Да, то было грозное зрелище.
Дождь и грязь заполонили небо и землю.
Голодом и угрозой веяло от осаждающих.
Жалость и страх владели сердцами защитников.
В ожидании Людовика XVI королева, исполненная лихорадочной решимости, приказала защищать дворец; вокруг нее постепенно стеснились придворные, офицеры, высшие должностные лица.
Среди них она заметила г-на де Сен-При[186], министра по делам Парижа.
– Идите, сударь, узнайте в конце концов, чего хотят эти люди.
Господин де Сен-При вышел, пересек двор и приблизился к решетке.
– Чего вы хотите? – спросил он у женщин.
– Хлеба! Хлеба! Хлеба! – ответил тысячеголосый хор.
– Хлеба? – нетерпеливо возразил г-н де Сен-При. – Когда у вас будет один-единственный хозяин, вы не будете испытывать нужды в хлебе. Теперь, когда над вами тысяча двести хозяев, сами видите, до чего вы дошли.
И господин де Сен-При удалился под вопли голодных женщин, приказав держать ограду на запоре.
Но тут приблизилась такая депутация, перед которой должны были отвориться ворота ограды.
От имени женщин в Национальное собрание явился Майар; он настоял на том, чтобы президент представил его королю во главе депутации из двенадцати женщин.
В тот самый миг, когда депутация, возглавляемая Мунье[187], выходила из собрания, король галопом въезжал в замок со стороны служебного флигеля.
Шарни разыскал его в Медонском лесу.
– Ах, это вы, сударь! – обратился к нему король. – Вам что-нибудь от меня нужно?
– Да, государь.
– Что случилось? Вы неслись во весь опор.
– Государь, в Версаль из Парижа только что явились шесть тысяч женщин, они просят хлеба.
Король пожал плечами скорее с жалостью, чем с презрением.
– Увы, – сказал он, – если бы у меня был хлеб, я не стал бы дожидаться, пока они придут в Версаль и начнут его у меня просить.
Однако, воздержавшись от дальнейших замечаний, он проводил горестным взглядом удалявшуюся охоту, от которой ему пришлось отстать, и заключил:
– Что ж, вернемся в Версаль, сударь.
И направил коня в Версаль.
Как мы уже сказали, он прибыл в тот самый миг, когда на плацу раздались громкие крики.
– Что это? – спросил Людовик.
– Государь! – воскликнул, входя, бледный как смерть Жильбер. – Это ваши гвардейцы, возглавляемые господином Жоржем де Шарни, атакуют председателя Национального собрания и депутацию, которую он к вам ведет.
– Не может быть! – воскликнул король.
– Прислушайтесь к голосам людей, которых убивают. Смотрите, смотрите, все бегут.
– Отворите двери! – вскричал король. – Я приму депутацию.
– Одумайтесь, государь! – воскликнула королева.
– Велите отворить, – распорядился Людовик XVI. – Королевский дворец – убежище для всех.
– Увы! – подхватила королева. – Для всех, – быть может, кроме самих королей.
XXIII. Вечер пятого октября
Шарни и Жильбер бросились вниз по лестнице.
– Именем короля! – кричал один.
– Именем королевы! – кричал другой.
И в один голос они закончили:
– Отоприте двери!
Но приказ был выполнен не сразу, а между тем во дворе повалили наземь председателя Национального собрания и стали топтать его ногами.
Рядом ранили двух женщин из депутации.
Жильбер и Шарни бросились вперед; эти двое, из которых один вышел из самых верхов общества, а другой из самых его низов, встретились теперь в одной и той же среде.
Один хотел спасти королеву из любви к королеве; другой хотел спасти короля из любви к монархии.
Едва отперли решетку, женщины хлынули во двор; они бросились на ряды гвардейцев, на строй солдат фландрского полка; они угрожали, молили, льстили. Попробуй те устоять перед женщинами, которые заклинают мужчин именем их матерей и сестер!
– Дорогу, господа, дорогу депутатам! – крикнул Жильбер.
И строй охраны расступился, пропуская Мунье и несчастных женщин, которых он вел к королю.
Людовик, предупрежденный графом де Шарни, который прошел вперед, ждал депутацию в покоях, соседствующих с капеллой.
От имени собрания должен был говорить Мунье.
От имени женщин – Мадлена Шамбри, та самая цветочница, которая пробила сбор.
Мунье сказал королю несколько слов и представил юную цветочницу.
Та шагнула вперед, хотела заговорить, но произнесла только:
– Ваше величество, хлеба!
И упала без чувств.
– На помощь! – вскричал король. – На помощь!
Андреа устремилась вперед и протянула королю свой флакон.
– Ах, государыня! – с упреком бросил королеве Шарни.
Королева побледнела и удалилась в свои покои.
– Приготовьте экипажи, – сказала она. – Мы с его величеством отбываем в Рамбуйе.
Тем временем бедняжка очнулась; видя, что король поддерживает ее и подносит ей нюхательную соль, она застонала от стыда и хотела поцеловать Людовику руку.
Но он остановил ее.
– Дорогое дитя, – сказал он, – позвольте мне поцеловать вас, вы, право же, этого заслуживаете.
– Ох, государь, государь, если вы так добры, – отвечала девушка, – отдайте приказ!
– Какой приказ? – осведомился король.
– Приказ привезти зерно, чтобы прекратился голод.
– Дитя мое, – отвечал король, – я с удовольствием подпишу приказ, о котором вы просите, да только боюсь, что он, поверьте, не слишком-то вам поможет.
Король сел за стол и принялся писать, как вдруг прогремел одиночный выстрел, а за ним загрохотало множество выстрелов.
– О боже, боже мой! – воскликнул Людовик. – Что там еще стряслось? Посмотрите, господин Жильбер.
Атаке подверглась вторая группа женщин: тогда и раздался первый выстрел, после которого послышалась беспорядочная пальба.
Этот первый выстрел произвел какой-то простолюдин: он прострелил руку г-ну Савоньеру, лейтенанту гвардии, в тот миг, когда рука эта поднялась ударить молодого солдата, который спрятался позади строя и двумя вытянутыми руками прикрывал коленопреклоненную женщину.
В ответ на этот выстрел грянуло пять или шесть залпов из карабинов гвардейцев.
Две пули попали в цель, одна женщина была убита.
Еще одну унесли: она была тяжело ранена.
Народ дал отпор, и вот уже два гвардейца упали с лошадей.
Тут послышались крики: «Дорогу! Дорогу!» Это пришли люди из предместья Сент-Оноре, везя за собой три пушки, которые и выстроили в батарею перед оградой.
Дождь, к счастью, лил потоками; напрасно к фитилю подносили огонь: подмокший порох не вспыхивал.
В этот миг кто-то тихо произнес на ухо Жильберу:
– Сюда едет господин Лафайет, он уже в половине лье от дворца.
Жильберу не удалось заметить, кто сообщил ему эту весть, но, откуда бы она ни исходила, весть была добрая.
Он огляделся и заметил лошадь без всадника: она принадлежала одному из двух убитых гвардейцев.
Он вскочил в седло и галопом устремился по направлению к Парижу.
Вторая лошадь, лишившаяся хозяина, хотела поскакать следом, но не успела пробежать два десятка шагов по плацу, как ее схватили за уздечку. Жильбер решил, что кто-то разгадал его намерение и хочет его догнать. На скаку он обернулся.
Никто и не думал за ним гнаться: людей обуревал голод. Они думали о пропитании; кто-то уже заколол лошадь ножом.
Едва она упала, ее тут же раскромсали на десятки кусков.
Тем временем королю, как до того Жильберу, сообщили: приближается господин де Лафайет.
Король только что подписал для Мунье признание прав человека.
Он только что подписал для Мадлены Шамбри приказ о доставке зерна.
С этим декретом и приказом, которые, как казалось, должны были успокоить все умы, Майар, Мадлена Шамбри и множество женщин пустились в обратный путь в Париж.
На окраине Версаля они повстречали Лафайета, который рядом с Жильбером, заклинавшим его поторопиться, скакал рысью во главе национальной гвардии.
«Да здравствует король!» – закричали Майар и женщины, вздымая над головой полученные указы.
– Почему же вы говорили, что жизнь его величества в опасности? – удивился Лафайет.
– Вперед, вперед, генерал, – воскликнул Жильбер, продолжая его торопить. – Вы сами все поймете.
И Лафайет поспешил вперед.
Национальная гвардия под барабанную дробь вступила в Версаль.
При первых ударах барабана, прокатившихся по Версалю, король почувствовал, как кто-то почтительно тронул его за руку.
Он обернулся: то была Андреа.
– А, это вы, госпожа де Шарни, – сказал он. – Что делает королева?
– Государь, королева умоляет вас уехать, не дожидаясь парижан. Во главе ваших гвардейцев и солдат фландрского полка вы пробьетесь повсюду.
– Вы того же мнения, господин де Шарни? – спросил король.
– Да, государь, если вы одним броском пересечете границу, а иначе…
– Иначе?
– Иначе лучше остаться.
Король покачал головой.
Он останется – но не из храбрости, а потому что у него нет сил уехать.
Еле слышно он прошептал:
– Беглый король! Беглый король! – Потом, обратившись к Андреа, сказал: – Ступайте к королеве и скажите ей, чтобы ехала одна.
Андреа пошла исполнять поручение.
Пять минут спустя вошла королева и стала рядом с Людовиком.
– Зачем вы сюда пришли, ваше величество? – спросил король.
– Умереть с вами, государь, – ответила Мария Антуанетта.
– Вот теперь она воистину прекрасна, – прошептал Шарни.
Королева вздрогнула: она услышала эти слова.
– Я в самом деле думаю, что мне лучше было бы умереть, чем остаться в живых, – сказала она, взглянув на Шарни.
В этот миг национальная гвардия маршировала уже под самыми окнами дворца.
Стремительно вошел Жильбер.
– Государь, – сказал он королю, – вашему величеству нечего больше опасаться: господин де Лафайет внизу.
Король не любил господина де Лафайета, но не более того.
Что до королевы, то она откровенно ненавидела генерала и не скрывала своей ненависти.