Час спустя до его слуха донесся звук закрываемой двери. Потом послышался шелест листвы и шорох женского платья. Наконец из-за ветвей показалось лицо Катрин: она испуганно смотрела по сторонам, желая убедиться, что ее никто не видит.
От Питу девушку отделял десяток шагов.
Наш герой застыл под деревом с книгой на коленях.
Однако теперь он уже не притворялся, что читает; он пристально глядел на Катрин, чтобы дать ей понять, что видит ее.
Катрин испуганно вскрикнула, узнала Питу, побледнела так, словно сама смерть явилась перед нею и коснулась ее; потом, после секундного колебания, заметного лишь по дрожи рук и движению плеч, поспешно бросилась в лес, подбежала к своему коню и, вскочив в седло, умчалась прочь.
Ловушка, подстроенная Питу, захлопнулась: Катрин попалась.
Питу возвратился в Арамон, не помня себя от счастья и страха.
Ибо, обдумав происшедшее, он понял, что его с виду простой поступок чреват разными ужасными последствиями, о которых он прежде и не подозревал.
В следующее воскресенье в Арамоне должен был состояться военный парад.
Здешние национальные гвардейцы, превзойдя всю военную премудрость — или сочтя, что они ее превзошли, — попросили своего командира учинить им публичный смотр.
Жители нескольких соседних деревень, которым лавры арамонцев не давали покоя и которые поэтому также принялись обучаться маршировке и стрельбе, были приглашены в Арамон, дабы вступить в соревнование со своими предшественниками на ратном поприще.
Посланцы каждой из этих деревень провели переговоры со штабом Питу; командовал соседским войском отставной сержант.
Возможность увидеть столь прекрасное зрелище привлекла множество расфранченных деревенских жителей, и с самого утра арамонское Марсово поле заполнилось девушками и детьми; немного позднее к ним присоединились охваченные не меньшим любопытством отцы и матери героев.
Начался праздник с легкого завтрака на траве: было съедено изрядное количество фруктов и галет и выпито немало родниковой воды.
Затем в четырех концах Арамона, на тропинках, связующих это селение с Ларньи, Везом, Тайфонтеном и Вивье, появились четыре барабанщика.
Поистине, Арамон сделался центром земли: у него обнаружились четыре стороны света.
Пятый барабанщик бодро шествовал впереди тридцати трех национальных гвардейцев Арамона.
Среди зрителей попадались и местные богачи — аристократы и буржуа, явившиеся в надежде посмеяться.
Собралось на торжество и многие окрестные фермеры.
В их число входили и мамаша Бийо с дочерью; они прибыли бок о бок верхом в тот самый момент, когда национальная гвардия Арамона покидала деревню, предводительствуемая трубачом, барабанщиком и своим командиром Питу, ехавшим на могучем белом коне: его одолжил ему лейтенант Манике, дабы довершить сходство арамонского смотра с парижским, а Питу — с маркизом де Лафайетом.
Питу, сияя от гордости и размахивая шпагой, скакал верхом на этом ширококостном коне с золотистой гривой; вид его не отличался аристократизмом и изяществом, но зато воплощал восхитительную мощь и отвагу.
Зрители приветствовали Питу и его солдат, пробудивших от спячки всю округу, радостными возгласами.
Все арамонские национальные гвардейцы были в одинаковых шляпах, украшенных национальными кокардами; с начищенными до блеска ружьями они маршировали двумя колоннами, производя весьма внушительное впечатление.
Так что, пока арамонская гвардия добиралась до поля, выбранного для смотра, она успела завоевать всеобщие симпатии.
Краем глаза Питу увидел Катрин.
Он покраснел; она побледнела.
С этой минуты все происходящее исполнилось для него исключительного смысла.
Вначале его солдаты продемонстрировали зрителям основы обращения с оружием, причем все приказы командира исполнялись с такой точностью, что зрители разражались восторженными криками «браво».
Не то гвардейцы других деревень: они действовали вяло и неслаженно. Одни были скверно вооружены и скверно обучены; этим довольно было бросить взгляд на соперников, чтобы утратить веру в себя; другие с преувеличенной старательностью повторяли движения, которым выучились не далее как вчера, и раздувались от гордости.
Все они сильно разочаровали зрителей.
Однако впереди были строевые учения. Тут-то сержант и надеялся взять реванш.
По причине его многоопытности сержанту было поручено общее командование: он должен был, ни много ни мало, руководить действиями армии, состоящей из ста семидесяти человек.
Это оказалось ему не по силам.
Питу, со шпагой под мышкой и в неизменной каске на голове, наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.
Когда сержант увидел, что голова колонны скрывается в лесу, а хвост выползает на арамонскую дорогу, когда он увидел, как спутываются его каре, сбиваются в кучу отделения и топчутся на месте направляющие, он вконец растерялся и был освистан своими собственными солдатами.
Тогда арамонцы все как один потребовали:
— Пусть командует Питу!
— Да, да, пусть командует Питу! — подхватили люди из других деревень, раздосадованные неумелостью своих солдат, в которой они по доброте душевной винили их наставников.
Питу снова взобрался на своего белого коня и, заняв место во главе своих гвардейцев, которых он поставил впереди всех остальных, проревел команду с такой силой, что, казалось, от звука его голоса задрожали верхушки соседних дубов.
В тот же миг, словно по мановению волшебной палочки, смешавшиеся было ряды солдат пришли в порядок; бойцы повиновались Питу с восторгом, ничуть не мешавшим слаженности их действий, и снискали всеобщее одобрение; уроки папаши Клуиса и «Безупречного национального гвардейца» не пропали даром.
Единодушно и единогласно все войско тут же, на поле брани, нарекло Питу своим главнокомандующим.
Мокрый от пота и хмельной от счастья, Питу спешился; все зрители бросились к нему с поздравлениями.
Принимая их, он не перестал искать глазами Катрин.
Внезапно он услышал ее голос.
Ему незачем было искать Катрин: она сама нашла его!
Он победил!
— Нехорошо, господин Анж! — воскликнула Катрин шутливым тоном, плохо вязавшимся с ее бледным лицом. — Нехорошо, господин Анж, вы к нам даже не подходите. Вы загордились, вы стали великим полководцем…
— Что вы, ни в коем случае, — возразил Питу. — Здравствуйте, мадемуазель! Имею честь приветствовать вас, сударыня, — поклонился он г-же Бийо и снова обратился к Катрин:
— Вы ошибаетесь, мадемуазель, я вовсе не великий полководец, я самый обыкновенный бедняк, желающий послужить отечеству.
Толпа подхватила эти слова, восхитилась ими и нарекла грандиозными.
— Анж, — тихо сказала Катрин, — мне нужно с вами поговорить.
«Ну и ну, — подумал Питу, — клюнуло».
Так же тихо он ответил:
— Я к вашим услугам, мадемуазель Катрин.
— Проводите нас до фермы.
— С радостью.
XLIМЕД И ПОЛЫНЬ
Катрин надеялась поговорить с Питу с глазу на глаз, и это ей удалось.
Госпожа Бийо встретила товарок, которые были рады составить ей компанию, и Катрин, вверив попечению одной из них своего коня, пошла на ферму пешком в сопровождении Питу, ухитрившегося ускользнуть от толпы поклонников.
В деревне по причине взаимной снисходительности никому нет дела до чужих секретов, и никто не обратил на нашу уединившуюся пару никакого внимания.
Соседи сочли вполне естественным, что Питу хочет поболтать с г-жой Бийо и ее дочкой, а может, и вообще этого не заметили.
В тот день у каждого были свои причины укрыться в лесной тьме и тиши. В лесном краю слава и счастье ищут приют под сенью вековых дубов.
— Вот он я, мадемуазель Катрин, — сказал Питу, когда они остались одни.
— Отчего вы так надолго покинули нас? — спросила Катрин. — Это дурно, господин Питу.
— Но, мадемуазель Катрин, — удивленно возразил Питу, — вы ведь знаете…
— Ничего я не знаю… Это дурно.
Питу поджал губы, ему было неприятно слушать, как Катрин лжет.
Она это поняла, тем более что Питу, чей взгляд обычно был прям и открыт, отвел глаза в сторону.
— Послушайте, господин Питу, — сказала Катрин, — я хотела еще кое о чем поговорить с вами.
— Да?
— Вчера, когда вы видели меня подле хижины…
— Подле какой хижины?
— Но вы же сами знаете.
— Знаю.
Она покраснела.
— Что вы там делали? — спросила она.
— Выходит, вы поняли, что это я! — воскликнул Питу с мягким и меланхолическим упреком.
— Не сразу.
— Как это не сразу?
— Бывает, что думаешь о своем и ничего кругом не замечаешь, а потом спохватываешься.
— Разумеется.
Она снова замолчала, молчал и Питу: у обоих накопилось в сердце слишком много такого, что не высказать словами.
— Значит, — вымолвила наконец Катрин, — это были вы.
— Да, мадемуазель.
— Что же вы там делали? Сидели в засаде?
— В засаде? Нет. С какой стати мне сидеть в засаде?
— Ну не знаю. Из любопытства…
— Мадемуазель, я не любопытен.
Она нетерпеливо топнула ножкой.
— И все-таки вы были там, а зачем — неизвестно; обычно вы туда не ходите.
— Мадемуазель, вы ведь видели: я читал.
— Ах, ничего я не видела.
— Но раз вы видели меня, вы должны были видеть и книгу.
— Верно, я вас видела, но мельком. Значит, вы читали?
— «Безупречного национального гвардейца».
— Что это такое?
— Книга, по которой я учусь тактике, чтобы затем обучать своих солдат; а для учебы, знаете, мадемуазель, необходимо уединение.
— Пожалуй, вы правы; там, на опушке леса, вас никто не тревожит.
— Никто.
Они снова замолчали. Мамаша Бийо и ее подруги поодаль болтали о своем.
— И подолгу вы там учитесь? — снова подала голос Катрин.
— Иной раз с утра до вечера, мадемуазель.
— И в тот раз тоже? — живо вскричала она.
— И в тот раз тоже.
— Странно, что я вас увидела только на обратном пути.