– В Лильбонне, – сообщил он, – отцу удалось написать карандашом на книге несколько строчек:
«Себастьен, меня арестовали и препровождают в Бастилию. Терпение. Надейся и трудись.
P. S. Меня арестовали за любовь к свободе.
В Париже в коллеже Людовика Великого у меня сын. Во имя человеколюбия прошу того, кто найдет эту книгу, доставить ее моему сыну. Его зовут Себастьен Жильбер».
– И что было дальше? – спросил взволнованный Бийо.
– В книгу он вложил золотой, обвязал ее шпагатом и выбросил в окно.
– И дальше?
– Ее нашел лильбоннский священник. Среди прихожан он выбрал храброго молодого человека и сказал ему: «Оставь двенадцать ливров своей семье, у которой нет хлеба, а двенадцать возьми на дорогу и отвези эту книгу в Париж несчастному ребенку, у которого отняли отца за то, что тот чрезмерно сильно любит народ».
Вчера в полдень этот молодой человек пришел ко мне и передал отцовскую книгу. Так я узнал, что отец арестован.
– Ну что ж, это немножко примиряет меня с попами, – бросил Бийо. – Жаль, они не все такие. А где этот отважный молодой человек?
– Вчера вечером он отправился обратно. Он надеется привезти семье еще пять ливров из тех двенадцати, что он получил на дорогу.
– Прекрасно! Прекрасно! – бормотал Бийо, прослезившись от радости. – О народ, сколько в нем доброты! Помни об этом, Жильбер.
– Теперь вы все знаете.
– Да.
– Вы пообещали мне, что, если я вам все расскажу, вы вернете мне отца. Я рассказал, теперь вспомните про свое обещание.
– Я сказал, что либо освобожу его, либо погибну. Покажи-ка мне эту книгу, – попросил Бийо.
– Вот она, – сказал мальчик и достал из кармана томик «Общественного договора» Руссо.
– А где тут написал твой отец?
– Вот, – показал Себастьен надпись, сделанную отцом.
Фермер приложился губами к строчкам, написанным рукой доктора Жильбера.
– Можешь быть спокоен, – обратился он к мальчику, – я пойду к твоему отцу в Бастилию.
– Несчастный! – воскликнул принципал, хватая Бийо за руки. – Да как же вы пройдете к государственному преступнику?
– Тысяча чертей! Да взяв Бастилию!
Французские гвардейцы расхохотались. Через несколько секунд смеялась уже вся толпа.
– Ну-ка, ответьте, – крикнул Бийо, обводя хохочущих гневным взглядом, – что такое Бастилия?
– Камни, – ответил один солдат.
– Железо, – сказал второй.
– И огонь, – добавил третий. – Прошу заметить, драгоценный мой, на нем можно обжечься.
– Еще как можно, – прошел ропот по толпе.
– Эх вы, парижане! – вскричал Бийо. – У вас есть кирки, а вы боитесь камней. У вас есть свинец, а вы боитесь железа, у вас есть порох, а вы боитесь огня. Выходит, парижане малодушны, трусливы, парижане – рабы! Найдется ли тут хоть один мужественный человек, который пойдет со мной и Питу отнимать у короля Бастилию? Меня зовут Бийо, я – фермер из Иль-де-Франса. Вперед!
Речь Бийо была возвышенна и отважна.
Воспламененная ею толпа заклубилась вокруг фермера, крича:
– На Бастилию! На Бастилию!
Себастьен попытался схватить Бийо за руку, но тот легонько оттолкнул мальчика.
– Себастьен, – спросил он, – какое последнее слово в письме твоего отца?
– Трудись! – ответил Себастьен.
– То есть трудись здесь, а мы потрудимся там. Только наш труд – разрушать и убивать.
Мальчик не промолвил ни слова; даже не пожав руку Анжу Питу, который поцеловал его, он спрятал лицо в ладони, и вдруг у него начались такие страшные конвульсии, что его пришлось унести в лазарет коллежа.
– На Бастилию! – кричал Бийо.
– На Бастилию! – кричал Питу.
– На Бастилию! – вторила им толпа.
И они пошли к Бастилии.
XIII. Король так добр, королева так добра
А теперь да позволят нам наши читатели ввести их в курс главных политических событий, которые произошли после того, как в последней книге мы покинули французский королевский двор.
Те, кто знает историю того времени, и те, кого пугает подлинная и неприкрашенная история, могут эту главу опустить; следующая за этой глава продолжает предыдущую, и то, что мы отваживаемся здесь рассказать, предназначено лишь для взыскательных умов, желающих иметь обо всем представление.
Уже год или два в воздухе, громыхая, собиралось нечто небывалое, неведомое, нечто, вышедшее из прошлого и устремленное в будущее.
Этим нечто была Революция.
Умирающий Вольтер на миг приподнялся на смертном ложе и, опершись на локоть, увидел сквозь ночь, которая объяла его, проблеск ее пламеносной зари.
Революции было предназначено, как Христу, кем она и была замыслена, судить живых из мертвых.
Кардинал де Рец[83] рассказывает, что, когда Анна Австрийская стала регентшей, все в один голос повторяли: «Королева так добра!»
Однажды Кенуа, врач г-жи де Помпадур[84], живший при ней, увидел вошедшего Людовика XV; чувство, которое он испытал при этом, явно выходило за рамки обычного почтения, поскольку он побледнел и задрожал.
– Что с вами? – осведомилась г-жа дю Осе.
– Всякий раз, когда я вижу короля, – отвечал Кенуа, – я говорю себе: этот человек может приказать отрубить мне голову.
– О, не бойтесь, – улыбнулась г-жа дю Осе. – Король так добр.
Две эти фразы «Король так добр! Королева так добра!» и совершили Французскую революцию.
Когда умер Людовик XV, Франция вздохнула с облегчением. Вместе с королем она избавилась от всевозможных Помпадур, Дюбарри[85] и Оленьего парка[86].
Удовольствия Людовика XV дорого стоили нации: только одни они обходились в три миллиона в год.
К счастью, теперь Франция получила короля молодого, нравственного, филантропа, почти философа.
Короля, который подобно Эмилю[87] Жан Жака Руссо научился ремеслу, вернее, знал целых три ремесла.
Он был слесарь, часовщик, механик.
Король, ужаснувшись бездне, в которую он заглянул, начал с того, что стал отказывать всем, кто просил у него милостей. Придворные перепугались. По счастью, их успокоило одно обстоятельство: отказывает не король, а Тюрго; королева не стала еще вполне королевой, а посему нынче вечером не имеет еще того влияния, какое будет иметь завтра утром.
Наконец к 1777 году королева обрела столь долгожданное влияние: она стала матерью, а король, уже бывший столь добрым королем и столь добрым супругом, получил возможность стать добрым отцом.
Как же он сможет теперь отказать той, которая подарила ему наследника престола?
Однако это не все, король притом был еще добрым братом; известен анекдот Бомарше о графе Прованском[88], но ведь граф Прованский был педант, и король его недолюбливал.
Зато он любил графа д’Артуа, воплощение ума и изящества, образец французского дворянина.
Любил до такой степени, что если вдруг отказывал в чем-нибудь королеве, стоило графу д’Артуа присоединиться к ее просьбе, как король тут же сдавался.
То было время правления любезных людей. Г-н де Калонн[89], один из самых любезных людей на свете, был генеральным контролером финансов; это он отвечал королеве: «Ваше величество, ежели это возможно, считайте, что это уже сделано; ежели невозможно, это будет сделано».
И в тот же самый день, когда этот очаровательный ответ обошел все салоны Парижа и Версаля, «красная книга»[90], которую считали закрытой, вновь была открыта.
Королева купила Сен-Клу.
Король купил Рамбуйе.
Да, у короля нет фаворитов, они есть у королевы: г-жа Диана и Жюли де Полиньяк обходятся Франции ничуть не дешевле, чем Помпадур и Дюбарри.
Королева так добра!
Предлагается сэкономить на больших жалованьях. Некоторые примиряются с этим. Но один человек, так сказать, «свой при дворе», наотрез отказывается смириться с сокращением содержания; то был г-н де Куаньи[91]; он встретил в коридоре короля и устроил ему в дверях скандал. Король сбежал и вечером со смехом рассказывал:
– Право, я уверен, Куаньи прибил бы меня, если бы я не уступил.
Король так добр!
И потом судьба королевства зачастую зависит от совершенного пустяка, например, от шпоры конюшего.
Людовик XV умер. Кто заменит г-на д’Эгийона[92]?
Король Людовик XVI за Машо[93]. Машо – из тех министров, кто способен поддержать пошатнувшийся трон. Но королевские тетки за г-на де Морепа[94]: он такой веселый и сочиняет такие прелестные песенки. В Поншартрене у него их готово уже целых три тома. Он их называет своими мемуарами.
Теперь это уже вопрос стипль-чеза[95]. Кто придет первым: гонец от короля и королевы в Арнувиль или гонец от королевских теток в Поншартрен.
Власть в руках короля, так что все шансы у него. Он торопливо пишет:
«Немедля приезжайте в Париж. Я вас жду».
Король кладет депешу в конверт и надписывает его:
«Графу де Машо. В Арнувиль».
Вызван конюший из королевской конюшни, ему вручается королевское послание и велено скакать во весь опор.
Конюший ушел, и теперь король может принять своих теток.
Королевские тетки, которых их отец Людовик XV звал, как читатель мог узнать из «Бальзамо», не слишком аристократическими именами Плакса, Тряпка и Ворона, ждали, когда уйдет конюший, за дверью, противоположной той, через какую он вышел.