На каждом шагу, с каждым биением сердца рождаются воспоминания.
Здесь мы страдали, там блаженствовали, здесь рыдали от горя, там прослезились от радости.
Питу не привык анализировать, но ему пришлось стать мужчиной: всю дорогу он копил в душе воспоминания и явился на ферму мамаши Бийо исполненный впечатлений.
Когда в сотне шагов от него показалась длинная гряда крыш, когда он измерил взглядом столетние вязы, которые пригибаются, взирая с высоты на то, как дымятся замшелые печные трубы, когда он услышал издали шум стад, их топот и мычание, собачий лай, стук повозок, – он сдвинул каску на самую макушку, поправил на боку драгунскую саблю и постарался напустить на себя бравый вид, как подобает влюбленному вояке.
Это ему удалось, судя по тому, что вначале его никто не узнал.
Какой-то работник поил лошадей у пруда; он услышал шум, обернулся и сквозь растрепанную крону ивы заметил Питу, вернее, его каску и саблю.
От изумления работник застыл на месте.
Проходя мимо, Питу его окликнул:
– Эй, Барно! Здорово, Барно!
Потрясенный тем, что каске и сабле известно его имя, работник стянул с головы шапку и выпустил поводья.
Питу, ухмыляясь, пошел дальше.
Но работник не успокоился: добродушная улыбка Питу пряталась под каской.
Тем временем мамаша Бийо из окна столовой заметила солдата.
Она встала.
В деревнях тогда было тревожно. Ходили страшные слухи; поговаривали о разбойниках, которые рубили леса и уничтожали еще неспелые хлеба в полях.
Что сулило появление этого солдата? Нападение? Защиту?
Мамаша Бийо с головы до ног окинула Питу цепким взглядом; ее удивило сочетание деревенских штанов со сверкающей каской, и следует признать, что предположения ее клонились скорее в сторону опасения, чем в пользу надежды.
А солдат, кем бы он ни был, уже вошел в кухню.
Мамаша Бийо сделала два шага навстречу гостю. Питу, не желая уподобляться невеждам, снял с головы каску.
– Анж Питу! – ахнула она. – Это Анж!
– Добрый день, госпожа Бийо! – ответствовал Питу.
– Анж! Ах ты, боже мой! Ну кто бы подумал! Ты, значит, записался в солдаты?
– Да уж, записался! – фыркнул Питу.
И снисходительно усмехнулся.
Потом он оглянулся вокруг, не видя того, что искал.
Мамаша Бийо улыбнулась: она поняла, почему озирается Питу.
– Ты ищешь Катрин? – бесхитростно спросила она.
– Да, госпожа Бийо, – отозвался Питу. – Я хочу засвидетельствовать ей свое почтение.
– Она вешает белье. Да присядь же ты, погляди на меня, скажи что-нибудь.
– С удовольствием, – сказал Питу. – Ну, здравствуйте, госпожа Бийо, здравствуйте, здравствуйте.
И Питу взял стул.
В дверях и на ступеньках лестницы столпились все служанки и работники, привлеченные рассказом конюха.
С появлением каждого нового слушателя возобновлялся шепот:
– Это Питу?
– Он самый.
– Ну и ну!
Питу дружелюбно озирал прежних товарищей. Чуть не для каждого у него нашлась улыбка.
– Так ты прямо из Парижа, Анж? – допытывалась хозяйка дома.
– Прямым ходом, госпожа Бийо.
– Каково поживает ваш хозяин?
– Превосходно, госпожа Бийо.
– Каково поживает Париж?
– Ужасно, госпожа Бийо.
– Вот оно как!
И круг слушателей сплотился.
– Что король? – спросила фермерша.
Питу покачал головой и пощелкал языком самым унизительным для монархии образом.
– Что королева?
На сей раз Питу вообще уклонился от ответа.
– Ох! – вырвалось у госпожи Бийо.
– Ох! – отозвалось все собрание.
– Ну же, Питу, продолжай, – сказала фермерша.
– Спрашивайте, черт побери, – возразил Питу, которому не хотелось выкладывать все самое интересное в отсутствие Катрин.
– Откуда у тебя каска? – полюбопытствовала г-жа Бийо.
– Это трофей, – разъяснил Питу.
– Что такое трофей, дружок? – спросила славная женщина.
– Ах, и впрямь, госпожа Бийо, – с покровительственной улыбкой отвечал Питу, – откуда же вам знать, что такое трофей? Трофеи бывают, когда победишь неприятеля, вот оно как, госпожа Бийо.
– Выходит, ты, Питу, победил неприятеля?
– Неприятеля! – презрительно хмыкнул Питу. – Эх, милая моя госпожа Бийо, вы даже и не слыхивали, что мы с господином Бийо вдвоем взяли Бастилию.
Эти магические слова воспламенили аудиторию. Питу почувствовал, что слушатели дышат ему в затылок, а руки их цепляются за спинку его стула.
– Рассказывай, ну-ка, рассказывай, что там наделал наш хозяин, – гордясь и трепеща, промолвила г-жа Бийо.
Питу снова глянул, не идет ли Катрин, но ее было не видать.
Ему стало обидно, что м-ль Бийо не желает расстаться с бельем ради свежих новостей, доставленных таким гонцом.
Он покачал головой, в нем просыпалось недовольство.
– Это долгая история, – проговорил он.
– А ты голоден? – спросила г-жа Бийо.
– Пожалуй, что и так.
– И пить хочешь?
– Почему бы и нет.
Работники и служанки тут же забегали, и не успел Питу оценить всю важность своей просьбы, как перед ним очутились кубок, и хлеб, и мясо, и всевозможные фрукты.
У Питу была, как говорят в деревне, бездонная утроба: он быстро переваривал пищу; но все-таки его организм еще не успел до конца усвоить теткиного петуха, которого он прикончил всего каких-нибудь полчаса назад.
Между тем ему так быстро подали угощение, что это нисколько не помогло ему протянуть время, на что он было понадеялся.
Он понял, что нужно сделать над собой значительное усилие, и принялся за еду.
Но вопреки своим самым добрым намерениям он тут же был вынужден прервать трапезу.
– Что с тобой? – спросила г-жа Бийо.
– Черт побери! Я…
– Принесите Питу попить!
– У меня уже есть сидр, госпожа Бийо.
– Может быть, тебе больше хочется водки?
– Водки?
– Да, ты небось приохотился к ней в Париже?
Добрая женщина предполагала, что за две недели отсутствия Питу мог приобрести дурные привычки.
Питу гордо отверг это предположение.
– Водки я в рот не беру, – сказал он.
– Тогда рассказывай.
– Если я начну рассказывать, то мне придется все повторять, когда придет мадемуазель Катрин, а рассказ у меня долгий.
Два-три человека ринулись в прачечную за Катрин.
Следом за ними устремились все остальные, но в это время Питу машинально оглянулся на лестницу, которая вела на второй этаж, и в проеме двери, распахнувшейся от сквозняка, заметил Катрин, глядевшую из окна.
Катрин смотрела в сторону леса, то есть в сторону Бурсона.
Она была так погружена в созерцание, что не обратила ни малейшего внимания на суматоху и на все, что происходило в доме: ее занимало лишь то, что делалось снаружи.
– Э! Эх! – со вздохом сказал Питу. – Да, так она и глядит в сторону леса, в сторону Бурсона, туда, где жил господин Изидор де Шарни!
И он испустил новый вздох, еще жалобнее первого.
Тут вернулись гонцы, обыскавшие не только прачечную, но каждый уголок в доме, где могла быть Катрин.
– Ну? – спросила г-жа Бийо.
– Барышни нигде нет.
– Катрин! Катрин! – позвала г-жа Бийо.
Девушка не слышала.
Тогда Питу решил вмешаться.
– Госпожа Бийо, – сказал он, – а ведь я знаю, почему мадемуазель Катрин не нашли в прачечной.
– Почему же?
– Черт побери, потому что она в другом месте.
– И ты, что ли, знаешь, где она?
– Знаю.
– Где же?
– Наверху.
Взяв фермершу за руку, он помог ей подняться на несколько ступенек вверх по лестнице и указал ей на Катрин, сидевшую на подоконнике, в обрамлении из вьюнка и плюща.
– Она причесывается, – сказала добрая женщина.
– Увы, нет, она уже причесана, – уныло отозвался Питу.
Фермерша не обратила внимания на то, как уныло прозвучал его ответ, и во весь голос позвала:
– Катрин! Катрин!
Девушка вздрогнула, застигнутая врасплох, и, проворно затворив окно, спросила:
– Что такое?
– Иди-ка сюда, Катрин, – воскликнула мамаша Бийо, не подозревая о впечатлении, которое могут произвести ее слова. – Здесь Анж, он вернулся из Парижа.
Питу с тревогой ждал ответа Катрин.
– А-а, – равнодушно протянула Катрин.
От такого равнодушия у бедняги Питу упало сердце.
Тем временем она сошла по лестнице с таким флегматичным видом, словно какая-нибудь фламандка с полотна ван Остаде или Браувера[196].
– Надо же! – произнесла она, спустившись. – И впрямь, он самый.
Питу задрожал, залился румянцем и отвесил поклон.
– У него есть каска, – шепнула одна из служанок на ухо молодой хозяйке.
Питу услышал и вгляделся в лицо Катрин, пытаясь угадать впечатление, произведенное этой новостью.
Лицо ее было прелестно: быть может, слегка побледнело, но не утратило ни нежности, ни округлости черт.
Однако Катрин нисколько не восхитилась шлемом Питу.
– Ах вот как, каска? – переспросила она. – А для чего?
Тут в сердце у честного малого вспыхнуло негодование.
– У меня есть каска и сабля, – гордо произнес он, – потому что я сражался, убивал драгун и швейцарцев, а если не верите, мадемуазель Катрин, спросите у вашего батюшки, и все тут.
Катрин, казалось, была так поглощена своими мыслями, что из ответа Питу услышала только самый конец.
– А как поживает батюшка? – спросила она. – И почему он не вернулся вместе с вами? Что, в Париже дело неладно?
– Совсем неладно, – отвечал Питу.
– А я-то думала, что все уже в порядке, – заметила Катрин.
– Ваша правда, да только потом опять пошли беспорядки, – возразил Питу.
– Разве народ не помирился с королем, разве господина Неккера не призвали обратно?
– В господине Неккере все и дело, – самонадеянно пояснил Питу.
– Да ведь народ был доволен, что он вернулся?
– До того доволен, что пошел вершить суд и расправу над всеми своими врагами.
– Над всеми врагами! – уд