Правильным было бы употребить все свое красноречие для того, чтобы убедить аббата Фортье в своей преданности королю, а главное — пропустить мимо ушей грамматические ошибки учителя.
Правильным было бы внушить аббату, что арамонская национальная гвардия защищает интересы контрреволюции.
Правильным было бы пообещать, что она будет сражаться на стороне короля.
А самое главное — правильным было бы не говорить ни слова о злосчастном глаголе быть, поставленном не в том времени.
Тогда аббат, вне всякого сомнения, распахнул бы двери своих кладовых и своего арсенала, дабы храброе войско и его героический предводитель с оружием в руках могли отстаивать монархию.
Такая ложь именуется дипломатией. Порывшись в памяти, Питу вспомнил на этот счет немало историй из далекого прошлого.
Он вспомнил Филиппа Македонского, который столько раз нарушал свои клятвы и тем не менее прослыл великим человеком.
Он вспомнил Брута, который вел себя весьма брутально, чтобы усыпить своих врагов, и тем не менее прослыл великим человеком.
Вспомнил он и Фемистокла, который всю жизнь обманывал своих соотечественников для их же пользы, и это опять-таки не помешало ему прослыть великим человеком.
С другой стороны, Аристид никогда не позволял себе ничего подобного, — а его тоже называли великим.
Это соображение привело Питу в замешательство.
Но, по зрелом размышлении, он решил, что Аристиду просто повезло: его враги-персы были столь тупоумны, что он сумел победить их, не пускаясь на хитрости.
К тому же Аристида, хоть и несправедливо, но изгнали из Афин: это соображение в конце концов заставило Питу принять сторону Филиппа Македонского, Брута и Фемистокла.
Перейдя к современности, Питу спросил себя, как поступили бы г-н Жильбер, г-н Байи, г-н Ламет, г-н Барнав и г-н де Мирабо, будь они на месте Питу, а король Людовик XVI — на месте аббата Фортье?
Что сделали бы они, если бы им нужно было получить от короля триста или пятьсот тысяч ружей для французской национальной гвардии?
В точности противоположное тому, что сделал Питу.
Они убедили бы Людовика XVI в том, что французы только и мечтают о спасении своего монарха, а спасти его возможно только имея триста или пятьсот тысяч ружей.
Конечно, г-н де Мирабо поступил бы именно так и непременно добился бы успеха.
Питу вспомнил еще и народную песенку-поговорку, гласящую:
Ждешь от дьявола услуги —
Окажи ему почёт.[49]
Вывод из всего этого напрашивается только один: он, Анж Питу, четырежды скотина; для того, чтобы вернуться к своим солдатам со славой, он должен был сделать в точности противоположное тому, что сделал.
Продолжая обдумывать то положение, в какое он попал, Питу решил во что бы то ни стало, хитростью или силой, добыть то оружие, которое надеялся добыть уговорами.
В уме его возникло первое средство.
Прибегнуть к хитрости.
Проникнуть в музей аббата и выкрасть либо изъять оружие из арсенала.
Действуй Питу вместе с товарищами, эта операция звалась бы изъятием; пойди он в музей один, это называлось бы кражей.
«Кража»! — это слово оскорбляло слух честного Питу.
Что же до изъятия, то нет никакого сомнения, что во Франции еще оставалось довольно людей, сведущих в старинных законах и склонных рассматривать подобное деяние как разбой и вооруженный грабеж.
Перечисленные доводы заставили Питу отказаться от обоих упомянутых выше способов.
Вдобавок на карту была поставлена честь Питу, а спасать честь следует в одиночку, не прибегая к посторонней помощи.
Гордый глубиной и разнообразием своих мыслей, Питу снова погрузился в раздумья.
Наконец, уподобившись Архимеду, он воскликнул: «Эврика!» — что в переводе на французский означает: «Нашел!».
В самом деле, в своем собственном арсенале Питу нашел выход из положения. Он рассуждал так:
Господин де Лафайет — главнокомандующий французской национальной гвардией.
Арамон находится во Франции.
Арамон имеет национальную гвардию.
Следовательно, г-н де Лафайет командует арамонской национальной гвардией.
А раз так, г-н де Лафайет не может терпеть такого положения, при котором у арамонских ополченцев нет оружия, в то время как ополченцы других населенных пунктов уже получили его либо вот-вот получат.
К г-ну де Лафайету можно получить доступ через Жильбера, к Жильберу — через Бийо.
И Питу решил послать фермеру письмо.
Поскольку Бийо не знает грамоты, прочтет письмо г-н Жильбер, и таким образом Питу убьет сразу двух зайцев.
Приняв это решение, Питу дождался темноты, тайком возвратился в Арамон и взялся за перо.
Однако, как ни старался он соблюсти инкогнито, его появление не укрылось от внимания Клода Телье и Дезире Манике.
Прижав палец к губам и не сводя глаз с письма, они молча, с таинственным видом ретировались; Питу же с головой окунулся в практическую политику.
Вот что значилось в той бумаге, которая произвела столь сильное впечатление на Клода и Дезире:
«Дорогой и глубокоуважаемый господин Бийо!
Каждый день приносит революции новые победы в наших краях; аристократы отступают, патриоты наступают.
Арамонская коммуна желает пополнить ряды национальной гвардии.
Но у нас нет оружия.
Есть способ добыть его. Некоторые частные лица хранят у себя запасы оружия; обратив его на службу нации, мы сберегли бы государственной казне немало денег.
Если бы господину генералу Лафайету было угодно приказать, чтобы все подобные незаконные запасы оружия перешли в распоряжение коммун в соответствии с числом людей, годных к военной службе, я, со своей стороны, взялся бы поставить арамонскому арсеналу, по меньшей мере, тридцать стволов.
Это единственный способ положить предел контрреволюционным проискам аристократов и врагов нации.
Ваш согражданин и покорнейший слуга
Закончив свое послание, Питу заметил, что ни слова не сказал фермеру о его доме и семье.
Бийо, конечно, был новый Брут, но не до такой же степени! Впрочем, писать Бийо о Катрин значило либо солгать, либо разорвать ему сердце и разбередить свежие раны в душе самого Питу.
Подавив вздох, Анж приписал внизу:
«P. S. Госпожа Бийо и мадемуазель Катрин, а также все домочадцы пребывают в добром здравии и шлют господину Бийо свой привет».
Таким образом он не опорочил ни себя, ни других.
Показав посвященным белый конверт, которому предстояло отправиться в Париж, командующий арамонскими войсками ограничился немногословным заключением.
— Вот, — сказал он и пошел на почту.
Ответ не заставил себя ждать.
Через день в Арамон примчался гонец на лошади и спросил г-на Анжа Питу.
Событие это произвело великий шум, возбудило великую тревогу, а затем вселило в душу ополченцев великие надежды.
Курьер прискакал на взмыленном коне.
Он был одет в мундир штаба парижской национальной гвардии.
Судите же сами о том, как встретили его арамонцы и как взволновался при известии о его прибытии Анж Питу.
Бледный, трепещущий, он приблизился к высокому гостю и взял пакет, который протянул ему офицер, и протянул, не будем скрывать, с улыбкой.
В пакете находился ответ г-на Бийо, писанный рукою Жильбера.
Бийо рекомендовал Питу быть более умеренным в изъявлении патриотизма.
Далее он сообщал, что прилагает к письму приказ генерала де Лафайета, скрепленный подписью военного министра, приказ же этот предписывает вооружить арамонскую национальную гвардию.
Наконец, он извещал, что посылает письмо с офицером, который направляется в Суасон и Лан для того, чтобы и тамошняя национальная гвардия не осталась безоружной. Приказ генерала де Лафайета гласил:
«Сим предписывается всем гражданам, владеющим более чем одним ружьем и более чем одной саблей, предоставить излишнее оружие в распоряжение воинских частей, созданных в коммунах.
Данный приказ подлежит исполнению на всей территории провинции».
Зардевшись от радости, Питу поблагодарил офицера; тот снова улыбнулся и немедленно продолжил свой путь.
Питу был на вершине блаженства: он получил приказ от самого генерала де Лафайета, да еще с подписью министра.
И что самое поразительное, приказ этот полностью совпадал с намерениями и желаниями самого Питу.
Описать действие, которое произвело появление парижского курьера на тех, кто избрал Питу командующим, нам не под силу. Мы даже не станем пытаться это делать.
Скажем лишь одно: взглянув на взволнованные лица и горящие глаза арамонцев, увидев, как услужливо и почтительно стали они держать себя с Анжем Питу, самый скептический наблюдатель уверился бы, что нашему герою суждено великое будущее.
Избиратели все как один изъявили желание осмотреть и ощупать министерскую печать, на что получили милостивое разрешение Питу.
Затем, когда кругом остались только посвященные, Питу произнес следующую речь:
— Сограждане, планы мои, как я и предвидел, осуществились. Я написал генералу де Лафайету о вашем желании образовать отряд национальной гвардии и поставить во главе этого отряда меня. И что же? Вот надпись на конверте, присланном мне из министерства.
Тут он предъявил своим бойцам конверт, на котором стояло:
«Сьёру Анжу Питу,
командующему национальной гвардией Арамона».
— Итак, — продолжал Питу, — генерал Лафайет знает о моем назначении на пост командующего национальной гвардией и одобряет его. Следовательно, генерал де Лафайет и военный министр знают также о вашем вступлении в ряды национальной гвардии и одобряют его.
Громкий вопль радости и восхищения потряс стены лачуги, где жил Питу.