— Тетушка, — величественно сказал он, — вы плохая родственница. Я хочу доказать вам, что вы по-прежнему не правы по отношению ко мне, по-прежнему черствы, по-прежнему скупы. Что до меня, то я не хочу, чтобы вы потом всюду рассказывали, что я разбойник с большой дороги.
Он встал на пороге и голосом Стентора, который могли слышать не только зеваки, пришедшие вместе с Питу и присутствующие при этой сцене, но еще и незнакомые люди, проходившие в пятистах шагах оттуда, произнес:
— Я призываю этих славных людей в свидетели, что я пришел пешком из Парижа, где участвовал в штурме Бастилии, что я был голоден и валился с ног от усталости, что я сел отдохнуть и поесть в доме моей родственницы и что мне приходится уйти отсюда, так как меня здесь жестоко попрекают куском хлеба и безжалостно выставляют за дверь.
Питу вложил в свою обвинительную речь столько пафоса, что соседи начали роптать против старухи.
— Я бедный путник, — продолжал Питу, — который прошел пешком девятнадцать льё; честный малый, которого господин Бийо и господин Жильбер почтили своим доверием, поручив ему проводить Себастьена к аббату Фортье; покоритель Бастилии, друг господина Байи и генерала Лафайета! И вот я призываю всех в свидетели — меня выгоняют.
Ропот усилился.
— И, — продолжал он, — поскольку я не бедный побирушка, поскольку когда меня попрекают куском хлеба, я плачу́, вот экю, я отдаю его в плату за то, что съел у моей тетки.
С этими словами Питу торжественно вынул из кармана экю и бросил на стол, откуда монета у всех на глазах отскочила и попала в миску с рисом, наполовину утонув в нем.
Это добило старуху; она опустила голову под бременем всеобщего осуждения, выражавшегося громким ропотом; два десятка рук протянулись к Питу, когда он вышел из лачуги, отрясая прах со своих ног; Питу скрылся из виду в сопровождении толпы людей, которые рады были пригласить в гости покорителя Бастилии и бесплатно предоставить стол и кров другу г-на Байи и генерала Лафайета.
Тетушка достала экю, обтерла его и положила в деревянную плошку, где ему в компании нескольких других экю предстояло ждать превращения в старый луидор.
Но кладя на место этот экю, доставшийся ей таким странным образом, она вздохнула и подумала, что, быть может, Питу, так щедро заплативший за еду, в самом деле имел право съесть все без остатка.
XXXIПИТУ-РЕВОЛЮЦИОНЕР
Отдав первый долг послушанию, Питу мог вспомнить о привязанностях своего сердца.
Повиноваться приказу очень приятно, когда этот приказ согласуется с твоими тайными желаниями.
Итак, Питу поспешил убраться восвояси и, пробежав по узенькому проулку, соединяющему Плё с улицей Лорме, которая двойным зеленым поясом своих изгородей обвивает эту часть города, бросился напрямик через поля, чтобы поскорее добраться до фермы Пислё.
Но вскоре он пошел медленнее; каждый шаг воскрешал в нем множество воспоминаний.
Когда человек возвращается в родной город или деревню, он идет по своей юности, идет по ушедшим дням, которые, по словам английского поэта, ковром расстилаются под ногами вернувшегося путешественника.
На каждом шагу стук сердца будит в нас воспоминания.
Здесь мы страдали — там были счастливы; здесь мы рыдали от горя — там плакали от радости.
Питу не обладал аналитическим складом ума, но за последние несколько недель ему пришлось стать мужчиной; он всю дорогу переживал прошлое и пришел на ферму матушки Бийо переполненный ощущениями.
Когда он заметил в ста шагах от себя длинный ряд крыш, когда он поднял глаза на вековые вязы, склонявшие свои верхушки к дымящимся старым трубам, когда он услышал далекое блеяние и мычание скотины, ворчание собак, скрип катящихся повозок, — он поправил каску на голове, проверил, крепко ли пристегнута драгунская сабля на боку, и постарался принять бравый вид, подобающий влюбленному и солдату.
Ему это удалось — поначалу никто не узнал его.
Работник поил лошадей у пруда; услышав шум, он обернулся и сквозь листву лохматой ивы заметил Питу, вернее, каску и саблю.
Работник застыл от изумления.
Поравнявшись с ним, Питу окликнул его:
— Эй, Барно, день добрый, Барно!
Работник, видя, что каска и сабля знают его имя, снял шапку и выпустил из рук поводья лошадей.
Питу с улыбкой прошествовал мимо.
Но это не успокоило работника: добродушная улыбка Питу была скрыта под каской.
Меж тем через окно столовой воинственного пришельца увидела мамаша Бийо.
Она вскочила со стула.
В то время в деревнях все были в тревоге. Ходили страшные слухи; рассказывали о разбойниках, вырубающих леса и травящих посевы.
Что означал приход этого солдата? Явился он как враг или как друг?
Мамаша Бийо окинула Питу взглядом с головы до пят, она никак не могла понять, почему при такой великолепной каске на нем крестьянские штаны, и колебалась между подозрениями и надеждой.
Неизвестный солдат вошел в кухню.
Мамаша Бийо сделала два шага навстречу. Питу, не желая уступить ей в учтивости, снял каску.
— Анж Питу! — воскликнула она. — Анж пришел!
— Добрый день, госпожа Бийо, — сказал Питу.
— Анж! О, Боже мой! Кто бы мог подумать; ты что же, завербовался в солдаты?
— Хм! Завербовался! — произнес Питу и снисходительно улыбнулся.
Потом огляделся вокруг, словно кого-то искал.
Мамаша Бийо улыбнулась: она угадала, почему Питу озирается.
— Ты ищешь Катрин? — спросила она напрямик.
— Да, госпожа Бийо, я хочу засвидетельствовать ей свое почтение, — отвечал Питу.
— Она развешивает белье. Ну, садись, погляди-ка на меня, рассказывай.
— С удовольствием, — сказал Питу. — Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, госпожа Бийо.
И Питу пододвинул себе стул.
В дверях и на ступенях лестницы столпились служанки и работники, привлеченные рассказом конюха.
Каждый раз, как приходил новый человек, слышался шепот:
— Это Питу?
— Да, это он.
— Ну и ну!
Питу обвел старых друзей дружелюбным взглядом. Едва ли не для каждого нашлась у него улыбка.
— Ты сейчас прямо из Парижа? — продолжала хозяйка дома.
— Прямехонько оттуда, госпожа Бийо.
— Как поживает наш хозяин?
— Прекрасно, госпожа Бийо.
— Как дела в Париже?
— Очень плохо, госпожа Бийо.
— Ах!
Слушатели подошли поближе.
— Король? — спросила фермерша.
Питу покачал головой и поцокал языком, что означало полное презрение к монархии.
— Королева?
На сей раз Питу вовсе ничего не ответил.
— О! — воскликнула г-жа Бийо.
— О! — повторили остальные присутствующие.
— Ну-ну, продолжай, Питу, — сказала фермерша.
— Проклятье! Задавайте вопросы, я отвечу! — воскликнул Питу, который не хотел рассказывать самое интересное в отсутствие Катрин.
— Откуда у тебя каска? — спросила г-жа Бийо.
— Это трофей, — гордо ответил Питу.
— Что такое трофей, мой друг? — осведомилась добрая женщина.
— Да, верно, госпожа Бийо, — сказал Питу с покровительственной улыбкой, — откуда вам знать, что такое трофей? Трофей — это когда ты кого-нибудь победил, госпожа Бийо.
— Так ты победил врага, Питу?
— Врага! — презрительно усмехнулся Питу. — Разве дело в одном враге? Ах, милая госпожа Бийо, вы разве не знаете, что мы с господином Бийо вдвоем взяли Бастилию!
Эти магические слова взбудоражили аудиторию. Питу почувствовал дыхание присутствующих на своих волосах и их руки на спине своего стула.
— Расскажи, расскажи, что там совершил наш хозяин, — сказала г-жа Бийо с гордостью и трепетом.
Питу снова посмотрел, не идет ли Катрин; но Катрин не показывалась.
Ему стало обидно, что мадемуазель Бийо не бросила свое белье ради свежих вестей, принесенных таким гонцом.
Питу покачал головой: он начинал злиться.
— Это слишком долго рассказывать, — сказал он.
— Ты хочешь есть? — спросила г-жа Бийо.
— Пожалуй.
— Пить?
— Не откажусь.
Работники и работницы засуетились, и не успел Питу подумать о последствиях своей просьбы, как у него под рукой оказались стакан, хлеб, мясо и всевозможные фрукты.
У Питу была, как говорят в деревне, горячая печень, то есть он быстро переваривал пищу; но при всей своей прожорливости он еще не успел переварить тетушкина петуха, последний кусок которого был проглочен не более получаса назад.
Ему так быстро все принесли, что его надежда выиграть время не оправдалась.
Он понял, что необходимо совершить над собой огромное усилие, и приступил к еде.
Но вскоре ему все же пришлось остановиться.
— Что с тобой? — спросила г-жа Бийо.
— Проклятье! Я…
— Принесите Питу выпить.
— У меня есть сидр, госпожа Бийо.
— Быть может, ты больше любишь водку?
— Водку?
— Да, ты, верно, привык к ней в Париже?
Славная женщина думала, что за время отсутствия Питу успел испортиться.
Питу гордо отверг предположение:
— Водку! — воскликнул он. — Я! Ни в коем случае!
— Тогда рассказывай.
— Если я начну сейчас, мне придется все начинать сначала, когда придет мадемуазель Катрин, а это очень долго.
Два или три человека бросились в прачечную за мадемуазель Катрин, вслед за ними устремились остальные.
Но пока все бежали в одну сторону, Питу невольно посмотрел в другую — в сторону лестницы, на второй этаж, и когда от сквозняка дверь распахнулась, увидел в дверном проеме Катрин, которая смотрела в окно.
Она смотрела в сторону леса, то есть в сторону Бурсонна.
Катрин была так поглощена созерцанием, что не заметила никакой суеты в доме; ее так занимало происходящее там, вдали, что ей было не до того, что происходит здесь.
— Эх, — сказал он со вздохом, — она смотрит в сторону леса, в сторону Бурсонна, в сторону господина Изидора де Шарни, вот в чем дело.
И он испустил глубокий вздох, еще более жалобный, чем первый.
В это мгновение работники вернулись из прачечной и из других мест, где могла быть Катрин.