– Откуда же тогда такое волнение, милая графиня? – полюбопытствовала королева.
– Волнение? Разве я волновалась?
– Еще как! Казалось, это имя доставляет вам мучения.
– Это не исключено, и дело тут вот в чем. У короля в кабинете я увидела одетого в черное человека с суровым лицом, говорившего о мрачных и ужасных вещах: он весьма живо описывал убийство господина Делоне и господина де Флесселя. Я была напугана и лишилась чувств, как вы видели. Возможно, я что-то при этом бормотала и произнесла имя этого самого господина Жильбера.
– Возможно, – согласился г-н де Шарни, явно не желавший продолжать расспросы. – Но теперь вы успокоились, не так ли?
– Вполне.
– В таком случае я хочу попросить вас кое о чем, граф, – проговорила королева.
– К услугам вашего величества.
– Пойдите разыщите господ де Безанваля, де Брольи и де Ламбеска и велите им оставить свои части там, где они сейчас и находятся, а завтра король на совете решит, что делать дальше.
Граф поклонился, но прежде чем выйти, еще раз взглянул на Андреа.
Взгляд его был полон беспокойства и нежности.
Он не укрылся от внимания королевы.
– Графиня, – спросила она, – вы не пойдете со мною к королю?
– Нет, ваше величество, не пойду, – поспешно ответила та.
– Почему?
– Я прошу ваше величество разрешить мне удалиться к себе: я ощущаю потребность в отдыхе после всех этих переживаний.
– Признайтесь откровенно, графиня: между вами и его величеством что-то произошло? – настаивала королева.
– Ничего, государыня, совершенно ничего.
– Сознайтесь, если это так. Порою король не щадит моих друзей.
– Его величество по обыкновению был очень добр ко мне, но…
– Но вы предпочитаете его не видеть, да? Нет, тут решительно что-то не так, граф, – с напускной шутливостью заключила королева.
Но в этот миг Андреа бросила на королеву такой выразительный, умоляющий и многозначительный взгляд, что та поняла: пора кончать с этой маленькой войной.
– Вот что, графиня, – предложила она, – пусть господин де Шарни выполняет данное ему поручение, а вы отправляйтесь к себе или, если хотите, оставайтесь здесь.
– Благодарю, ваше величество, – промолвила Андреа.
– Ступайте же, господин де Шарни, – продолжала королева, увидев признательность, изобразившуюся на лице Андреа.
Не заметив или не желая замечать это выражение, граф взял жену за руку и выразил радость по поводу того, что к ней вернулись силы и цвет лица.
Затем, отвесив королеве полный глубокого уважения поклон, он удалился.
Однако уже уходя, он обменялся с Марией Антуанеттой быстрым взглядом.
Взгляд королевы говорил: «Возвращайтесь поскорее».
Взгляд графа отвечал: «Постараюсь».
Андреа же с тяжелым сердцем следила за каждым движением мужа.
Казалось, она всею своей волей старалась ускорить неторопливый и полный благородства шаг, которым он шел к двери, чуть ли не подталкивая его взглядом.
И лишь только дверь за ним затворилась и он скрылся из виду, как силы, собранные Андреа, чтобы справиться с положением, покинули ее: лицо побледнело, ноги подкосились, и она рухнула в стоявшее поблизости кресло, рассыпаясь перед королевой в извинениях за подобное нарушение этикета.
Мария Антуанетта подбежала к камину, взяла флакон с нюхательной солью и поднесла его к носу Андреа. На этот раз графиня пришла в себя гораздо быстрее – не столько благодаря августейшим заботам, сколько с помощью собственной силы воли.
Между обеими женщинами происходило нечто странное. Королева, казалось, любила Андреа, та отвечала ей искренним уважением, и между тем порою они казались не любящей королевой и преданной слугою, а врагами.
Итак, благодаря своей душевной силе Андреа быстро справилась со слабостью. Она встала, с почтением отстранила руку королевы и, склонив голову, попросила:
– Ваше величество позволит мне удалиться к себе?
– Разумеется, любезная графиня, вы всегда вольны делать, что вам угодно, этикет вас не касается. Но разве вы не хотите мне что-то сказать, прежде чем уйти?
– Я, государыня? – удивилась Андреа.
– Да, вы.
– Нет. А о чем я должна вам сказать?
– Об этом самом господине Жильбере, который произвел на вас столь сильное впечатление.
Андреа вздрогнула и лишь отрицательно покачала головой.
– В таком случае я вас больше не задерживаю, милая Андреа, вы свободны.
С этими словами королева направилась к двери в будуар, который примыкал к комнате.
Андреа, сделав безупречный реверанс, двинулась к выходу.
Но в тот миг, когда она уже собралась отворить дверь, в коридоре зазвучали шаги, и кто-то взялся за ручку с той стороны.
Одновременно послышался голос Людовика XVI, отдававшего перед отходом ко сну распоряжения своему камердинеру.
– Это король, государыня, – проговорила Андреа, отступая от двери. – Это король.
– Ну да, король, – согласилась Мария Антуанетта. – Чего вы так испугались?
– Ради всего святого, государыня! – воскликнула Андреа. – Сделайте так, чтобы я не встретилась с королем, чтобы он меня не увидел, хотя бы сегодня вечером, иначе я умру от стыда!
– Но можете вы в конце концов мне сказать…
– Все, что захочет знать ваше величество. Только спрячьте меня.
– Ступайте ко мне в будуар, – решила Мария Антуанетта. – Выйдете оттуда, когда король отправится к себе. Не волнуйтесь, вы пробудете там недолго: король здесь не задерживается.
– О, благодарю, ваше величество! – воскликнула графиня.
Она бросилась в будуар и скрылась из виду в тот миг, когда Людовик XVI уже отворял дверь в комнату.
Король вошел.
XXX. Король и королева
Королева, окинув быстрым взглядом комнату, любезно ответила на приветствие короля.
Затем король протянул ей руку.
– Какому счастливому случаю, – поинтересовалась Мария Антуанетта, – я обязана вашим визитом?
– Действительно случаю, вы правильно выразились, сударыня. Я повстречал Шарни, и он доложил мне, что идет по вашей просьбе успокоить всех наших вояк. Ваше мудрое решение так меня порадовало, что я не мог пройти мимо ваших покоев и не поблагодарить вас.
– Да, – отвечала королева, – я поразмыслила и решила, что будет гораздо лучше, если мы дадим войскам отдохнуть и не станем провоцировать междоусобную войну.
– Что ж, в добрый час, – согласился король, – мне приятно, что у вас сложилось такое мнение. Впрочем, я и так надеялся, что смогу вас к нему подвести.
– Как видите, ваше величество, особенно трудиться вам не пришлось, я сама пришла к этому решению.
– Прекрасно! Вы, я вижу, рассуждаете уже почти здраво, а когда я ознакомлю вас с кое-какими своими соображениями, вы станете вполне здравомыслящей.
– Но если мы придерживаемся одного мнения, государь, то к чему мне ваши размышления?
– О, не беспокойтесь, сударыня, я не собираюсь завязывать с вами спор: вы же знаете, я люблю их не больше вашего; мы просто побеседуем. Разве вам не приятно иногда обсудить со мной дела Франции, как добрые супруги обсуждают домашние дела?
Последние слова Людовик произнес с добродушием, которое он порою себе позволял.
– О, государь, напротив, весьма приятно, – откликнулась королева, – но самый ли удачный момент вы изволили выбрать?
– Полагаю, да. Вы же сами только что сказали, что не желаете военных действий.
– Верно, сказала.
– Однако причину не объяснили.
– Но вы и не спрашивали.
– А вот теперь спрашиваю.
– Причина проста: бессилие.
– Вот видите! Будь вы сильнее, вы начали бы войну.
– Будь я сильнее, я сожгла бы Париж.
– А я-то был уверен, что вы не желаете войны по тем же причинам, что и я.
– Каковы же ваши причины?
– Мои? – повторил король.
– Да, ваши, – не уступала Мария Антуанетта.
– У меня лишь одна причина.
– Какая же?
– А вот какая. Я не хочу воевать с народом, потому что считаю, что народ прав.
Мария Антуанетта не смогла сдержать удивленный жест.
– Прав? – воскликнула она. – Народ прав, что поднял восстание?
– Ну конечно.
– Прав, что взял Бастилию, убил ее коменданта, городского прево, уничтожил стольких наших солдат?
– Господи, да разумеется!
– Так вот каковы ваши размышления! – вскричала королева. – И с ними-то вы и хотели меня ознакомить?
– Они пришли мне в голову, я и сказал.
– Пришли в голову во время ужина?
– Ну вот, – огорчился король, – опять вы хотите свести все к еде. Вы никак не хотите мне простить, что я не теряю аппетита, вы желаете видеть меня поэтичным и воздушным. Но что делать – у меня в семье все привыкли есть. Генрих Четвертый не только ел, но и любил приложиться к бутылке, великий и поэтичный Людовик Четырнадцатый ел в три горла, король Людовик Пятнадцатый, желая вкусно поесть, сам готовил себе пирожки и заставлял госпожу Дюбарри варить ему кофе. Что поделать – когда я голоден, я не могу терпеть, поэтому приходится идти по стопам своих предков – Людовика Пятнадцатого, Людовика Четырнадцатого и Генриха Четвертого. Если вы согласитесь, что иначе я не могу, будьте снисходительны, если же считаете это пороком – простите.
– Но, государь, признайте…
– Что я не должен есть, когда голоден? Нет, – спокойно покачав головой, проговорил король.
– Я не об этом, я говорю о народе.
– А-а…
– Вы должны признать, что народ не прав.
– Не прав, что поднял восстание, не более того. Давайте посмотрим, что у нас за министры. Сколько из них за время нашего правления действительно заботились о народном благе? Двое: Тюрго и господин де Неккер. Вы с вашей компанией заставили их прогнать. Из-за одного разразился бунт, из-за другого, быть может, вспыхнет революция. Теперь поговорим о других. Очаровательные люди, не так ли? Господин де Морепа, креатура моих тетушек и сочинитель песенок! Но петь должны не министры, петь должен народ. Господин де Калонн? Он славится лишь своими острыми словечками. Придите к нему как-нибудь и попросите о чем угодно, и он вам ответит: «Если это возможно, считайте, что это уже сделано, если невозможно – значит, будет сделано». А такое словечко стоит народу миллионов сто. Поэтому не удивляйтесь, что он находит его не столь остроумным, как считаете вы. Поймите же, сударыня: если я держу при себе тех министров, что обирают народ, и гоню тех, кто его любит, то тем самым вовсе его не успокаиваю и не прививаю ему любовь к правительству.