Катрин промолчала, так как не хотела лгать, но поскольку она была человек исключительной доброты и поскольку начала замечать, что в душе бедного парня происходят какие-то странности, она принялась всячески выказывать ему свое расположение, однако даже это было не способно вернуть Питу утраченную радость и веселость. Папаша Бийо правильно сказал: Питу становился мужчиной – он страдал.
Катрин станцевала еще несколько контрдансов, причем один из них опять с г-ном де Шарни. На этот раз Питу, хоть и страдал, и не меньше, внешне выглядел спокойнее. Он следил взором за каждым движением Катрин и ее кавалера. По движению их губ пытался прочитать, о чем они говорят, а когда, исполняя очередную фигуру танца, им приходилось браться за руки, мучительно старался угадать, просто ли они держатся или при этом еще обмениваются пожатиями.
Несомненно, именно этого контрданса и дожидалась Катрин, потому что едва он кончился, предложила Питу возвращаться на ферму. Никогда ни одно предложение не принималось с большей поспешностью, однако удар был уже нанесен, и Питу, шедший таким широким шагом, что Катрин время от времени приходилось сдерживать его, молчал как рыба.
– Да что это с вами? – спросила наконец Катрин. – Почему вы молчите?
– Потому, мадемуазель, – отвечал Питу, – что я не умею говорить так красиво, как господин де Шарни. Что я могу вам сказать после тех любезностей, которые он наговорил, когда танцевал с вами?
– Вы несправедливы, господин Анж. Мы как раз говорили о вас.
– Обо мне? То есть как это?
– Видите ли, господин Питу, если вы лишитесь старого покровителя, вам придется найти нового.
– Что же, я не подхожу вести счетные книги на ферме? – со вздохом осведомился Питу.
– Напротив, господин Анж, мне кажется, что ведение счетов на ферме не слишком подходит вам. При том образовании, какое вы получили, вы могли бы преуспеть гораздо больше.
– Я не знаю, в чем я могу преуспеть, но одно знаю твердо: преуспевать с помощью господина де Шарни я не желаю.
– А почему вы отказываетесь от его покровительства? Его брат граф де Шарни, мало того что занимает высокое, прекрасное положение при дворе, но еще и женат на близкой подруге королевы. Господин Изидор сказал, что если мне это будет приятно, он сумеет достать вам место в управе по сбору соляной пошлины.
– Крайне обязан, мадемуазель, но я уже сказал, что мне нравится мое нынешнее положение, и если только ваш отец не прогонит меня, я останусь на ферме.
– А какого черта мне тебя прогонять? – раздался громкий голос, в котором Катрин, вздрогнув, узнала голос отца.
– Дорогой Питу, прошу вас, не упоминайте про господина Изидора, – шепнула она.
– Ну, чего молчишь?
– Не… не знаю, – пролепетал смущенный Питу. – Может, вы считаете меня недостаточно сведущим, чтобы быть вам полезным.
– Недостаточно сведущим! Да ты считаешь, как Барем[51], а читаешь стократ лучше, чем наш школьный учитель, который тем не менее полагает, будто он большой ученый. Нет, Питу, это сам бог посылает сюда людей, которые нанимаются ко мне, и, войдя в мой дом, они остаются в нем столько, сколько угодно богу.
Получив такие заверения, Питу вошел в дом, однако хоть они и обнадежили его, этого все-таки оказалось недостаточно. За короткое время между уходом на танцы и возвращением в нем произошла большая перемена. Он утратил нечто, что, единожды утратив, уже невозможно обрести, и это нечто было уверенность в себе. Оттого Питу вопреки обыкновению плохо спал. Во время бессонницы он вспоминал книгу доктора Жильбера; она была направлена главным образом против дворянства, против злоупотреблений привилегированного класса, против малодушия тех, кто соглашается с ними; Питу казалось, что только сейчас он начал понимать все те прекрасные слова, которые читал утром, и потому он пообещал себе, как только рассветет, про себя и для себя перечитать шедевр, прочитанный громко и для других.
Но поскольку спал он плохо, то проснулся поздно. Тем не менее он не отказался от намерения перечитать книгу. Было еще только семь, фермер возвратится в девять; впрочем, возвратясь, он может лишь одобрить занятие, к которому сам и призывал.
Питу спустился по узенькой лестнице и уселся на скамейке под окошком Катрин. По случайности ли Питу выбрал это место, или, может быть, знал, какая скамейка под чьим окном находится?
Но как бы то ни было, Питу, облаченный в свое старое каждодневное платье, которое еще не успели заменить, состоявшее из черных панталон, зеленой хламиды и порыжевших башмаков, вытащил из кармана брошюру и стал читать.
Не станем утверждать, будто, начав чтение, Питу не отрывал глаз от книги и не поднимал их к окну, но так как в окошке, обрамленном настурциями и вьюнками, не появлялось девичье лицо, взгляд его вновь обращался к строчкам.
Но, несмотря на кажущееся глубокое внимание, его рука то забывала перевернуть страницу, то переворачивала сразу несколько, и это позволяло сделать вывод, что мысли Питу бродили далеко и он, вместо того чтобы читать, предавался мечтам.
Вдруг Питу показалось, что на страницы, доселе освещенные утренним солнцем, упала тень. Она была слишком темной, чтобы быть тенью облачка, и могла быть отброшена лишь непрозрачным телом; однако бывают непрозрачные тела, весьма приятные для глаза, и Питу живо обернулся, желая посмотреть, кто же это заслонил ему солнце.
Питу ждало разочарование. Да, действительно непрозрачное тело застило ему солнечный свет, тепло, точь-в-точь как Александр Македонский Диогену, что и возмутило философа. Но это непрозрачное тело отнюдь не было очаровательным и даже, напротив того, было крайне неприятного вида.
Мужчина лет сорока пяти, ростом и худобой превосходящий Питу и в такой же, как у него, поношенной одежде, стоял у него за спиной и через плечо читал книгу с интересом, сравнимым разве что с рассеянностью юноши.
Питу пребывал в крайнем изумлении. Мужчина в черном раздвинул в вежливой улыбке губы, явив взору четыре последних зуба – два сверху, два снизу, – торчащих вперед, точно клыки у кабана.
– Американское издание, – гнусавым голосом произнес он, – формат ин-октаво, «О свободе людей и независимости наций», Бостон, тысяча семьсот восемьдесят восьмой год.
Человек в черном сообщал это, а Питу в удивлении все шире и шире раскрывал глаза, так что когда тот кончил, глаза юноши стали совершенно круглыми и дальше открываться им было просто некуда.
– Бостон, тысяча семьсот восемьдесят восьмой год. Верно, сударь, – подтвердил Питу.
– Сочинение доктора Жильбера, – продолжал человек в черном.
– Да, сударь, – вежливо отвечал Питу.
И он встал, поскольку ему всегда твердили, что неприлично разговаривать сидя с теми, кто выше тебя по положению, а по простоте душевной Питу полагал, что любой человек имеет право считать себя вышестоящим по отношению к нему.
Встав же, Питу заметил в окошке движение чего-то розового и тотчас обратил туда взор. Этим розовым видением была м-ль Катрин. Она как-то странно смотрела на Питу и делала ему непонятные знаки.
– Сударь, не сочтите за нескромность, – спросил человек в черном, который стоял спиной к окну и потому не видел, что там происходит, – скажите, кому принадлежит эта книга?
И он указал пальцем, однако не касаясь страницы, на книгу, которую держал в руках Питу.
Питу собрался уже ответить, что книга принадлежит г-ну Бийо, но тут до него долетели слова, произнесенные чуть ли не умоляющим шепотом:
– Скажите, что она ваша.
Человек в черном, все внимание которого было приковано к книге, этих слов не расслышал.
– Сударь, книга принадлежит мне, – величественно объявил Питу.
Человек в черном поднял голову: он заметил, что время от времени Питу отводит от него удивленный взгляд и куда-то смотрит. Он оглянулся на окно, но Катрин догадалась о его намерении и, быстрая, как птичка, скрылась.
– Что это вы все смотрите наверх? – поинтересовался человек в черном.
– Сударь, – с улыбкой сказал ему Питу, – позвольте вам заметить, что вы чрезмерно любопытны. Curiosus, или вернее, avidus cognoscendi[52], как сказал бы мой учитель аббат Фортье.
– Значит, вы утверждаете, – спросил человек в черном, ничуть, похоже, не оробевший от доказательства учености, которое дал ему Питу, дал намеренно, дабы его собеседник составил о нем более высокое мнение, нежели у того сложилось с первого взгляда, – что эта книга принадлежит вам?
Питу скосил глаза так, чтобы окошко оказалось в поле его зрения. Там на миг возникла Катрин и кивнула.
– Да, сударь, – подтвердил Питу. – Вы хотели бы почитать ее? Avidus legendi libri или legendoe historioe[53].
– Сударь, – сказал человек в черном, – мне кажется, ваше положение выше, чем можно было бы подумать, судя по вашему платью: Non dives vestiti sed ingenio[54]. Вследствие чего я вас арестую.
– Как арестуете? – вскричал совершенно потрясенный Питу.
– Да, сударь, вы арестованы. Прошу вас, следуйте за мной.
Питу оглянулся вокруг и обнаружил двух полицейских стражников, ожидающих распоряжений человека в черном; они, казалось, выросли из-под земли.
– Составим протокол, господа, – распорядился человек в черном.
Один из стражников связал Питу руки веревкой и забрал у него книгу доктора Жильбера.
Второй веревкой он привязал Питу к кольцу, вбитому под окном.
Питу намеревался протестовать, но услышал, как тот же самый голосок, имевший такую власть над ним, шепнул:
– Не противьтесь.
Поэтому Питу покорно позволил себя связать и привязать, чем очаровал стражников, а главное, человека в черном. По этой причине они спокойно оставили его, а сами вошли в дом, где оба стражника уселись за стол, а человек в черном… Впрочем, о его действиях мы узнаем чуть позже.