— Я полагаю, — пренебрежительно отвечал принц, — что господин гусарский лейтенант — превосходный полководец.
— По крайней мере, — возразила королева, видя, что молодой офицер побледнел от гнева, — этот лейтенант — солдат, на которого можно положиться.
— Благодарю вас, ваше величество, — ответил юный офицер с поклоном. — Я не знаю, какое решение вы примете, но умоляю числить меня среди тех, кто готов умереть за вас, причем готовность эту разделяют со мной, прошу вас в это поверить, остальные сорок тысяч солдат, не говоря уж о наших командирах.
С этими словами юноша галантно поклонился принцу, почти оскорбившему его.
Галантность эта поразила королеву даже сильнее, чем предшествовавшие ей уверения в преданности.
— Как ваше имя, сударь? — спросила она у юного офицера.
— Барон де Шарни, государыня, — отвечал тот с поклоном.
— Де Шарни! — воскликнула Мария Антуанетта, невольно зардевшись. — Значит, вы приходитесь родственником графу де Шарни?
— Я его брат, ваше величество.
И юноша отвесил королеве поклон еще более низкий и изящный, чем все предыдущие.
— Мне следовало бы с самого начала узнать в вас одного из самых верных моих слуг, — сказала королева, справившись с замешательством и бросив на окружающих взгляд, исполненный прежней уверенности в себе. — Благодарю вас, барон; как могло случиться, что я впервые вижу вас при дворе?
— Сударыня, мой старший брат, заменяющий мне отца, приказал мне остаться в полку, и за те семь лет, что я имею честь служить в королевской армии, я был в Версале лишь дважды.
Королева пристально вгляделась в лицо юноши.
— Вы похожи на брата, — сказала она. — Я побраню его за то, что он не представил вас ко двору.
Простившись с бароном де Шарни, Мария Антуанетта возвратилась к своей подруге г-же де Полиньяк, которую вся эта сцена не вывела из забытья, чего, однако, нельзя сказать обо всех остальных гостях королевы. Офицеры, воодушевленные ласковым обращением королевы с молодым де Шарни, воспылали еще большим желанием защитить честь короны, и отовсюду стали раздаваться грозные восклицания, свидетельствовавшие о готовности покорить, по меньшей мере, всю Францию.
Мария Антуанетта не преминула воспользоваться этим умонастроением, безусловно отвечавшим ее тайным мыслям.
Она предпочитала борьбу смирению, смерть — капитуляции. Поэтому, едва узнав о парижских событиях, она решилась, насколько хватит сил, противостоять мятежному духу, грозившему гибелью всему государственному устройству Франции.
На свете есть две слепые, безрассудные силы: сила цифр и сила надежд.
Цифра, за которой следует армия нулей, способна померяться мощью с целым миром.
Точно так же обстоит дело с желаниями заговорщика или деспота: пыл, в основании которого лежит еле теплящаяся надежда, рождает грандиозные замыслы, впрочем испаряющиеся так быстро, что даже не успевают сгуститься в туман.
Нескольких слов барона де Шарни и последовавших за ними приветственных криков было довольно, чтобы Мария Антуанетта вообразила себя предводительницей великой армии; она уже слышала, как катятся к месту боя ее пушки, призванные не убивать, но наводить ужас, и радовалась испугу парижан, словно окончательной победе.
Окружавшие ее мужчины и женщины, опьяненные молодостью, доверчивостью и влюбленностью, толковали о блестящих гусарах, могучих драгунах, страшных швейцарцах, шумливых канонирах и издевались над грубыми пиками с необструганными древками, не сознавая, что острие этих пик грозит гибелью благороднейшим умам Франции.
— Я, — прошептала принцесса де Ламбаль, — боюсь пики больше, чем ружья.
— Потому что смерть от пики более уродлива, дорогая моя Тереза, — со смехом отвечала королева. — Но, как бы там ни было, не тревожься. Наши парижские копейщики не стоят прославленных швейцарских копейщиков из Мора, к тому же у швейцарцев есть в запасе не только пики, но и превосходные мушкеты, из которых они, благодарение Богу, стреляют с превеликой меткостью!
— О! За это я ручаюсь, — подтвердил г-н де Безанваль.
Королева снова взглянула на г-жу де Полиньяк, чтобы узнать, вернули ли ей все эти доводы хоть немного спокойствия, но графиня, казалось, стала еще бледнее и печальнее.
Мария Антуанетта, относившаяся к подруге с такой нежностью, что часто забывала о королевском достоинстве, тщетно пыталась развеселить ее.
Молодая женщина хранила прежнюю мрачность и, судя по всему, предавалась самым мучительным раздумьям.
Но отчаяние ее повлияло лишь на настроение королевы. Юные офицеры с прежним пылом обсуждали план предстоящей битвы, а командиры их беседовали с бароном де Шарни.
В тот миг, когда это лихорадочное возбуждение достигло наивысшей точки, в покои королевы один, без охраны и без доклада, улыбаясь, вошел король.
Не в силах сдержать волнения, которым она заразила своих гостей, королева бросилась ему навстречу.
Все, кто был в ее покоях, при виде короля смолкли, и в комнате воцарилась мертвая тишина: каждый ждал слов властителя, тех слов, что воодушевляют и покоряют.
Как известно, когда в воздухе скапливается много электричества, малейшего сотрясения оказывается достаточно, чтобы высечь искру.
В глазах придворных король и королева, двигавшиеся навстречу друг другу, были двумя электрическими зарядами, и из столкновения их не могла не возникнуть молния.
Итак, придворные с трепетом ожидали первых слов, какие сорвутся с королевских уст.
— Ваше величество, — сказал Людовик XVI, — из-за всех эти происшествий мне забыли подать ужин; сделайте милость, прикажите принести его сюда.
— Сюда? — изумленно повторила королева.
— С вашего позволения.
— Но… ваше величество…
— Я нарушил вашу беседу. Ну что ж, за столом мы ее продолжим.
Короткое слово «ужин» погасило всеобщее возбуждение. Однако последняя фраза короля: «за столом мы ее продолжим» — была произнесена с таким хладнокровием, что даже королева не могла не признать: за этим спокойствием кроется немалое мужество.
Конечно же, король хотел показать, насколько он выше сиюминутных страхов.
Увы! Дочь Марии Терезии не могла поверить, что в такой час потомок Людовика Святого по-прежнему пребывает во власти обычных материальных потребностей.
Мария Антуанетта заблуждалась. Король просто-напросто хотел есть.
XXVIКАК УЖИНАЛ КОРОЛЬ ВЕЧЕРОМ 14 ИЮЛЯ 1789 ГОДА
Мария Антуанетта приказала накрыть для короля маленький столик прямо в ее покоях.
Однако дело пошло вовсе не так, как ожидала королева. Людовик XVI заставил умолкнуть всех ее приближенных лишь для того, чтобы они не отвлекали его от ужина.
Пока Мария Антуанетта пыталась вновь воодушевить своих сторонников, король поглощал яства.
Офицеры сочли этот гастрономический сеанс недостойным потомка Людовика Святого и, сбившись в кучки, смотрели на короля с куда меньшим почтением, чем следовало бы.
Королева покраснела, она сгорала от нетерпения. Ее тонкая, аристократическая, нервная натура не могла постичь этого господства материи над духом. Она подошла к королю, надеясь, что это соберет вокруг его стола начавших расходиться придворных.
— Государь, — спросила она, — нет ли у вас каких-нибудь приказаний?
— Что вы, сударыня, — отвечал Людовик с набитым ртом, — какие могут быть приказания? Разве что в эти тяжелые дни вы станете нашей Эгерией.
И он мужественно продолжил сражение с начиненной трюфелями молодой куропаткой.
— Ваше величество, — ответила королева, — Нума был миролюбивый государь. А нам сегодня, по всеобщему убеждению, нужен король воинственный, и если вашему величеству угодно искать примеры в древности, то, раз уж вы не можете сделаться Тарквинием, вам следовало бы стать Ромулом.
Король улыбнулся с почти блаженным спокойствием.
— А эти господа — люди воинственные? — спросил он, поворачиваясь к стоявшим поодаль офицерам.
Лицо его раскраснелось от еды; придворным же показалось, что оно воодушевлено отвагой.
— Да, ваше величество! — закричали они хором. — Мы мечтаем о войне! Мы хотим только одного — войны!
— Господа, господа! — остановил их король. — Мне, разумеется, весьма приятно сознавать, что в случае надобности я могу на вас рассчитывать. Но в настоящую минуту я слушаюсь только двух наставников: королевского совета и своего желудка; первый присоветует мне, как действовать впредь, а по совету второго я уже действую.
И он с хохотом протянул прислуживавшему ему официанту полную объедков тарелку и взял чистую.
Шепот изумления и гнева пробежал по толпе дворян, готовых по первому знаку короля пролить за него кровь.
Королева отвернулась и топнула ногой.
К ней подошел принц де Ламбеск.
— Видите, ваше величество, — сказал он, — король, без сомнения, полагает, подобно мне, что лучше всего подождать. Его величество действует так из осторожности; и, хотя я, к несчастью, не могу похвастать этой добродетелью, я уверен, что осторожность — качество по нашим временам весьма необходимое.
— Да, сударь, вы правы: весьма необходимое, — повторила королева, до крови кусая губы.
Со смертельным отчаянием в душе, терзаемая мрачными предчувствиями, она отошла к камину.
Разница в настроении короля и королевы потрясла всех. Королева с трудом удерживала слезы. Король продолжал поглощать ужин с аппетитом, отличавшим всех Бурбонов и вошедшим в поговорку.
Неудивительно, что зал постепенно опустел. Гости стали исчезать, как тает при первых солнечных лучах снег в садах, обнажая местами черную унылую землю.
Увидев, что рыцари, на которых она так рассчитывала, покинули ее, королева почувствовала, как утрачивается ее могущество; так некогда по дуновению Божию полчища ассирийцев и амалекитян гибли в морской пучине или ночном мраке.
От тягостных мыслей ее оторвал нежный голос графини Жюль, подошедшей к ней вместе со своей невесткой г-жой Дианой де Полиньяк.
При звуках этого голоса будущее, представившееся было гордячке-королеве в мрачном свете, вновь явилось ее воображению в цветах и пальмовых ветвях: искренняя и верная подруга стоит десятка королевств.