— Послушайте, графиня, — сказал он, — добивались вы ареста доктора Жильбера или нет?
Но графиня, хотя и спала, сделала последнее усилие, вырвала свою руку и, собрав оставшиеся силы, произнесла:
— Нет, я не стану говорить.
Король взглянул на Жильбера, как бы спрашивая, чья воля победит: его или графини?
Жильбер улыбнулся.
— Вы не станете говорить? — спросил он.
И, не сводя глаз со спящей Андре, сделал шаг в сторону ее кресла.
Андре содрогнулась.
— Не станете говорить? — повторил он, сократив расстояние, отделявшее его от графини, еще на шаг.
Тело Андре напряглось в последней схватке.
— Ах, так вы не станете говорить! — сказал он в третий раз и, оказавшись совсем рядом с Андре, протянул руку над ее головой. — Значит, вы не станете говорить!
Андре корчилась в страшных судорогах.
— Осторожнее! — воскликнул Людовик XVI. — Осторожнее, вы убьете ее!
— Не бойтесь, ваше величество, я имею дело только с душой; душа сопротивляется, но она уступит.
Он опустил руку и опять приказал:
— Говорите!
Андре выпрямилась и попыталась вздохнуть, словно под колпаком машины, откачивающей воздух.
— Говорите! — повторил Жильбер, снова опустив руку.
Все мускулы молодой женщины были так напряжены, что казалось, они вот-вот лопнут. На губах ее выступила пена, судороги выдавали начало эпилептического припадка.
— Доктор! Доктор! — взмолился король. — Осторожнее!
Но доктор, не слушая его, в третий раз опустил руку и, дотронувшись ладонью до головы графини, снова приказал:
— Говорите! Я так хочу!
Почувствовав прикосновение этой руки, Андре вздохнула, руки ее бессильно повисли вдоль тела, откинутая назад голова опустилась на грудь, а из-под закрытых век потекли обильные слезы.
— Боже мой! Боже мой! — шептала она.
— Призывайте Господа сколько хотите; тот, кто сам действует во имя Господне, его не боится.
— О, как я вас ненавижу! — воскликнула графиня.
— Ненавидьте меня, но говорите!
— Ваше величество, ваше величество! — взмолилась Андре. — Скажите ему, что он испепеляет, пожирает, убивает меня.
— Говорите! — вновь повторил Жильбер.
Затем он жестом показал королю, что тот может начинать расспросы.
— Так, значит, графиня, доктор и есть тот человек, которого вы хотели заключить под стражу?
— Да.
— Ни ошибки, ни путаницы не было?
— Нет.
— А ларец?
— Но не могла же я оставить этот ларец в его руках! — глухо проговорила графиня.
Жильбер и король обменялись взглядами.
— И вы его забрали? — спросил Людовик XVI.
— Я приказала его забрать.
— Ну-ка, ну-ка, расскажите-ка все по порядку, графиня, — воскликнул король, позабыв об условностях и опускаясь на колени подле кресла, в котором сидела Андре. — Значит, вы приказали его забрать?
— Да.
— Откуда и каким образом?
— Я узнала, что этот Жильбер за шестнадцать лет уже дважды бывал во Франции и скоро приедет сюда в третий раз, чтобы остаться у нас навсегда.
— А ларец?
— Начальник полиции господин де Крон сообщил мне, что во время одного из своих приездов Жильбер приобрел земли в окрестностях Виллер-Котре и что фермер, арендующий их, пользуется его полным доверием; я заподозрила, что ларец находится у него.
— Как же вы это заподозрили?
— Я была у Месмера. Я заснула и увидела ларец.
— Где же он был?
— На первом этаже, в большом шкафу, под бельем.
— Изумительно! — сказал король. — А дальше? Дальше? Говорите.
— Я вернулась к господину де Крону, и он по совету королевы предоставил в мое распоряжение одного из самых ловких своих агентов.
— Его имя? — потребовал Жильбер.
Андре содрогнулась, словно ее обожгло каленым железом.
— Я спрашиваю у вас его имя.
Андре попыталась сопротивляться.
— Его имя, я приказываю вам сказать его имя!
— Волчий Шаг, — произнесла графиня.
— А дальше? — спросил король.
— Вчера утром этот человек завладел ларцом. Вот и все.
— Нет, это еще не все, — возразил Жильбер, — теперь вы должны сказать королю, где находится ларец.
— О, это уж слишком, — произнес Людовик XVI.
— Нет, ваше величество.
— Но мы сможем узнать у этого Волчьего Шага или у господина де Крона…
— О нет, мы все узнаем скорее и точнее у госпожи графини.
Андре судорожно сжимала зубы, и казалось, что они вот-вот сломаются; она делала все возможное, чтобы слова не сорвались с ее уст.
Король обратил внимание доктора на эти судороги.
Жильбер улыбнулся.
Он дотронулся большим и указательным пальцем до подбородка графини, и ее лицевые мускулы в ту же секунду расслабились.
— Для начала, госпожа графиня, подтвердите королю, что этот ларец в самом деле принадлежит мне, — потребовал доктор.
— Да, да, это его ларец, — с яростью произнесла спящая.
— А где он сейчас? — спросил Жильбер. — Живее, живее, у короля нет времени ждать.
Андре на секунду замешкалась.
— У Волчьего Шага, — сказала она.
Как ни мимолетно было замешательство графини, Жильбер заметил его.
— Вы лжете! — воскликнул он. — Или, точнее, пытаетесь солгать. Где ларец? Я хочу это знать!
— В моем версальском доме, — сказала Андре и разразилась слезами; все ее тело сотрясала нервная дрожь. — В моем доме, где Волчий Шаг уже давно ждет меня. Я назначила ему прийти в одиннадцать.
Часы пробили полночь.
— Он ждет до сих пор?
— Да.
— В какой комнате?
— Его провели в гостиную.
— В каком месте гостиной он находится?
— Он стоит подле камина.
— А ларец?
— На столе перед ним. Ах!
— Что такое?
— Нужно поскорее выпроводить его. Господин де Шарни, который собирался вернуться только завтра, из-за сегодняшних событий переменил планы. Я вижу его. Он уже в Севре. Выпроводите сыщика, граф не должен его видеть.
— Ваше величество, вы все слышали. Где дом графини де Шарни в Версале?
— Где вы живете, графиня?
— На бульваре Королевы, ваше величество.
— Прекрасно.
— Ваше величество, вы слышали ее слова. Ларец принадлежит мне. Угодно ли королю, чтобы он был возвращен владельцу?
— Немедленно, сударь.
И король, заслонив кресло, в котором сидела г-жа де Шарни, ширмой, позвал дежурного офицера и шепотом отдал ему приказания.
XXIVКОРОЛЕВСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Это странное времяпрепровождение, избранное королем в тот самый момент, когда подданные подкапывались под его трон, эта любознательность ученого по отношению к удивительному явлению природы, выказанная в тот самый момент, когда Франция стояла на пороге важнейшего политического явления — превращения монархии в демократию, это самозабвение монарха, оставившего попечение о собственных делах в разгар страшной бури, безусловно вызвало бы улыбку на лицах величайших мыслителей эпохи, уже три месяца бившихся над решением мучившей их проблемы.
За окнами дворца бушевал мятеж, а Людовик, забыв об ужасных происшествиях 14 июля, о взятии Бастилии, о гибели де Флесселя, де Лонэ и де Лома, о настроениях в Национальном собрании, готовом восстать против королевской власти, — забыв обо всем этом, предался разрешению вопроса сугубо частного, и разгадка этой тайны волновала короля ничуть не меньше, чем судьба королевства.
Поэтому, отдав гвардейскому капитану приказание отправиться за ларцом, он немедленно возвратился к Жильберу, который тем временем освобождал графиню от излишнего магнетического воздействия, чтобы ее сомнамбулические конвульсии сменились спокойным сном.
Через мгновение графиня уже спала спокойно и безмятежно, словно младенец в колыбели. Тогда Жильбер одним движением руки велел ей открыть глаза и привел ее в состояние экстаза.
Тут перед доктором и королем престала во всем своем великолепии изумительная красота Андре. Кровь ее, совершенно очистившись от земной скверны, отлила от щек, которые мгновением раньше окрашивала румянцем, а сердце начало биться с обычной размеренностью; лицо ее вновь побледнело и матовым цветом стало напоминать лица красавиц Востока; взор открытых чуть шире обычного глаз устремился к небу; слегка раздувавшиеся ноздри, казалось, вдыхали неземные ароматы, наконец, губы, в отличие от Щек нисколько не побледневшие и сохранившие свой ярко-алый цвет, приоткрылись и обнажили два ряда жемчужных зубов, чуть влажных и оттого еще более блестящих.
Голову графиня с неизъяснимым, почти ангельским изяществом легонько откинула назад.
Казалось, будто ее неподвижный взгляд, устремленный в одну, очень далекую точку, достигает подножия престола Господня.
Короля это зрелище ослепило. Жильбер, вздохнув, отвел глаза: он не устоял против желания сообщить Андре эту сверхчеловеческую красоту, и теперь, уподобившись Пигмалиону, но Пигмалиону, вдвойне несчастному, ибо, зная о бесчувственности прекрасной статуи, был устрашен творением своих рук.
Даже не повернув головы, он жестом приказал Андре закрыть глаза.
Король пожелал, чтобы Жильбер объяснил ему причины этого чудесного состояния, в котором душа отделяется от тела и, вольная, счастливая, богоподобная, воспаряет над земными страданиями.
Подобно всем подлинно высоким умам, Жильбер был способен произнести слова, мучительные для посредственностей: «Я не знаю». Он признался королю в своем неведении: он добивался результатов, не в силах объяснить их источник; факт существовал, но причина его оставалась неведомой.
— Вот, доктор, еще одна загадка, которую природа хранит для ученых мужей грядущих поколений, — сказал король, выслушав признание Жильбера. — Время прольет свет на эту тайну, равно как и на многие другие проблемы, считавшиеся неразрешимыми. Тайнами зовем их мы, а отцы наши назвали бы колдовством или чародейством.
— Да, ваше величество, — отвечал Жильбер с улыбкой, — во времена наших отцов я имел бы честь быть сожженным на Гревской площади ради вящей славы той религии, которую никто из тогдашних людей как следует не понимал, а костер для меня разожгли бы невежественные ученые и неверующие священники.