно предложил?
– Нет, расскажите, моя красавица.
– Вообразите, он вызвался проводить меня до Ла-Ферте-Милон.
– А вы туда и не поехали?
– Конечно. Я же знала, что вы ждете меня здесь; правда, мне самой чуть не пришлось вас дожидаться.
– Ах, Катрин, знаете ли, что вы сейчас сказали мне поразительную вещь?
– В самом деле? Я и не заметила.
– Почему вы не согласились на предложение этого прекрасного рыцаря? Он бы вас развлек.
– Ну, развлечения хватило бы ненадолго, – со смехом возразила Катрин.
– Вы правы, Катрин, – произнес Изидор, впиваясь в миловидную хозяйку фермы взглядом, полным обожания.
И спрятал зардевшееся личико девушки у себя на груди, заключив ее в объятия.
Питу зажмурился, чтобы не смотреть, но забыл заткнуть уши, чтобы не слушать, и до него донесся звук поцелуя.
В отчаянии Питу вцепился себе в волосы, как зачумленный на переднем плане картины Гро, изображающей Бонапарта во время посещения чумного госпиталя в Яффе[197].
Когда Питу очнулся, влюбленные уже пустили лошадей шагом и медленно удалялись.