– Хорошо, папа, я подожду, когда вы завершите поиски.
И мальчик вздохнул.
– Вам грустно, Себастьен? – спросил Жильбер.
– Да.
– Но почему?
– Не знаю. Мне кажется, в отличие от остальных детей жизнь не создана для меня.
– Себастьен, что ты говоришь?
– Это правда.
– Объяснись же.
– У них есть какие-то развлечения, какие-то радости, а у меня нет.
– У тебя нет ни развлечений, ни радостей?
– Я просто хочу сказать, отец, что не получаю удовольствия от игр сверстников.
– Берегитесь, Себастьен. Мне было бы очень прискорбно, если бы оказалось, что таков ваш характер. Себастьен, умы, которые обещают прославиться в будущем, подобны прекрасным плодам в период созревания: они так же горьки, кислы, зелены, и только потом обретают сладость зрелости. Поверьте мне, дитя мое, молодым быть прекрасно.
– Но в том, что я не такой, как все, не моя вина, – печально улыбнувшись, ответил мальчик.
Жильбер, сжимая руки сына и пристально глядя ему в глаза, продолжал:
– Ваш возраст, мой друг, это время сева, и ничего из того, что закладывает в вас учение, не должно пока пробиваться наружу. В четырнадцать лет, Себастьен, серьезность – это следствие либо болезни, либо гордыни. Я уже спрашивал вас, не больны ли вы, и вы ответили: нет. А сейчас я задам вам вопрос: нет ли в вас гордыни? Постарайтесь дать мне такой же ответ.
– Успокойтесь, папа. Моя печаль происходит не от болезни и не от гордыни, ее причина – тоска.
– Тоска? Бедный мальчик! Боже мой, но откуда в твоем возрасте может быть тоска? Говори же, говори.
– Нет, нет, отец, когда-нибудь потом. Вы сказали, что торопитесь и можете уделить мне лишь четверть часа. Давайте не будем говорить о моих сумасбродствах, поговорим о чем-нибудь другом.
– Нет, Себастьен, иначе я буду беспокоиться. Скажи мне, в чем причина твоей тоски?
– Право, отец, я не решаюсь.
– Чего же ты боишься?
– Боюсь, что вы сочтете меня визионером, мечтателем, а я, может быть, затрону темы, которые вас огорчат.
– Ты гораздо больше огорчишь меня, если будешь хранить свою тайну.
– Вы же знаете, у меня нет от вас тайн.
– Тогда рассказывай.
– Я, право же, не решаюсь.
– Ну, смелей!
– Хорошо, отец. Это видение.
– Видение, которое тебя страшит?
– И да, и нет, потому что, когда оно мне является, я не боюсь, я чувствую, будто перенесся в иной мир.
– Объяснись.
– У меня уже были такие видения, когда я был совсем маленьким. Как вы знаете, несколько раз я заблудился в лесу, окружавшем деревню, в которой я вырос.
– Да, мне рассказывали.
– А дело было в том, что я следовал за чем-то вроде призрака.
– Вот как? – протянул Жильбер, глядя на сына с удивлением, граничащим с испугом.
– Было это так, отец: когда я играл с другими детьми на улице, когда я находился в деревне, когда около меня или неподалеку находились дети, я ничего не видел, но стоило мне отдалиться от них, стоило выйти из деревни, я чувствовал рядом шорох платья; я протягивал руки, чтобы схватить его, но ловил только воздух, однако по мере того как шорох удалялся, призрак становился зримым. Сначала это был прозрачный туман, но потом он сгущался и принимал очертания человека – очертания женщины, которая не шла, а скорее струилась, и чем дальше углублялась в лес, в самые глухие его дебри, тем становилась отчетливее.
Странная, неведомая, неодолимая сила влекла меня за этой женщиной. Вытянув руки, я следовал за ней, безмолвный, как и она. Иногда я пытался позвать ее, но не мог издать ни звука. Она не останавливалась, и я не мог догнать ее и шел за ней, пока это чудесное видение, явившееся мне, не исчезало. Эта женщина постепенно таяла, превращалась в туман, туман рассеивался, и все кончалось. А я, усталый, падал на том месте, где она исчезла. Там Питу и находил меня – иногда в тот же день, иногда на следующий.
Жильбер с растущей тревогой смотрел на сына. Он взял его за запястье и стал считать пульс. Себастьен понимал, какие чувства волнуют отца.
– О, нет, не тревожьтесь, отец, – попросил он. – Я знаю, что все это не имеет никакого отношения к реальности, что это только видение.
– А как выглядела эта женщина? – поинтересовался Жильбер.
– Она была величественна, как королева.
– А лицо ее тебе когда-нибудь виделось?
– Да.
– Когда? – испуганно спросил Жильбер.
– После того как я поселился здесь, – ответил мальчик.
– Но ведь Париж – это не лес вокруг Виллер-Котре, здесь нет высоких тенистых деревьев, нет той таинственной зеленой сени. Здесь нет одиночества и безмолвия, в которых только и появляются призраки.
– Нет, папа, я все же нашел это здесь.
– Где же?
– Вот здесь.
– Но разве этот сад не предназначен только для учителей?
– Да, отец. Но несколько раз мне почудилось, что эта женщина проскользнула через двор в сад. Я хотел последовать за ней, но всякий раз останавливался перед запертой калиткой. И вот однажды аббат Берардье, очень довольный моими сочинениями, поинтересовался, чего бы я хотел, и я попросил позволения иногда прогуливаться вместе с ним в саду. Он разрешил. Я вошел, и вот здесь, да, здесь, мне опять явилось это видение.
Жильбер вздрогнул.
«Странная галлюцинация, но тем не менее вполне возможная у такой нервической натуры, как он», – подумал Жильбер и спросил:
– Ты видел ее лицо?
– Да.
– И помнишь его?
Мальчик улыбнулся.
– А ты пытался приблизиться к ней?
– Да.
– Прикоснуться?
– Всякий раз она при этом исчезала.
– А кто, по-твоему, Себастьен, эта женщина?
– Мне кажется, она – моя мать.
– Твоя мать? – побледнев, воскликнул Жильбер.
Он прижал руку к сердцу, как будто пытался остановить кровь, текущую из смертельной раны.
– Но ведь это же видение, – пробормотал он, – а я едва не поддался этому безумию.
Мальчик замолчал и, сведя брови, задумчиво смотрел на отца.
– Ну так что же? – спросил Жильбер.
– Быть может, это видение, но она существует в действительности.
– Что ты говоришь?
– На Троицу нас повели на прогулку в лес Сатори около Версаля, и вот когда я стоял вдали ото всех в задумчивости…
– Тебе явилось это видение?
– Да, но на сей раз в карете, запряженной четверкой великолепных лошадей… и гораздо более реальное, живое. Я едва не лишился чувств.
– Почему?
– Не знаю.
– И какое впечатление у тебя осталось после этого?
– Что мне являлась не моя мама, потому что это была женщина из моих видений, а моя мама умерла.
Жильбер вскочил и провел ладонью по лбу. На него нашло какое-то непонятное помрачение.
От мальчика не ускользнуло смятение отца, напугала его бледность.
– Вот видите, папа, я зря рассказал вам о своих безрассудствах.
– Нет, нет, мой мальчик, напротив, – запротестовал доктор. – Чаще рассказывай мне о них, рассказывай всякий раз, когда видишь меня, и мы постараемся тебя вылечить.
Себастьен покачал головой.
– Вылечить? А зачем? – спросил он. – Я привык к этому видению, оно стало частью моей жизни, я полюбил его, хотя оно убегает от меня, а иногда мне даже кажется, что оно меня отвергает. Не надо меня лечить. Вы можете снова покинуть меня, отправиться в путешествие, опять возвратиться в Америку. А с этим видением я не так одинок.
– О Господи! – прошептал доктор и, прижав к груди голову Себастьена, сказал: – До свидания, мой мальчик. Надеюсь, нам больше не придется разлучаться, ну, а если мне нужно будет уехать, я постараюсь взять тебя с собой.
– А моя мама была красивая? – спросил мальчик.
– Да, очень красивая, – сдавленным голосом ответил доктор.
– И вы ее любили так же, как я люблю вас?
– Себастьен, никогда не спрашивай у меня про свою мать! – воскликнул Жильбер.
В последний раз поцеловав сына в лоб, он устремился из сада.
Во дворе Жильбер обнаружил сытно пообедавших Бийо и Питу, которые со всеми подробностями рассказывали аббату Берардье, как была взята Бастилия. Жильбер дал принципалу последние советы относительно Себастьена и вместе с обоими своими спутниками сел в фиакр.
XXI. Госпожа де Сталь[135]
Когда Жильбер уселся в фиакре рядом с Бийо и напротив Питу, он был бледен, и у корней его волос блестели капельки пота. Но сгибаться под бременем какого угодно чувства было не в характере этого человека. Он откинулся в угол кареты, сжал лоб обеими руками, словно хотел подавить какую-то мысль, несколько секунд сидел неподвижно, а когда отнял руки, лицо у него было совершенно спокойное, на нем не осталось ни следа недавних огорчений.
– Так вы сказали, дорогой господин Бийо, что король дал отставку господину барону Неккеру?
– Да, господин доктор.
– И волнения в Париже в некоторой степени вызваны его опалой?
– В значительной.
– И еще вы добавили, что господин Неккер немедля покинул Версаль?
– Он получил указ за обедом и спустя час уже выехал в Брюссель.
– Где он сейчас и находится?
– Во всяком случае, должен быть.
– Вы не слышали, по дороге он где-нибудь останавливался?
– Останавливался в Сент-Уэне, чтобы попрощаться с дочерью, баронессой де Сталь.
– Госпожа де Сталь уехала вместе с ним?
– Я слышал, что он уехал только с женой.
– Кучер, – велел Жильбер, – остановитесь у первой лавки, торгующей платьем.
– Вы хотите переменить кафтан? – поинтересовался Бийо.
– Да. Этот сильно пообтерся о стены Бастилии, и притом негоже в таком наряде наносить визит дочери опального министра. Поройтесь у себя в карманах, может, у вас найдется несколько луидоров.
– Похоже, вы оставили свой кошелек в Бастилии, – улыбнулся фермер.
– Так положено по уставу: все ценности сдаются на хранение в канцелярию, – тоже с улыбкой ответил Жильбер.
– И там остаются, – добавил Бийо.