[70]. Он предложил новую кокарду, сорвал лист с каштана и нацепил на шляпу. В тот же миг присутствующие последовали его примеру. Три тысячи человек в десять минут ободрали все деревья Пале-Рояля.
Утром имя этого молодого человека было никому не ведомо, вечером оно было у всех на устах.
Звали его Камиль Демулен[71].
Обстоятельства выяснились, все друг с другом побратались, обнялись, и процессия продолжала путь.
Во время случившейся остановки любопытство тех, кто ничего не мог увидеть, даже привстав на цыпочки, обременило Марго новой тяжестью: кто только мог, пытаясь подняться, цеплялся за узду, за седло, за пахви, за стремена, так что, когда процессия снова тронулась, бедная кобыла была буквально раздавлена навалившимся на нее бременем.
На углу улицы Ришелье Бийо вновь оглянулся: Марго исчезла.
Он испустил горестный вздох, помянув тем самым несчастное животное, после чего во весь голос трижды воззвал к Питу, как это делали римляне при погребении своих родных; ему показалось, будто из толпы чей-то голос ответил на его зов. Однако этот одинокий голос был заглушен многочисленными непонятными криками, то ли угрожающими, то ли приветственными.
Процессия продолжала двигаться.
Все лавки были заперты, зато все окна открыты, и из них к участникам процессии летели одобряющие, ликующие клики.
Так дошли до Вандомской площади.
Но там процессии встретилось непредвиденное препятствие.
Подобно деревьям, которые увлекает с собой разлившаяся река и которые, столкнувшись с быками моста, отлетают назад, на плывущие следом за ними щепки и ветки, народная армия натолкнулась на Вандомской площади на эскадрон Королевского немецкого полка.
Эти иностранные солдаты были драгуны; увидев поток, вырывающийся с улицы Сент-Оноре и начинающий уже затоплять Вандомскую площадь, они отпустили поводья своих коней, уставших от пятичасового стояния, и на всем скаку атаковали народ.
Те, кто нес бюсты, первыми приняли удар, были опрокинуты, а на них свалилась их ноша. Савояр, шедший впереди Бийо, вскочил раньше него, схватил изображение герцога Орлеанского, водрузил его на палку и поднял над головой, крича то «Да здравствует герцог Орлеанский!» – хотя сам он никогда его не видел, то «Да здравствует Неккер!» – хотя и его он тоже не знал.
Бийо собрался сделать то же самое с бюстом Неккера, но его опередили. Молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы сойти даже за мюскадена[72], проследил, куда падает бюст, что ему было гораздо проще, нежели Бийо, который его нес, и как только бюст коснулся земли, буквально ринулся на него.
И вдруг улицу осветила вспышка. В тот же миг послышались выстрелы, засвистели пули; что-то ударило Бийо в лоб, он упал и сначала даже подумал, что убит.
Но поскольку сознания он не потерял и ничего, кроме резкой боли в голове, не чувствовал, Бийо понял, что он всего-навсего ранен. Он дотронулся до лба, желая определить тяжесть раны, но определил, что всего лишь контужен, хотя рука у него красна от крови.
Нарядный молодой человек, опередивший Бийо, получил пулю в грудь. Убит был он. И это его кровь окрасила руку Бийо. А удар, который получил Бийо, был нанесен свалившимся ему на голову бюстом Неккера, поскольку держать его было уже некому.
Бийо закричал – от ярости и от ужаса.
Он отскочил от бившегося в агонии молодого человека. Другие люди, что стояли возле убитого, тоже отшатнулись от него, а крик Бийо подхватила толпа, и он покатился, подобно погребальному эху, вдоль улицы Сент-Оноре.
Но крик – это ведь новое свидетельство мятежа. Раздался второй залп, и тотчас в толпе образовались глубокие пустоты, показывающие, куда попали пули.
Ярость подтолкнула Бийо схватить бюст, лицо которого было залито кровью, водрузить себе на голову и громогласно выкрикивать проклятия; все это он проделал с каким-то воодушевлением, не подумав даже, что его могут убить, как того красивого молодого человека, чье тело лежало у его ног.
Но в тот же миг чья-то большая сильная рука легла на плечо фермера и так нажала, что ему пришлось пригнуться. Бийо попытался освободиться, но другая рука, не менее тяжелая, чем первая, опустилась ему на второе плечо. Он взревел и обернулся, желая взглянуть, кто его неприятель, но только удивленно воскликнул:
– Питу!
– Да, я, – отвечал Питу. – Пригнитесь-ка немножко и сейчас все поймете.
Нажав еще сильнее, Питу заставил сопротивляющегося фермера лечь на землю рядом с собой.
Едва он прижал Бийо лицом к земле, прогремел следующий залп. Савояр, державший бюст герцога Орлеанского, получил пулю в бедро и медленно оседал.
Затем послышалась дробь по каменной мостовой. Драгуны вторично пошли в атаку; конь, неистовый и яростный, подобно коням Апокалипсиса, пролетел над несчастным савояром, и тот, ощутив холод вонзившейся в грудь пики, повалился на Бийо и Питу.
Буря пронеслась по улице, сея ужас и смерть, и стихла. На мостовой остались только трупы. Все, кто мог, бежали по смежным улочкам. Окна захлопнулись. Воцарилось мрачное молчание, сменив восторженные клики и яростные вопли.
Бийо, которого осторожный Питу продолжал прижимать к земле, некоторое время ждал; потом, поняв, что опасность отдаляется вместе с шумом, привстал на колено; Питу не то чтобы поднял голову, а, наподобие зайца на лежке, насторожил ухо.
– Да, господин Бийо, – заметил он, – похоже, вы верно сказали, что мы прибыли в самое время.
– Помоги мне.
– В чем дело? Нам надо спасаться.
– Нет. Молодой мюскаден убит, но бедняга савояр, мне кажется, только потерял сознание. Помоги-ка мне взвалить его на спину. Мы не можем бросить парня здесь, потому что проклятые немцы прикончат его.
Слова фермера отозвались в сердце Питу. Возразить он не мог, и ему оставалось лишь подчиниться. Он поднял окровавленного, бесчувственного савояра и взвалил, словно мешок, на могучие плечи Бийо; тот, видя, что улица Сент-Оноре пуста и, похоже, безопасна, вместе с Питу побрел по ней к Пале-Роялю.
XI. Ночь с 12 на 13 июля
Улица была пуста потому, что драгуны, ринувшись преследовать бегущую толпу, проскакали до рынка Сент-Оноре, а дальше разъехались по улицам Гайон и Людовика Великого, но чем ближе Бийо подходил, машинально бормоча ругательства и проклятия, к Пале-Роялю, тем больше людей стояло на углах, у вылетов аллей, в воротах домов; испуганные и безмолвные, они первым делом осматривались вокруг и, убедившись, что драгун нет, пристраивались к Бийо, образуя как бы погребальную процессию; люди молчали, повторяя – сначала тихо, затем во весь голос и, наконец, на крик – одно только слово:
– Месть!
Питу шел следом за фермером, сжимая в руке колпак савояра.
Так эта чудовищная траурная процессия вышла на площадь Пале-Рояля, где разъяренный народ держал совет и упрашивал французских солдат поддержать их против чужеземцев.
– Кто эти люди в мундирах? – спросил Бийо, остановившись перед цепью солдат, которые с ружьями к ноге перегораживали площадь Пале-Рояля, от главного входа дворца до Шартрской улицы.
– Это французские гвардейцы, – ответили несколько голосов.
– А, так вы французы! – бросил Бийо, подойдя к солдатам и демонстрируя им тело уже мертвого савояра. – И вы позволяете немцам убивать нас?
Французские гвардейцы невольно сделали шаг вперед.
– Мертвый! – произнес кто-то в строю.
– Да, мертвый! Он убит, как и множество других.
– Кем?
– Драгунами из Королевского немецкого полка. Вы что же, не слышали криков, залпов и галопа коней?
– Верно! Верно! – отозвались сотни три голосов. – На Вандомской площади убивали народ!
– Да вы ведь тоже народ, черт бы вас побрал! – крикнул солдатам Бийо. – Это трусость – позволять убивать своих братьев!
– Трусость? – угрожающе прозвучало из солдатских рядов.
– Да, я сказал – трусость и повторяю это, – заявил Бийо, подойдя ближе к цели, как только там прозвучали эти угрожающие голоса. – Может быть, вы убьете меня, чтобы доказать, что вы не трусы?
– Ну, ладно, ладно, – отозвался один из солдат. – Вы – храбрецы, но вы – штатские и можете делать, что вам угодно, а солдат – человек военный и действует по приказу.
– Значит, если вам прикажут, – воскликнул Бийо, – вы будете стрелять в нас, безоружных людей? Вы, наследники победителей при Фонтенуа, которые предложили англичанам стрелять первыми?[73]
– Я-то точно не буду стрелять, – пробурчал кто-то из солдат.
– И я! Я тоже! – ответили ему сотни две-три голосов.
– Тогда не дайте и другим стрелять в нас, – обратился к солдатам Бийо. – Если вы позволите немцам перебить нас, это будет все равно как если вы сами нас перебьете.
– Драгуны! Драгуны! – раздались голоса, и толпа, рассыпавшись, кинулась бежать по улице Ришелье.
Пока еще издали, но все приближаясь, доносился топот копыт скачущей галопом тяжелой кавалерии.
– К оружию! К оружию! – кричали беглецы.
– Тысяча чертей! – выругался Бийо, сбрасывая на землю тело савояра, которое он так и держал на спине. – Дайте ружья нам, коль не хотите сами воспользоваться ими.
– Э нет, мы уж сами воспользуемся ими, – отвечал солдат, к которому обратился Бийо, и вырвал у него из рук ружье, потому что фермер почти уже завладел им. – Скуси патрон! Ежели австрияки что-нибудь скажут этим храбрецам, тогда мы им покажем.
– Еще как покажем! – закричали солдаты, доставая из лядунок патроны и скусывая их.
– Вот ведь проклятие! – огорченно топнул ногой Бийо. – Надо ж мне было оставить дома охотничье ружье. Но, даст бог, кого-нибудь из этих негодяев австрийцев подстрелят, и тогда я обзаведусь мушкетоном.
– А пока возьмите этот карабин, – раздался голос. – Он заряжен.