— Что же касается оружия, я знаю, как его добыть. Прежде всего следует выбрать лейтенанта и сержанта. Мне нужна будет их помощь.
Новоявленные гвардейцы нерешительно переглянулись.
— Может, ты их и назовешь, Питу? — попросил Манике.
— Мне этим заниматься не подобает, — с достоинством ответил Питу, — выборы должны проходить свободно; выберите людей на названные мною посты самостоятельно, да действуйте с умом. Больше мне вам сказать нечего. Ступайте!
Произнеся эти слова с поистине королевским величием, Питу отослал своих солдат и, как новый Агамемнон, остался наедине с собственными мыслями.
Он смаковал свою славу, а избиратели тем временем оспаривали один у другого крохи военной власти, призванной править Арамоном.
Выборы продолжались целый час. Наконец лейтенант и сержант были названы; первый пост достался Дезире Манике, второй — Клоду Телье. Затем гвардейцы возвратились к Питу, и командир утвердил своих командиров в новых должностях.
Когда с этим делом было покончено, Питу сказал:
— Теперь, господа, не будем терять ни минуты.
— Да, да, начнем учения! — воскликнул один из самых рьяных бойцов.
— Погодите, — возразил Питу, — прежде чем приступить к учениям, нужно раздобыть ружья.
— Совершенно верно, — подтвердили командиры.
— Но разве нельзя, пока нет ружей, тренироваться на палках?
— Мы должны быть настоящими солдатами, — отвечал Питу, который при виде всеобщего воодушевления особенно ясно осознал свою неспособность обучить кого бы то ни было военному искусству, самому ему решительно неизвестному, — а когда солдаты, учатся стрелять из палок, — это просто смешно; зачем же выставлять себя на посмешище?
— Он прав! — поддержали гвардейцы своего командующего. — Нам нужны ружья!
— В таком случае, лейтенант и сержант, следуйте за мной, — приказал Питу, — а все остальные пусть дожидаются нашего возвращения.
Войско отвечало почтительным согласием.
— До темноты еще целых шесть часов. Этого более чем достаточно, чтобы отправиться в Виллер-Котре, сделать там все, что требуется, и вернуться домой. Итак, вперед! — крикнул Питу.
И штаб арамонской армии тронулся в путь.
Дабы удостовериться, что все происходящее ему не снится, Питу перечел письмо Бийо и тут только заметил фразу Жильбера, в первый раз совершенно ускользнувшую от его внимания:
«Отчего Питу ни слова не написал доктору Жильберу о Себастьене?
Отчего Себастьен не пишет отцу?».
XXXVIIIТРИУМФ ПИТУ
Почтенный аббат Фортье даже не догадывался, какие тучи собираются над его головой в результате тонких дипломатических маневров Питу, покровительствуемого первыми людьми государства.
Он спокойно беседовал с Себастьеном, стремясь внушить ему, что дурное общество грозит неминуемой гибелью добродетели и невинности, что Париж — страшная пучина, где развратились бы сами ангелы, если бы — подобно тем, что заблудились по дороге в Гоморру, — не поспешили вернуться на небо; с ужасом вспоминая визит падшего ангела Питу, аббат со всем красноречием, на какое он был способен, убеждал Себастьена оставаться добрым и верным роялистом.
Причем, сразу скажем, под словами «добрый и верный роялист» аббат разумел совсем не то, что доктор Жильбер.
Добряк-аббат не брал в расчет этой разницы в толковании одних и тех же слов и потому не сознавал, что творит дурное дело, настраивая — разумеется, безотчетно — сына против отца.
Впрочем, надо признать, что больших успехов он не добился.
Странная вещь! В том возрасте, когда, по словам поэта, дети — мягкая глина, в том возрасте, когда все впечатления надолго западают им в душу, Себастьен, если судить по решимости и упорству, был уже зрелым мужем.
Говорила ли в нем натура матери-аристократки, исполненной безграничного отвращения к плебею?
Или то был истинный аристократизм плебея, доведенный в душе Жильбера до стоицизма?
Аббат Фортье неспособен был разгадать эту тайну; он знал доктора как пламенного патриота — на его вкус, даже чересчур пламенного, — и, объятый простодушным стремлением к добру, присущим священнослужителям, пытался перевоспитать младшего Жильбера, привив ему веру в Бога и короля.
Однако Себастьен, хотя и казался прилежным учеником, пропускал советы аббата Фортье мимо ушей; он отдавался мыслям о тех смутных видениях, что с некоторых пор снова стали преследовать его среди густых деревьев здешнего парка, когда аббат Фортье водил своих учеников к Клуисову камню, к колодцу Сент-Юбер или к башне Омон; он отдавался мыслям об этих галлюцинациях, составлявших сущность его второй жизни, протекающей параллельно первой, — сказочной жизни, исполненной поэтических наслаждений, которая текла рядом со скучными прозаическими буднями учения и коллежа.
Внезапно дверь с улицы Суасон распахнулась от резкого удара и на пороге показались несколько человек.
То были мэр города Виллер-Котре, его помощник и секретарь мэрии.
За ними виднелись два жандарма, а за жандармами — пять-шесть зевак.
Встревоженный аббат пошел навстречу мэру.
— Что случилось, господин де Лонпре? — спросил он.
— Известен ли вам, господин аббат, — важно ответствовал тот, — новый декрет военного министра?
— Нет, господин мэр.
— В таком случае, потрудитесь прочесть.
Аббат взял депешу, пробежал ее глазами и побледнел.
— Итак? — спросил он взволнованно.
— Итак, господин аббат, господа представители национальной гвардии Арамона ждут от вас оружия.
Аббат подскочил, словно хотел проглотить господ представителей национальной гвардии с потрохами.
Тогда Питу, сочтя, что настал его черед, предстал перед аббатом в сопровождении своих младших офицеров.
— Вот они, — сказал мэр.
Теперь аббат побагровел.
— Эти мошенники! — возопил он. — Эти бандиты!
Мэр был человек добродушный и еще не обзаведшийся стойкими политическими симпатиями; он старался ублажить и тех и этих. Он не хотел ссориться ни с Господом Богом, ни с национальной гвардией.
На инвективы аббата Фортье мэр ответил громким смехом и благодаря этому сумел овладеть положением.
— Вы только послушайте, как аббат Фортье честит арамонскую национальную гвардию! — обратился он к Питу и его спутникам.
— Это оттого, что господин аббат Фортье знает нас с детства и до сих пор считает детьми, — отвечал Питу с меланхолической усмешкой.
— Но эти дети стали взрослыми, — глухо продолжил Манике, протягивая к аббату изувеченную руку.
— И эти взрослые — сущие змеи! — раздраженно воскликнул аббат.
— А змеи кусают тех, кто их бьет, — подал голос сержант Клод.
Мэр расслышал в этих угрозах предвестие грядущей революции.
Аббат разглядел в них грядущее мученичество.
— В конце концов, что вам нужно от меня? — спросил он.
— Нужно, чтобы вы отдали часть хранящегося у вас оружия, — отвечал мэр, желавший примирить враждующие стороны.
— Это оружие принадлежит не мне, — сказал аббат.
— Кому же оно принадлежит?
— Оно принадлежит монсеньеру герцогу Орлеанскому.
— Пусть так, господин аббат, — возразил Питу, — но это не имеет значения.
— Как не имеет значения? — изумился аббат.
— Ни малейшего; мы все равно должны забрать у вас это оружие.
— Я обо всем напишу господину герцогу, — с достоинством произнес аббат.
— Господин аббат забывает, — негромко сказал мэр, — что это будет лишь бесполезная отсрочка. Моньсеньер наверняка прикажет выдать патриотам не только ружья своих врагов-англичан, но и пушки своего предка Людовика XIV.
Это неопровержимая истина больно уязвила аббата.
Он прошептал:
— Circumdedisti me hostibus meis[50].
— Да, господин аббат, — ответил Питу, — вы правы, но мы враги вам только в политике; мы ненавидим в вас только дурного патриота.
— Болван! Бессмысленный и опасный болван! — воскликнул аббат Фортье, которого гнев вдохновил на пламенную речь. — Кто из нас лучший патриот — я, желающий сохранить оружие у себя ради того, чтобы поддерживать мир в моем отечестве, или ты, требующий его у меня ради того, чтобы развязать в отечестве гражданскую войну и посеять рознь между людьми? Кто из нас лучший сын — я, приветствующий нашу общую мать оливковой ветвью, или ты, разыскивающий штык, чтобы вонзить его ей в сердце?
Мэр отвернулся, чтобы скрыть волнение, успев при этом легким кивком показать аббату, что одобряет его речь.
Помощник мэра, новый Тарквиний, тростью сшибал лепестки с цветов.
Анж растерялся.
Его подчиненные, заметив это, нахмурились.
Не потерял спокойствия лишь юный спартанец Себастьен.
Он подошел к Питу и спросил:
— О чем, собственно, речь?
Питу в двух словах объяснил ему положение дел.
— Приказ подписан? — осведомился юный Жильбер.
— Военным министром и генералом Лафайетом, а написан рукою твоего отца.
— В таком случае, — гордо воскликнул мальчик, — почему его не выполняют?
В его расширившихся зрачках, раздувающихся ноздрях, непреклонном взгляде выказывал себя властительный дух его предков.
Аббат услышал слова, сорвавшиеся с уст юноши; он вздрогнул и опустил голову.
— Три поколения врагов против нас! — прошептал он.
— Что ж, господин аббат, — сказал мэр, — придется подчиниться!
Аббат отступил на шаг назад, сжимая в руке ключи, которые, по старой монастырской привычке, вешал на пояс.
— Нет! Тысячу раз нет! — воскликнул он. — Оружие принадлежит не мне, и я буду ждать приказа моего повелителя.
— О господин аббат! — укоризненно произнес мэр, не в силах на сей раз скрыть своего неодобрения.
— Это мятеж, — сказал священнику Себастьен, — берегитесь, господин аббат.
— Tu quoque![51] — прошептал аббат Фортье, в подражание Цезарю закрывая лицо сутаной.
— Ничего, ничего, господин аббат, не тревожьтесь, — утешил священника Питу, — это оружие будет пущено в ход для блага родины.