— Разве было бы лучше, если бы дурная весть застала вас врасплох? Зная о том, что ей грозит, королева, с присущим ей здравым смыслом и верным суждением, пойдет навстречу опасности и тогда, быть может, опасность отступит перед ней.
— Говорите же, сударь, в чем опасность?
— Ваше величество, семь или восемь тысяч вооруженных женщин вышли из Парижа и идут в Версаль.
— Семь или восемь тысяч? — презрительно переспросила королева.
— Да, но они будут останавливаться по пути, и, быть может, когда они придут сюда, их будет уже пятнадцать или двадцать тысяч.
— И что они собираются здесь делать?
— Они хотят есть, ваше величество, они идут просить хлеба у короля.
Королева посмотрела на Шарни.
— Увы, ваше величество, — сказал граф, — мое предвидение сбылось.
— Что же делать? — спросила Мария Антуанетта.
— Прежде всего предупредить короля, — сказал Жильбер.
Королева резко обернулась.
— Короля! О нет! — воскликнула она. — Зачем волновать его?
Это был крик души. В нем проявилось мужество королевы: себя она считала сильной, но в муже боялась встретить слабость и не хотела, чтобы это видели посторонние люди.
Но был ли посторонним Шарни? Был ли посторонним Жильбер?
Нет, напротив, само Провидение послало одного из них защищать королеву, другого — защищать короля.
Шарни ответил одновременно королеве и Жильберу: поступившись гордостью, он вновь обретал всю свою власть.
— Ваше величество, — сказал он, — господин Жильбер прав, нужно предупредить короля. Короля еще любят; он выйдет к женщинам, обратится к ним с речью, и это их обезоружит.
— Но кто возьмется предупредить короля? — спросила королева. — Дорога несомненно перекрыта, и это опасное предприятие.
— Король в Мёдонском лесу?
— Да, и если, что весьма вероятно, дороги…
— Я солдат вашего величества… — просто прервал Шарни. — А солдат на то и солдат, чтобы быть убитым.
Он не стал дожидаться ответа и не услышал, как королева вздохнула; он быстро сбежал по лестнице, вскочил на лошадь и вместе с двумя другими всадниками поскакал в Мёдон.
Как только он скрылся из виду, в последний раз помахав Андре (стоя у окна, она провожала его взглядом), внимание королевы привлек далекий шум, похожий на рев волн в бурю. Казалось, шум этот поднимается от самых дальних деревьев парижской дороги, которая просматривалась в тумане до самой окраины Версаля.
Вскоре горизонт стал так же страшен для глаза, как и для уха; серый туман прорезали белые частые полосы дождя.
И все же, несмотря на грозовое небо, Версаль наполнялся народом.
К замку спешили гонцы. Они несли весть о многочисленной колонне, идущей из Парижа. При мысли о радостных и легких победах минувших дней одни из них чувствовали угрызения совести, другие — ужас.
Встревоженные солдаты переглядывались и не торопились браться за оружие. Похожие на пьяных, которые стараются стряхнуть хмель, офицеры, обескураженные явным замешательством солдат и ропотом толпы, не знали, на что решиться. От предчувствия несчастий, в которых их обвинят, у них перехватывало дыхание.
Со своей стороны, королевские телохранители, а их было почти триста человек, не растерялись. Они хладнокровно седлали лошадей, испытывая лишь ту нерешительность, что овладевает солдатом перед сражением с незнакомым противником.
Как бороться против этих женщин, пустившихся в путь с грозным оружием в руках, но достигших цели без оружия, не в силах поднять руку от усталости и голода!
Однако на всякий случай гвардия строится, обнажает сабли и ждет.
Наконец женщины появляются. На полпути они разделились и шли двумя дорогами: одни через Сен-Клу, другие через Севр.
Прежде чем расстаться, они разделили восемь хлебов: это было все, что нашлось в Севре.
Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч человек!
Добравшись до Версаля, они едва волочили ноги: три четверти женщин бросили свое оружие по дороге. Майяру удалось уговорить остальных оставить оружие в домах, стоящих у городских ворот.
Когда они вошли в город, Майяр предложил:
— Чтобы никто не сомневался в нашей преданности королевской власти, давайте запоем: «Да здравствует Генрих IV!».
И умирающим голосом, в котором едва хватало силы, чтобы попросить хлеба, женщины затянули песню в честь короля.
Поэтому велико было удивление всех, кто находился во дворце, когда, вместо криков и угроз, они услышали песню, и особенно когда увидели едва держащихся на ногах певиц: шатаясь, как пьяные, от голода, они прижались своими истощенными, несчастными, мертвенными, грязными, мокрыми от воды и пота лицами к решетке; когда увидели тысячи страшных лиц и множество рук, сжимавших ее золоченые прутья.
Позже из этой фантастической толпы стали раздаваться зловещие завывания; в центре ее вспыхивали молнии.
Кроме того, время от времени все эти корчащиеся в предсмертных судорогах люди отпускали поддерживавшую их решетку и протягивали руки между прутьями.
Одни, раскрыв дрожащие ладони, молили о милости.
Другие, сжав кулаки, грозили местью.
О, то была мрачная картина!
Наверху дождь, внизу грязь…
Среди осаждающих — голод и угроза.
Среди осажденных — жалость и сомнение.
Пока все ждали Людовика XVI, королева, полная лихорадочной решимости, приказала готовиться к обороне; постепенно вокруг нее собрались придворные, офицеры, высшие должностные лица.
Среди них она заметила г-на де Сен-При, министра.
— Ступайте спросите, чего хотят эти люди, — сказала она.
Господин де Сен-При спускается вниз, пересекает двор и подходит к решетке.
— Чего вы хотите? — спрашивает он у женщин.
— Хлеба! Хлеба! Хлеба! — наперебой кричат они.
— Хлеба! — сердито отвечает г-н де Сен-При. — Когда у вас был только один хозяин, у вас было вдоволь хлеба, а теперь их у вас больше тысячи — и вот к чему это привело.
С этими словами, приказав не открывать ворота, г-н де Сен-При удаляется под крики голодных женщин.
Но тут вперед выходит депутация, и перед ней ворота все же приходится открыть.
Майяр от имени женщин обратился к Национальному собранию; он добился того, что его председатель вместе с депутацией из двенадцати женщин отправился к королю.
В то мгновение, когда депутация во главе с Мунье выходит из Национального собрания, король галопом подъезжает ко дворцу со стороны служб.
Шарни отыскал его в Мёдонских лесах.
— А, это вы, сударь, — удивился король. — Вы меня искали?
— Да, ваше величество.
— Что случилось? Я вижу, вы мчались во весь опор?
— Ваше величество, в Версале сейчас находится десять тысяч женщин: они пришли из Парижа просить хлеба.
Король пожал плечами, но не столько с презрением, сколько с жалостью.
— Увы, — сказал он, — будь у меня хлеб, я не стал бы ждать, чтобы они приходили за ним в Версаль.
И все же, воздержавшись от других замечаний и бросив грустный взгляд вслед удаляющейся охоте, которую ему приходилось покидать, он сказал:
— Ну что ж, поехали в Версаль.
И он повернул в Версаль.
Король, как мы уже сказали, только что вернулся, когда на Плас-д’Арм раздались громкие крики.
— Что там такое? — спросил Людовик XVI.
Вошел бледный как смерть Жильбер.
— Ваше величество, — сказал он, — ваши гвардейцы под предводительством господина Жоржа де Шарни напали на председателя Национального собрания и депутацию, которую он к вам ведет.
— Не может быть! — восклицает король.
— Вы слышите — это кричат те, кого убивают. Смотрите, смотрите, все разбегаются.
— Откройте ворота! — приказывает король. — Я приму депутацию.
— Но, ваше величество! — останавливает его королева.
— Откройте ворота, — повторяет Людовик XVI. — Королевские дворцы искони служат убежищем.
— Увы! — говорит королева. — Быть может, кому угодно, только не королям.
XXVВЕЧЕР 5 ОКТЯБРЯ
Шарни и Жильбер устремляются вниз по ступенькам.
— Именем короля! — кричит один.
— Именем королевы! — кричит другой.
И в один голос добавляют:
— Откройте ворота!
Но, прежде чем этот приказ был выполнен, председателя Национального собрания уже успели сбить с ног посреди двора и топчут ногами.
Рядом с ним на земле лежат две раненые женщины из депутации.
Жильбер и Шарни бросаются на помощь; пути этих двух людей, один из которых принадлежит к высшему обществу, другой вышел из низов, пересеклись.
Один хочет спасти королеву из любви к ней, другой хочет спасти короля из любви к королевской власти.
Когда ворота распахнулись, женщины хлынули во двор; они кинулись к рядам гвардейцев, к солдатам Фландрского полка: они грозят, они просят, они осыпают ласками. Нелегко сопротивляться женщинам, умоляющих мужчин именем их матерей и сестер!
— Пропустите, господа, пропустите депутацию! — кричит Жильбер.
И все расступаются, чтобы пропустить Мунье и несчастных женщин к королю.
Король, которого Шарни успел предупредить, ждет депутацию в зале рядом с часовней.
Мунье будет говорить от имени Национального собрания.
Луизон Шамбри, цветочница, что била в набат, будет говорить от имени женщин.
Мунье произносит несколько слов и представляет королю юную цветочницу.
Она делает шаг вперед, раскрывает рот, но говорит только:
— Ваше величество, хлеба!
И падает без чувств.
— Помогите ей! — кричит король. — Помогите!
Андре подбегает к королю и подает ему свой флакон с нюхательной солью.
— Ах, ваше величество, — говорит Шарни королеве с укоризной.
Королева бледнеет и удаляется в свои покои.
— Приготовить экипажи, — приказывает она. — Его величество и я уезжаем в Рамбуйе.
Тем временем бедная девушка пришла в себя; почувствовав себя в объятиях короля (он подносил к ее лицу флакон с солью), она стыдливо вскрикнула и хотела поцеловать ему руку.
Но король остановил ее.