Бийо и Питу вошли в крепость вместе со множеством народу, но не для того, чтобы радоваться свободе, а для того, чтобы освободить узников.
Проходя по Комендантскому плацу, они увидели человека в сером кафтане, который неподвижно стоял, сжимая в руке трость с золотым набалдашником.
То был комендант. Он спокойно ждал, когда его спасут друзья или когда враги нанесут ему смертельный удар.
Бийо узнал его, ахнул и направился к нему.
Делоне тоже узнал фермера. Скрестив руки, он ждал, когда Бийо подойдет к нему, и взгляд его как бы говорил:
«Значит, это вы нанесете мне первый удар?»
Бийо понял его и остановился.
«Если я с ним заговорю, – подумал он, – его опознают, и тогда он погиб».
Но как отыскать в этом хаосе доктора Жильбера? Как вырвать у Бастилии тайну, которую она скрывает в своем чреве?
Делоне видел нерешительность, мучительные сомнения Бийо и понял их.
– Что вы хотите? – вполголоса спросил он.
– Ничего, – ответил Бийо, указывая пальцем на ворота и давая понять Делоне, что он еще может бежать, – ничего. Доктора Жильбера я сам сумею найти.
– Третья бертодьера, – негромко и чуть ли не растроганно бросил Делоне.
Но с места он не стронулся.
И вдруг за спиной Бийо прозвучал голос:
– Э, да это же комендант!
Голос человека, произнесшего это, был безмятежен, словно бы не от мира сего, но чувствовалось: каждое сказанное им слово подобно острому кинжалу, приставленному к груди Делоне.
Произнес же это Гоншон.
Эти слова прозвучали, как набат, и жаждущая отмщения толпа устремилась к Делоне.
– Спасите его, – бросил Бийо, проходя мимо Юлена и Эли.
– Помогите нам, – сказали они.
– Но тогда я должен буду остаться здесь, а мне нужно еще кое-кого спасти.
В мгновение ока в Делоне вцепились десятки рук, его схватили, поволокли.
Эли и Юлен устремились следом, крича:
– Стойте! Мы обещали сохранить ему жизнь!
Это была неправда, но благородство сердец подвигнуло их на великодушную ложь.
Через секунду Делоне, следом за которым бежали Юлен и Эли, исчез в воротах, ведущих из Бастилии, под крики толпы.
– К ратуше! К ратуше!
Кое для кого из победителей живая добыча – Делоне – казалась значительнее и ценнее, чем неживая – покоренная Бастилия.
Впрочем, этот мрачный, безмолвный монумент, который в течение четырех столетий могли посещать лишь стража, тюремщики да угрюмый комендант, являл собою, став добычей народа, странное зрелище; люди носились по внутренним дворам, бегали вверх-вниз по лестницам, кишели, словно пчелиный рой, и наполняли каменный улей гулом и движением.
С секунду Бийо следил взглядом за Делоне, которого не уводили, а скорее, утаскивали, так что он, казалось, парит над толпой.
Когда же он исчез, Бийо вздохнул, огляделся, увидел Питу и крикнул ему:
– К третьей бертодьере!
На пути им встретился перепуганный тюремщик.
– Где третья бертодьера? – спросил Бийо.
– Это здесь, сударь, – отвечал тюремщик, – но у меня нет ключей.
– Где же они?
– У меня их отняли.
– Гражданин, одолжи мне свой топор, – обратился Бийо к жителю предместья.
– Дарю его тебе, – отвечал тот. – Бастилия взята, и он мне больше ни к чему.
Бийо взял топор и вслед за тюремщиком пошел вверх по лестнице.
Тюремщик остановился у двери.
– Здесь? – спросил Бийо.
– Да.
– Человека, который заключен в этой камере, зовут доктор Жильбер?
– Я не знаю.
– Его привезли дней пять-шесть назад?
– Не знаю.
– Ладно, узнаю сам, – пробурчал Бийо.
И он принялся рубить дверь.
Дверь была дубовая, но под ударами силача-фермера от нее только щепки летели.
Через некоторое время уже можно было заглянуть в камеру.
Бийо приник глазом к прорубленному отверстию, и ему открылась внутренность каземата.
В луче света, падающего из зарешеченного оконца башни, стоял в оборонительной позе, чуть откинувшись назад, человек; в руке он сжимал перекладину, выломанную из спинки кровати.
Было видно, он готов убить первого, кто ворвется к нему.
Бийо мгновенно узнал его, несмотря на длинную щетину, бледность и коротко остриженные волосы. Это был доктор Жильбер.
– Доктор, это вы? – крикнул он.
– Кто меня зовет? – отозвался узник.
– Это я, Бийо, ваш друг!
– Бийо?
– Да, да, это он! Это мы! – закричали десятка два людей, которые прибежали на площадку, услышав, как Бийо рубит дверь.
– Вы кто?
– Мы – победители Бастилии! Бастилия взята, и вы свободны!
– Бастилия взята? Я свободен! – вскричал доктор.
Он ухватился за край пробитого отверстия и так рванул дверь, что, казалось, сорвет ее с петель, выломает замок; одна из досок, уже надрубленная Бийо, треснула, обломилась и осталась в руках узника.
– Погодите! Погодите! – крикнул Бийо, понявший, что еще одно такое же усилие надорвет силы узника, на миг удесятерившиеся от нежданной вести.
И он снова принялся рубить дверь.
Сквозь увеличившуюся дыру было видно, что узник, бледный, как привидение, не способный даже поднять валявшуюся рядом с ним деревянную перекладину, которой он, подобно Самсону[130], едва не поколебал Бастилию, бессильно опустился на табурет.
– Бийо! Бийо! – повторял он.
– Да, господин доктор, он здесь, а с ним и я, Питу. Вы помните Питу, которого вы поселили у его тетушки Анжелики? Я пришел освободить вас.
– Я уже могу пролезть в эту дыру! – крикнул доктор.
– Нет, нет, подождите еще! – закричали все присутствующие.
Они объединили усилия: кто-то совал лом между стеной и дверью, кто-то пытался отжать замок, а остальные упирались плечами и руками; послышался треск дубовых досок, посыпалась штукатурка, дверь вырвалась, рухнула, и все, подобно неудержимому потоку, влетели в камеру.
Доктор оказался в объятиях Бийо и Питу.
Жильбер, тот самый юный поселянин, живший в замке Таверне, с которым мы расстались, когда он лежал в луже собственной крови в пещере на Азорских островах, стал теперь зрелым мужчиной лет тридцати пяти с бледным, но отнюдь не болезненно-бледным лицом, черными волосами и пристальным, испытующим взглядом; взор его никогда не был беспредметным и не блуждал в пространстве: ежели доктор не останавливал его на каком-нибудь внешнем объекте, достойном внимания, то погружался в собственные мысли, и тогда глаза его становились еще печальнее и бездоннее; у него был прямой без переносицы нос, а надменно вздернутая верхняя губа, казавшаяся несколько чуждой на его лице, приоткрывала блистающую белизной эмаль зубов. Обычно манеры его были просты и строги, как у квакера, но строгость эта благодаря исключительной внутренней чистоте воспринималась как изящество. При росте чуть выше среднего он был прекрасно сложен, ну, а что до силы, происходящей главным образом из нервического темперамента, то мы только что были свидетелями, до какой степени она могла доходить при душевном возбуждении, если причиной возбуждения были гнев или восторг.
И хотя Жильбер уже почти неделю находился в тюрьме, он продолжал следить за собой; щетина только оттеняла матовую бледность его лица и свидетельствовала отнюдь не о неряшливости узника, а только о том, что ему или не давали бритву, или отказывались побрить.
Пока Бийо и Питу сжимали его в объятиях, он оглядел людей, заполнивших камеру. Нескольких секунд хватило ему, чтобы вновь овладеть собой.
– День, который я предвидел, наступил! – промолвил он. – Спасибо вам, друзья мои, спасибо вечному гению, который бдит над свободой народов!
Он протянул обе руки к находящимся в камере, и люди, признав в нем – по возвышенному взгляду, по значительности голоса – человека незаурядного, с робостью пожимали их.
Опираясь на плечо Бийо, он вышел из камеры, а за ними последовали Питу и остальные освободители.
После первых изъявлений дружбы и признательности, выказанных Жильбером, между ученым доктором и неграмотным фермером, добряком Питу, а также теми людьми, что только что освободили его, вновь установилась всегда существовавшая между ними дистанция.
Свет дня ослепил Жильбера, когда он вышел из дверей тюрьмы. Он скрестил руки на груди, поднял глаза к небу и воскликнул:
– Привет, о прекрасная свобода! Я видел твое рождение на другом континенте, так что мы старые друзья. Привет, о прекрасная свобода!
Улыбка доктора свидетельствовала, что для него и вправду не в новинку крики, которые издает народ, охмелевший от чувства свободы.
Несколько секунд он собирался с мыслями.
– Бийо, значит, народ одолел деспотизм? – спросил он.
– Да, сударь.
– И вы пришли сюда сражаться?
– Я пришел освободить вас.
– Выходит, вы знали о моем аресте?
– Сегодня утром мне об этом сказал ваш сын.
– Бедный Себастьен! Вы видели его?
– Да, видел.
– Он спокойно остался в пансионе?
– Когда я уходил, он вырывался из рук четырех лазаретных служителей.
– Он болен? У него горячка?
– Он хотел идти вместе с нами сражаться.
– А, – протянул доктор.
И его губы тронула торжествующая улыбка. Сын не обманул его ожиданий.
– Так вы говорили… – продолжал он расспрашивать Бийо.
– Я решил: раз доктор Жильбер в Бастилии, возьмем Бастилию. И вот она взята. Но это не все.
– Что же еще? – спросил доктор.
– Украли шкатулку.
– Шкатулку, которую я вам доверил?
– Да.
– Кто украл?
– Люди в черном, вошедшие в дом под предлогом, что они должны изъять вашу брошюру. Они арестовали меня, заперли в погребе, обыскали весь дом, нашли шкатулку и унесли ее.
– Когда это произошло?
– Вчера.
– Так, так… Есть явная связь между моим арестом и этой кражей. Одно и то же лицо приказало меня арестовать и украсть шкатулку. Узнав, кому потребовалось меня арестовать, я узнаю, кто велел похитить шкатулку. Где тут архив? – обратился доктор к тюремщику.