– Если человек лечит тело и однажды не добьется того, что сможет направлять дух, он – величайшее ничтожество.
– Но не кажется ли вам, что заключение в Бастилии – скверная рекомендация для того, кто желает стать королевским врачом?
– Напротив, самая лучшая. Разве я не подвергался, по вашим словам, преследованиям за философские вины?
– Так я предполагаю.
– В таком случае король реабилитирует себя, поднимет свою популярность, взяв врачом ученика Руссо, сторонника новых доктрин, наконец, бывшего узника Бастилии. При первой же встрече с ним особо подчеркните это.
– Вы, как всегда, правы. Но могу ли я рассчитывать на вас, когда вы окажетесь рядом с королем?
– Полностью и всецело, пока вы будете придерживаться политической линии, которую мы примем.
– И что же вы мне обещаете?
– Сообщить вам, что настал момент, когда вам следует подавать в отставку.
Неккер с секунду смотрел на Жильбера, потом грустно произнес:
– Поистине, это самая большая услуга, какую преданный друг может оказать министру, ибо она – последняя.
Он сел за стол и стал писать письмо королю.
Жильбер же в это время перечитывал указ об аресте, бормоча:
– Графиня де Шарни… кто же это может быть?
– Возьмите, сударь, – сказал Неккер, протягивая Жильберу рекомендательное письмо.
Жильбер взял его и прочел:
«Государь!
Вашему величеству необходим преданный человек, с которым ваше величество могли бы обсуждать дела. Мой последний дар вашему величеству, моя последняя служба, перед тем как покинуть короля, – доктор Жильбер. Я неоднократно говорил о нем вашему величеству, и не только то, что он – один из самых выдающихся нынешних врачей, но еще что он – автор мемуара «Управление и политика», производящего чрезвычайно сильное впечатление.
Припадаю к стопам вашего величества.
Дату под письмом Неккер не поставил и вручил его Жильберу запечатанным простой печатью.
– А сейчас я в Брюсселе, не так ли? – добавил он.
– Вне всяких сомнений, и даже более, чем когда-либо. Впрочем, завтра утром вы получите от меня известия.
Барон постучал условным стуком, появилась г-жа де Сталь; на сей раз, кроме ветки граната, у нее в руке была еще и брошюра доктора Жильбера.
Не без одобрительного кокетства она держала эту брошюру так, чтобы Жильбер увидел ее название.
Жильбер откланялся г-ну де Неккеру, поцеловал руку баронессе, и та проводила его до дверей кабинета.
Он снова уселся в фиакр; Питу и Бийо дремали на переднем сиденье, кучер дремал, сидя на облучке, а лошади дремали стоя.
XXII. Король Людовик XVI
Встреча с г-жой де Сталь и г-ном де Неккером заняла у Жильбера около полутора часов. Вернувшись в Париж в девять с четвертью, он прямиком отправился на почтовый двор, нанял экипаж с лошадьми и галопом поскакал в Версаль, а Бийо и Питу отдыхали тем временем от трудов в маленькой гостинице на улице Тиру, где Бийо имел обыкновение останавливаться, приезжая в Париж.
Было уже поздно, но Жильбера это не остановило. Люди его закала всегда испытывают потребность в деятельности. Пусть даже его поездка окажется бесполезной, но он предпочитал лучше съездить зазря, чем оставаться в бездействии. Для людей нервических неизвестность – гораздо худшая мука, чем даже самая страшная действительность.
До Версаля Жильбер добрался к половине одиннадцатого; обычно в этот час здесь все уже спали глубоким сном. Но в тот вечер в Версале не спала ни одна живая душа. Лишь недавно сюда докатились отголоски взрыва, от которого еще дрожал Париж.
Гвардейцы, телохранители, швейцарцы, собравшись в кучки на перекрестках главных улиц, переговаривались между собой или с горожанами, чьи роялистские настроения внушали им доверие.
Дело в том, что во все времена Версаль был городом роялистским. Религиозное преклонение перед монархией, а следовательно, и монархом – неотъемлемая черта жителей этого городка. Живя подле королей и благодаря королям, в сени их великолепия, постоянно вдыхая одуряющий аромат королевских лилий, наслаждаясь сиянием золотых одежд и улыбок на августейших ликах, обитатели Версаля, для которых короли выстроили этот город из мрамора и порфира, всегда чувствовали себя и сами чуть-чуть монархами, но сегодня, когда на мраморе статуй появляется мох, а между плитами дворов пробивается травка, когда с деревянных строений осыпалась почти вся позолота, а в тенистых парках сделалось одиноко, словно в могиле, – сегодня Версалю приходится либо лгать относительно своего происхождения, либо рассматривать себя в качестве обломка павшей монархии и, не кичась более могуществом и богатством, по крайней мере сохранять на своем лице поэтическую грусть и невыразимо прелестную меланхолию.
Итак, в ту ночь с 14 на 15 июля Версаль глухо гудел, желая знать, каким образом король Франции воспримет это нанесенное его короне оскорбление, этот удар по его могуществу.
Своим ответом г-ну Дре-Брезе Мирабо дал монархии пощечину.
Взятием Бастилии народ поразил ее прямо в сердце.
Между тем для людей недальновидных и ограниченных вопрос решался очень просто. По мнению прежде всего военных, привыкших видеть в любом исходе событий или триумф или поражение грубой силы, речь шла просто-напросто о походе на Париж. Тридцать тысяч солдат и двадцать орудий в мгновение ока сведут на нет гордость парижан и упоение их своею победой.
Никогда еще у королевской власти не было столько советчиков, и каждый высказывал свое мнение громко и открыто.
Наиболее умеренные говорили:
«Все очень просто. – Нужно заметить, что мы всегда употребляем эти слова в самых трудных ситуациях. – Все очень просто, – говорили они. – Прежде всего следует получить санкцию у Национального собрания, в которой оно не откажет. Последнее время оно ведет политику примирения и не одобряет ни вспышки насилия снизу, ни злоупотребления сверху.
Национальное собрание решительно заявит, что вооруженное восстание противозаконно, что у граждан есть представители, чтобы доводить их жалобы до сведения короля, и король, чтобы их рассматривать, и поэтому граждане не должны прибегать к оружию и проливать кровь.
Вооруженный подобной декларацией, которую он несомненно получит, король будет вынужден наказать Париж по-отечески, то есть строго.
После этого буря уляжется, и к монархии возвратятся ее попранные было права. Люди вновь осознают свой долг, который есть послушание, и все пойдет, как прежде».
Примерно такого мнения придерживались и при дворе, и на городских бульварах.
Однако на плацу и подле казарм говорилось иное.
Там появились некие никому не известные личности со смышлеными лицами и тусклыми глазами, которые принялись бросать по любому поводу таинственные намеки, преувеличивать и без того нешуточные вести и чуть ли не открыто распространять бунтарские идеи, вот уже два месяца волновавшие Париж и будоражившие предместья.
Вокруг этих личностей собирались люди – мрачные, недружелюбные и возбужденные; слушая ораторов, они вспоминали о своей нищете, страданиях и грубом презрении, с коим относилась к ним монархия. О народных бедах им говорилось:
«Народ борется уже восемь столетий, а чего добился? Ничего. Социальных и политических прав у него не больше, чем у коровы арендатора: у нее забирают теленка, чтобы продать его на мясо, ее молоком торгуют на рынке, ее самое отводят на бойню, а кожу отдают в кожевню. В конце концов монархия была вынуждена уступить и созвала Генеральные Штаты, но что она делает теперь, когда они собраны? С самого первого дня оказывает на них давление. А Национальное собрание образовано против воли монархии. Что ж, раз наши парижские братья отважились на такое выступление, давайте поддерживать Национальное собрание. Каждый его шаг вперед на поле политической борьбы – это наша победа, а значит, и рост наших рядов, увеличение нашего богатства, освящение наших прав. Вперед, граждане, вперед! Бастилия – лишь первый бастион тирании! Он пал, но сама крепость еще цела!»
В более темных уголках образовывались другие группки, где произносились другие слова. Говорили их люди, явно принадлежащие к высшим слоям общества, вырядившиеся в народную одежду. Но их выдавали изящный выговор и белизна рук.
«Люди, – говорили они, – вас сбивают с толку с двух сторон. Одни просят вас поворотить назад, другие толкают вперед. Вам все уши прожужжали о политических и социальных правах. Но разве стали вы счастливее с тех пор, как вам позволили голосовать через посредство делегатов? Разве стали вы богаче с тех пор, как у вас появились свои представители? Стали вы менее голодны с тех пор, как Национальное собрание принялось издавать свои декреты? Нет. Поэтому оставьте политику со всеми ее теориями для людей, которые умеют читать. Не нужны вам все их книжные фразы и лозунги.
Нет, вам нужен хлеб, и прежде всего хлеб. Вам нужно, чтобы ваши дети жили в достатке, а жены – в спокойствии. Кто же вам даст все это? Король, у которого твердая рука, молодой ум и благородное сердце. Но это будет не Людовик Шестнадцатый – за него ведь правит его жена, австриячка с бронзовым сердцем. Это… Поищите-ка сами хорошенько вокруг трона, поищите человека, который может принести счастье Франции и которого королева ненавидит именно потому, что он опасен, именно потому, что он любит французов и любим ими».
Вот так выражались мнения в Версале, вот так разжигалась гражданская война.
Жильбер принял участие в разговорах нескольких таких групп, после чего, составив представление о состояниях умов, направился прямо во дворец, вокруг которого были выставлены многочисленные караулы. От кого они охраняли дворец? Этого никто не знал.
Несмотря на караулы, Жильберу с легкостью удалось проникнуть в передний двор и добраться до вестибюлей, причем его никто так и не спросил, куда он направляется.
Попав в Эй-де-Беф[142]