– Значит, и вы в отчаянии, – воскликнула королева, – вы, моя главная надежда!
– Да, я в отчаянии, государыня, потому что вся Франция думает так же, как Париж, и даже если ваша армия одержит там победу, она все равно будет раздавлена Лионом, Руаном, Лиллем, Страсбургом, Нантом и прочими жаждущими вашей крови городами. Полно, ваше величество, мужайтесь и вложите шпагу в ножны.
– Ну да, – заметила королева, – наверное, именно для того я и собрала вокруг себя столько смелых людей, именно для того я и вдохновляла их на подвиги.
– Вы не согласны со мною, сударыня? Так прикажите, и мы этой же ночью двинемся на Париж. Только прикажите.
В этих словах графа было заключено столько преданности, что они напугали королеву сильнее, чем если бы он стал возражать. В полной безысходности она бросилась на диван и долго лежала, борясь с собственной гордостью.
Наконец она подняла голову и проговорила:
– Стало быть, вы желаете, граф, чтобы я оставалась в бездействии?
– Я уже имел честь дать совет вашему величеству.
– Я ему последую. Возвращайтесь.
– Увы, государыня, неужели я вас рассердил? – спросил граф, печально и с неописуемой любовью глядя на королеву.
– Нет. Дайте вашу руку.
Граф, поклонившись, протянул королеве руку.
– Я должна вас выбранить, – пытаясь улыбнуться, сообщила Мария Антуанетта.
– За что же, ваше величество?
– Как за что? У вас, оказывается, есть брат-офицер, а я узнаю об этом случайно!
– Я вас не понимаю.
– Сегодня вечером некий молодой офицер из гусар Бершени…
– А, брат Жорж!
– Почему вы никогда не говорили мне об этом молодом человеке? Почему он в столь малом чине?
– Потому что он еще слишком молод и неопытен, потому что еще не заслужил быть большим командиром, потому, наконец, что если ваше величество соизволили снизойти до меня, Шарни, и удостоить своею дружбой, это еще не повод, чтобы моя семья жила в ущерб множеству честных дворян, гораздо более достойных, нежели мои братья.
– Так у вас есть еще один брат?
– Да, государыня, и он тоже готов умереть за ваше величество.
– Он ни в чем не нуждается?
– Ни в чем, государыня. Мы счастливы тем, что можем положить к ногам вашего величества не только свои жизни, но и состояние.
Едва он произнес эти слова, как королева, тронутая его порядочностью и деликатностью, и сам граф, все еще трепещущий от ее изящества и величия, вдруг вздрогнули, услышав из соседней комнаты стон.
Королева вскочила, подбежала к двери, распахнула ее и громко вскрикнула.
Там, на ковре, в страшных судорогах корчилась женщина.
– Это графиня! – шепотом сказала она де Шарни. – Она нас слышала!
– Нет, ваше величество, – ответил тот, – иначе она предупредила бы ваше величество, что ей все слышно.
С этими словами он бросился к Андреа и поднял ее на руки.
Королева стояла в двух шагах – похолодевшая, бледная, дрожащая от волнения.
XXIX. Втроем
Андреа начала приходить в себя. Она уже понимала, что ей пришли на помощь, хотя не могла еще разобрать, кто именно.
Тело ее распрямилось, руками она вцепилась в неожиданную опору.
Однако ее рассудок не вернулся к жизни вместе с телом: несколько минут ошеломленная Андреа еще колебалась между сном и бодрствованием.
Приведя жену в чувство, г-н де Шарни попытался привести в порядок и ее рассудок. Однако в объятиях у него лежала молчаливая безумица.
Наконец ее блуждающий взгляд остановился на графе, но, будучи еще не в себе и не узнав его, Андреа вскрикнула и принялась отталкивать мужа.
В течение всего этого времени королева стояла, отведя глаза в сторону. Она – женщина, чье предназначение заключалось в том, чтобы утешить страждущую, придать ей силы, – она старалась не обращать на нее внимания. Несмотря на сопротивление Андреа, граф де Шарни крепко обнял ее и, повернувшись к королеве, напряженно стоявшей с ледяным выражением лица, проговорил:
– Простите, ваше величество, но с нею явно приключилось нечто необыкновенное. Госпожа де Шарни не имеет обыкновения падать в обморок, я впервые вижу ее без сознания.
– Она, должно быть, очень страдает, – ответила королева, возвращаясь к мрачной мысли о том, что Андреа слышала весь их разговор.
– Разумеется, страдает, – согласился граф, – и поэтому я прошу у вашего величества разрешения отправить ее домой. Ей необходим женский уход.
– Будь по-вашему, – не стала возражать королева и потянулась к сонетке.
Но, услышав звяканье колокольчика, Андреа напряглась и как безумная вскричала:
– Жильбер! Это Жильбер!
Королева вздрогнула; обескураженный граф уложил жену на диван.
В этот миг в комнату вошел явившийся на вызов слуга.
– Ничего не надо, – сказала королева, отсылая его назад движением руки.
Оставшись одни, граф и королева переглянулись. Андреа вновь закрыла глаза; казалось, у нее снова начался приступ.
Господин де Шарни, стоя на коленях, удерживал ее на диване.
– Жильбер, – повторила королева. – Что это за имя?
– Нужно выяснить.
– Кажется, я его уже слышала, – продолжала Мария Антуанетта. – По-моему, графиня уже произносила его в моем присутствии.
Словно почувствовав, несмотря на беспамятство, угрозу в этих словах королевы, Андреа вдруг открыла глаза, воздела руки к мужу и с усилием встала на ноги.
Ее первый, на сей раз осмысленный взгляд устремился на графа де Шарни: она его узнала, и в глазах у нее засветилась любовь.
Затем, как будто это невольное проявление чувств было недостойно ее спартанской души, Андреа отвела взор и увидела королеву.
Ни секунды не колеблясь, она отвесила ей поклон.
– Боже, да что с вами случилось, сударыня? – воскликнул г-н де Шарни. – Вы меня напугали. Вы, обычно такая сильная, мужественная, – и вдруг падаете в обморок.
– Сударь, – ответила Андреа, – в Париже происходят столь ужасные дела, что даже мужчины дрожат, а женщинам уж тем более позволительно лишиться чувств.
– Боже милостивый! – с ноткой сомнения в голосе заметил Шарни. – Неужели вам сделалось дурно из-за меня?
Андреа перевела взгляд с мужа на королеву и промолчала.
– Но, разумеется, дело в этом, граф. Почему вы сомневаетесь? – вмешалась в разговор Мария Антуанетта. – Графиня – не королева, она имеет право беспокоиться за своего мужа.
Шарни почувствовал скрытую за этими словами ревность.
– О, ваше величество, – отозвался он, – я уверен, графиня гораздо более беспокоится за свою государыню, нежели за меня.
– Но каким образом и почему вы лишились чувств в этой комнате, графиня? – осведомилась Мария Антуанетта.
– Я этого объяснить не могу, ваше величество, сама не знаю. Но ведь при этой жизни, полной усталости, страха и тревог, что мы ведем вот уже три дня, для женщины, как мне кажется, вполне естественно упасть в обморок.
– Это верно, – прошептала королева, видя, что Андреа не собирается ни в чем сознаваться.
– Ведь и у вашего величества глаза повлажнели, – заметила Андреа со странным спокойствием, которое не покидало ее с того момента, как она пришла в себя, и в сложившихся обстоятельствах выглядело неуместным, поскольку было явно видно, что оно лишь напускное и за ним кроются вполне человеческие чувства.
И в этих словах графу почудилась насмешка, какую несколько секунд назад он заметил в словах королевы.
– Сударыня, – обратился он к Андреа несколько строго, к чему явно не привык, – ничего нет удивительного в том, что в глазах у королевы слезы – ее величество любит свой народ, а ведь недавно проливалась народная кровь.
– Слава богу, что не ваша, сударь, – проговорила Андреа, все такая же холодная и непроницаемая.
– Да, но ее величество ведет речь не обо мне, а о вас, сударыня. Так что давайте с позволения королевы вернемся к вам.
Мария Антуанетта в знак согласия кивнула.
– Вы испугались, не так ли?
– Я?
– Вам ведь сделалось плохо, не отрицайте. Стало быть, с вами что-то произошло, но что? Я не знаю, вы должны рассказать.
– Вы заблуждаетесь, сударь.
– Кто-то вызвал ваше недовольство, какой-нибудь мужчина?
Андреа побледнела.
– Никто не вызывал моего недовольства, сударь, я пришла от короля.
– Прямо от него?
– Прямо от него, можете справиться у его величества.
– Если так, – сказала Мария Антуанетта, – значит, графиня права. Король ее очень любит и знает, что я тоже слишком к ней привязана, чтобы хоть чем-нибудь огорчить.
– Но вы же произнесли имя, – продолжал настаивать Шарни.
– Имя?
– Ну да, когда начали приходить в себя.
Андреа взглянула на королеву, словно прося о помощи, но та то ли не поняла, то ли не пожелала понять, и подтвердила:
– Да, вы произнесли имя некоего Жильбера.
– Жильбера? Я произнесла имя Жильбера? – воскликнула Андреа со столь заметным ужасом, что граф испугался его даже сильнее, нежели ее обморока.
– Да, – подтвердил он, – вы произнесли это имя.
– В самом деле? – удивилась Андреа. – Вот странно.
Словно небо, только что разорванное вспышкой молнии, лицо молодой женщины, исказившееся было при звуке рокового имени, постепенно вновь обрело свое обычное выражение, и лишь какой-то мускул на этом прекрасном лице продолжал едва заметно подрагивать, как замирают на горизонте сполохи ушедшей грозы.
– Жильбер? – повторила она. – Не знаю.
– Да, Жильбер, – подтвердила королева. – Постарайтесь припомнить, любезная Андреа.
– Но, ваше величество, – обратился граф к Марии Антуанетте, – это, вероятно, простая случайность, графине такое имя неизвестно.
– Нет, отчего же, – возразила Андреа, – оно мне известно. Это имя одного ученого, искусного врача, прибывшего из Америки, который, кажется, был там связан с господином де Лафайетом.
– И что же? – спросил граф.
– А то, – очень естественно отозвалась Андреа, – что я лично с ним незнакома, но мне говорили, что человек он весьма достойный.