е мимо ушей от первого до последнего слова.
Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; без каких-либо намеков на услышанное, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и выборщики, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.
Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих гвардейцев, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице выборщиков и г-на Байи.
И карета, одна среди огромной толпы национальных гвардейцев и любопытных, поехала быстрее.
Жильбер и его спутник Бийо по-прежнему держались возле правой дверцы.
Когда карета пересекала площадь Людовика XV, с другого берега Сены раздался выстрел; белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.
Жильбер содрогнулся, как будто в нем отозвался этот выстрел. От сильного удара у него на секунду перехватило дыхание, он почувствовал острую боль и схватился за сердце.
В то же самое время близ королевской кареты раздался отчаянный крик, какая-то женщина упала, пронзенная пулей ниже правого плеча.
Пуговица на сюртуке Жильбера, большая граненая пуговица вороненой стали, какие были в моде в ту эпоху, тоже была задета пулей.
Пуговица сыграла роль кольчуги: пуля отскочила от нее; именно в это мгновение Жильбер почувствовал резкую боль и толчок.
Кусок его черного жилета и клок жабо были оторваны.
Эта пуля, отскочившая от пуговицы Жильбера, насмерть поразила несчастную женщину — ее, умирающую, истекающую кровью, поспешно унесли.
Король слышал выстрел, но ничего не видел.
Он с улыбкой наклонился к Жильберу:
— Там не жалеют пороха в мою честь, — сказал он.
— Да, ваше величество, — ответил Жильбер.
Он побоялся открыть его величеству, что он думает об этой овации.
Но в глубине души он признал, что у королевы были причины тревожиться: ведь если бы он не заслонял собой дверцу кареты, эта пуля, отскочившая от его стальной пуговицы, попала бы прямо в короля.
Чья же рука совершила этот меткий выстрел?
Тогда этого не захотели узнать… теперь этого никто никогда не узнает.
Бийо, побледнев от того, что он увидел, и не сводя глаз с дыры на сюртуке, жилете и жабо Жильбера, заставил Питу еще громче кричать: «Да здравствует отец французов!».
Впрочем, величие происходящего быстро вытеснило из памяти людей этот эпизод.
Наконец, проехав мимо Нового моста, где его встретили пушечным салютом — пушки, по счастью, не стреляли пулями, — Людовик XVI въехал на площадь перед ратушей.
На ее фасаде красовалась надпись крупными буквами — днем они были черными, но с наступлением темноты должны были зажигаться и сверкать. Надпись эта была плодом хитроумных усилий городских властей.
Она гласила:
«Людовику XVI, отцу французов и королю свободного народа».
Новая антитеза, еще более разительная, чем та, которую придумал Байи, исторгла крики восторга у всех парижан, собравшихся на площади.
Эта надпись привлекла взгляд Бийо.
Но поскольку Бийо не знал грамоты, он попросил Питу прочитать ее вслух.
Затем попросил прочесть надпись еще раз, словно в первый не расслышал.
Когда Питу повторил ее слово в слово, фермер спросил:
— Так там и написано? Прямо так и написано?
— Конечно, — ответил Питу.
— Городские власти приказали написать, что король — это король свободного народа?
— Да, папаша Бйио.
— Ну если так, — вскричал Бийо, — и если нация свободна, то у нее есть право преподнести королю свою кокарду.
И бросившись к Людовику XVI, который выходил из кареты у крыльца ратуши, он спросил:
— Ваше величество, видели вы на Новом мосту на бронзовом памятнике Генриху Четвертому национальную кокарду?
— Да, ну и что? — спросил король.
— Как что? Ваше величество, если Генрих Четвертый носит трехцветную кокарду, то и вам не зазорно ее носить.
— Конечно, — смешался Людовик XVI, — и если бы она у меня была…
— Так вот! — сказал Бийо, возвышая голос и поднимая руку. — Он имени народа я преподношу вам эту кокарду и прошу вас принять ее.
Подошел Байи.
Король был бледен. Он начинал чувствовать, что на него оказывают давление. Он вопросительно посмотрел на Байи.
— Ваше величество, — сказал Байи, — это отличительный знак всех французов.
— В таком случае, я его принимаю, — ответил король, беря кокарду из рук Бийо.
И сняв белую кокарду, он прикрепил к своей шляпе трехцветную.
По площади прокатилось громкое победное «ура».
Жильбер отвернулся, глубоко уязвленный.
Он считал, что народ слишком быстро наступает, а король слишком быстро сдает позиции.
— Да здравствует король! — крикнул Бийо, подавая сигнал к новому взрыву рукоплесканий.
— Король умер, — прошептал Жильбер, — во Франции больше нет короля.
Тысяча поднятых шпаг образовала стальной свод, протянувшийся от того места, где король вышел из кареты, и до самого зала, где его ждали.
Он прошел под этим сводом и скрылся в ратуше.
— Это вовсе не триумфальная арка, — сказал Жильбер, — это Кавдинское ущелье.
И добавил со вздохом:
— Боже мой, что скажет королева?
XЧТО ПРОИСХОДИЛО В ВЕРСАЛЕ, ПОКА КОРОЛЬ СЛУШАЛ РЕЧИ В РАТУШЕ
В ратуше короля встретили с большим почетом: его называли Спасителем свободы.
Короля попросили выступить, ибо жажда речей становилась день ото дня все сильнее; королю же хотелось наконец узнать, что думают на самом деле его подданные. Поэтому, прижав руку к сердцу, он произнес только одну фразу:
— Господа, вы всегда можете рассчитывать на мою любовь.
Пока он слушал в ратуше сообщения правительства, — ибо начиная с этого дня во Франции вдобавок к власти короля и Национального собрания появилось настоящее правительство, — народ глазел на прекрасных королевских лошадей, позолоченную карету, лакеев и кучеров его величества.
Питу после ухода короля в ратушу накупил на подаренный папашей Бийо луидор синие, белые и красные ленты и, смастерив из них национальные кокарды всех размеров, украшал ими уши лошадей, сбрую и весь экипаж.
Толпа последовала его примеру и превратила королевскую карету в настоящую лавку кокард.
Кучер и выездные лакеи были увешаны ими.
Кроме того, несколько дюжин запасных кокард были засунуты внутрь кареты.
Надо заметить, что г-н де Лафайет, верхом разъезжавший по площади, пытался разогнать этих ревнителей национального флага, но безуспешно.
Поэтому, когда король вышел из ратуши, он увидел всю эту пестроту и удивленно вскрикнул.
Затем он знаком подозвал к себе г-на де Лафайета.
Тот, опустив шпагу, почтительно приблизился.
— Господин де Лафайет, — сказал король, — я искал вас, чтобы сказать, что я утверждаю вас в должности главнокомандующего национальной гвардией.
И он сел в карету под приветственные возгласы толпы.
Что до Жильбера, то, перестав тревожиться за короля, он остался в зале заседаний вместе с выборщиками и Байи.
Его наблюдения еще не закончились.
Однако, услышав громкие крики, которыми провожали короля, он подошел к окну и бросил последний взгляд на площадь, чтобы посмотреть на поведение двух своих приятелей.
Они по-прежнему были или казались лучшими друзьями короля.
Вдруг Жильбер увидел, как по набережной Пелетье мчится покрытый дорожной пылью всадник, перед которым почтительно и покорно расступается толпа.
Народ, пока еще добрый и услужливый, с улыбкой повторял: «Офицер короля! Офицер короля!» — и приветствовал его криками: «Да здравствует король!».
И женские руки гладили взмыленного коня.
Офицер подъехал к карете в то мгновение, когда дверца ее закрылась за королем.
— Это вы, Шарни? — удивился Людовик XVI и тихо спросил:
— Как там дела?
Потом еще тише добавил:
— Как королева?
— Очень встревожена, ваше величество, — ответил офицер, просовывая голову в карету.
— Вы возвращаетесь в Версаль?
— Да.
— Вот и прекрасно! Успокойте наших друзей: все прошло как нельзя лучше.
Шарни откланялся, поднял голову и заметил г-на де Лафайета, дружески кивнувшего ему.
Шарни подъехал к Лафайету, и тот протянул ему руку; движение толпы перенесло королевского офицера вместе с лошадью с того места, где они находились, на набережную, где под бдительным надзором солдат национальной гвардии народ на пути короля уже стоял шпалерами.
Король приказал ехать шагом до площади Людовика XV; гвардейцы короля с нетерпением дожидались его возвращения. Теперь нетерпение охватило всех, лошади побежали рысью, и чем ближе к Версалю, тем быстрее.
Наблюдающий из окна Жильбер видел появление всадника, хотя и не узнал его. Он догадывался, как беспокоится королева, тем более что за последние три часа невозможно было отправить в Версаль ни одного гонца, не возбудив подозрений толпы и не выдав своей слабости.
Однако он представлял себе лишь малую часть того, что на самом деле происходило в Версале.
Дабы не утомлять читателя слишком длинной лекцией по истории, вернемся в королевскую резиденцию.
Последний гонец прискакал к королеве в три часа.
Жильбер сумел его отправить в то мгновение, когда король, пройдя под стальным сводом, целый и невредимый входил в ратушу.
При королеве находилась графиня де Шарни, только что поднявшаяся с постели, где ее со вчерашнего дня удерживало сильное нездоровье.
Она была еще очень бледна; у нее едва хватало сил поднять глаза: веки тотчас тяжелели и опускались, словно под гнетом скорби или бесчестья.
При ее появлении королева улыбнулась ей той привычной улыбкой, которая, по мнению приближенных, навсегда запечатлена на устах государей.
Ее величество, все еще пребывающая в радостном возбуждении оттого, что Людовик XVI в безопасности, сказала тем, кто был возле нее: