Комендант лагеря Антон Бергер прошелся вдоль длинных рядов в высоких черных сапогах и куртке с меховым воротником, сложив руки за спиной. Из-за пояса свисала красивая серебряная цепочка с часами на конце. Он щелчком открыл часы и снова закрыл. Прошло пять минут, восемь, десять.
Кто-то свалился в снег полностью одетый, его утащили; но вскоре – как и предсказывал Бергер – слетела шляпа. Чуть погодя сбросили куртку. Еще одну. И еще. Каждый заключенный, который наклонялся, чтобы подобрать выброшенную куртку или помочь другому заключенному, был убит. Одна женщина начала перебирать в руках пуговицы на пальто. Пожилой мужчина разделся до майки. Еще две минуты. Три. Четыре. Бергер снова посмотрел на часы. Заключенные стали падать по двое. Земля была устлана одеждой. Всего двадцать семь минут. Бергер махнул рукой: он продолжит эксперимент в следующий раз, когда погодные условия будут еще суровее. Заключенным приказали вернуться в бараки.
На земле лежали десятки трупов. Бергер приказал немедленно собрать и сжечь сброшенную одежду.
273
Назовите Ваше имя. Бассам Арамин. Место рождения. Хеврон. Возраст? Сорок два. С кем вы путешествуете? С женой и детьми. Куда направляетесь? Англия. Куда в Англии? Бредфорд. Никогда не слышал. Там университет. С какой целью? Ходить в университет. Вы мне дерзите? Нет. Кто вам выдал это разрешение? Я это уже объяснял другим сотрудникам. Я похож на других сотрудников? В отделении Иерусалима. С какой целью вы хотите ходить в университет? Учиться. Вы профессор? Нет. Сколько вам лет? Сорок два, я же говорил. И вы собираетесь учиться? Да. Где вы ходили в школу? В деревне в Саире. И где это? Возле Хеврона. Вы ее закончили? Мою учебу прервали. Что значит «прервали»? Нет, я не закончил школу. Почему вы улыбаетесь? Я всегда улыбаюсь, часто так делаю, люблю улыбаться. Бассам, вы хотите опоздать на еще один самолет? Нет. Тогда сотрите ухмылку с лица и скажите: где вы научились говорить на иврите? После школы. Надо же, после школы. Да. У меня ваше досье, я знаю, кто вы. Тогда зачем спрашиваете? Не умничайте, отвечайте на вопрос. После школы, я выучил его, затем работал на Автономию, сперва в спорте, потом в архивах, потом меня приняли на обучение в Бредфорд, у меня есть специальное разрешение, и я имею право поехать учиться. Отвечайте на вопрос: почему вы едите в университет сейчас? Мне предложили. Вы только посмотрите, вам действительно нравится улыбаться. Не особенно. Назовите еще раз ваше имя. Зачем? Я сказал, назовите ваше имя еще раз, вы меня не расслышали, вы вообще слушали? Бассам Арамин. Двадцать пять лет вас не было за партой, и тут неожиданно, Бас-сам А-ра-мин, вы стали стипендиатом? Я этого не говорил, я еду туда получать знания. На какой срок вы едете? На год. Разрешение на два года. Да. И что вы собираетесь изучать? Шоа. Что вы сказали? Холокост. Я вас услышал, вы изучаете Шоа, вы араб, мусульманин, террорист, отсидели семь лет в тюрьме, вы нас атаковали, вы кидали в нас гранаты, вы нас терроризировали и теперь изучаете Шоа и говорите, что стипендиат, это какая-то шутка, Бас-сам, вы что, думаете, что я тупой, так? Я совсем не думаю, что вы тупой. Вы что, пытаетесь мне сказать, что едете в Англию, чтобы всем рассказывать, что Шоа никогда не было? Нет. Что значит «нет»? Одному я научился в жизни: никто не хочет быть вычеркнутым из истории. Что за хрень вы мелете? Я не заинтересован в том, чтобы отвергать правду. Да что вы говорите? Я не верю в применение насилия по какой бы то ни было причине. И с каких это пор? С очень давних. Правда? Да. И сколько собраний с террористами вы собираетесь провести в Бредфорде, Бас-сам? Я не знаю, кто такой «террорист», можете пояснить? Это вы меня спрашиваете? Меня ждет жена, меня ждут дети, мы наверняка пропустим еще один самолет, должен сказать, что я сейчас немного напуган, да. Не улыбайтесь. Я не улыбаюсь, я не смеюсь, я ничего не делаю, я просто сижу здесь, отвечаю на вопросы, жду своего самолета. Назовите свое имя. Я вам его уже назвал больше десяти раз. Имя! Бассам Арамин. Это ваш ребенок плачет? Я не вижу сквозь стены. Почему она плачет, Бассам? Я не знаю, наверное, потому что она устала, мы уже давно ждем. Ваша жена не может заставить ее замолчать? Моя жена тоже устала, мы находимся здесь уже восьмой час, я не знаю, сколько самолетов мы пропустили. Сколько у вас детей, Бассам? Пятеро. Когда-то было шестеро.
274
На одной из библиотечных фотокарточек, которые он нашел в тюрьме, был изображен лагерь в Терезиенштадте. Молодой человек в смокинге и белой бабочке стоит перед музыкальным ансамблем, натирает канифолью смычок для скрипки, смотрит прямо в объектив, готовится играть.
275
Позже он повстречает англичан, которые при слове «Бредфорд» демонстративно закатывают глаза, он видел почти нескрываемое разочарование, что это не Оксфорд, не Кембридж, не Эдинбург, не Манчестер, но им с Сальвой город очень понравился, его пространство, открытость, зеленый парк, чистая ухоженная дорожка вдоль реки, ряды низеньких домиков из красного кирпича, дымоходы, магазинчики с яркими жестяными крышами, музыка в лифтах, Манор Роу, Мирор Пул, Норт Парейд, Тамблин Хилл, Роусон, неоновые вывески, кафешки, магазины, запах уксуса, палатка с фалафелем, красные двухэтажные автобусы, мужчины в котелках, женщины в парандже, пожарные машины, мусоровозы, перезвоны церковных колоколов, призыв муэдзина, почтальон, коп-индиец в дредах на Чипсайде, канатоходец рядом с Музеем мира, дорога домой по Пембертон-драйв, улица тихая, вдоль бордюра газон, ворота перекошены, плетистая желтая роза ползет вверх по стене, синяя дверь, белый колокольчик, серебристый почтовый ящик, вешалка для шляп, скрипящие ступеньки, пять спален, вид из их комнаты на небольшой садик, стрекот радиаторов, то, что можно отпускать детей на улицу после обеда, не опасаясь за их безопасность, наблюдать, как они бегают вдоль реки, отрывать мякиш и кормить уток – удивительно простые вещи, даже под грузным серым небом Альбиона – прогулки под дождем, да и сам дождь, косые улицы, лучи солнца, ночная морось, стук капель по крыше, бушующие штормы, нескончаемые шутки про зонтики, некоторые из них Сальва, которая лишь недавно познакомилась с языком, находит довольно смешными.
276
Сальва, когда дождь падает на землю, что поднимается наверх?
277
В библиотеке он читал Примо Леви. Адорно. Сьюзен Зонтаг. Эдварда Вади Саида. Он посмотрел «Список Шиндлера», искал другие фильмы, документальные картины, прочесал кучу нового отснятого материала. Раскопал фотографии лагерей. Нашел все, что мог, про Терезиенштадт. Еще он читал про последствия травмы и ее взаимосвязь с памятью; Адлер, Жане, Фрейд. Приобретение страха. Разрушение памяти в потоке времени. Задача языка.
Подчас ему казалось, что голова готова воспламениться. Он приходил ночью домой к Сальве, измученный, возбужденный, засыпал на диване с открытыми книгами на груди и задранными на журнальный столик ногами.
Он начал работу над магистерской диссертацией: «Холокост: использование истории и памяти и их злоупотребление». Он писал рукопись от руки. Думал на арабском, писал на английском. Он знал, что этими идеями никого не удивишь, но для него они были новы. Он чувствовал себя первооткрывателем на неисследованной территории. Очутился в открытом море. Чаще всего он терпел крушение, и его останки выбрасывало на берег, но иногда появлялась надежда, что скоро завиднеется суша. Он продолжал искать точку опоры, но суша исчезала перед глазами. Это вызывало неподдельный ужас. Во что бы то ни стало он не должен струсить. Он хотел говорить об использовании прошлого для оправдания настоящего. О спирали истории, о связи одного момента с последующим. О том месте, где прошлое переходит в будущее.
Он был самым взрослым слушателем в потоке. Исследования мира. Он сидел на предпоследнем ряду в аудитории, тихо как мышка. Редко говорил громче шепота. Редко вызывался отвечать, но, если решался, его голос звучал медленно, мягко, взвешенно. Он покидал занятие с опущенной головой. Курил в одиночестве, подальше от зданий. Прятал ковер для молитв от людских глаз.
И все равно кто-то узнал: он палестинец, активист, потерял дочь десяти лет от роду, изучает Холокост.
Он знал уборщиков, охранников, поварих по именам. Приветственно кивал им, когда проходил мимо. Они были открытыми и веселыми. Хотели знать, за какую футбольную команду он болеет. Спорт его не интересовал, но он начал носить бело-голубой шарф Бредфорда. Им нравилось, как он произносит название их города, нравился его сильный арабский акцент. Брр-ад-ф-форт. За хромоту его прозвали Кайзер Созе. Ему сказали, что он чем-то похож на Кевина Спейси, только арабского пошива. Он понятия не имел, о ком шла речь, поэтому взял в прокате фильм и посмотрел его с Сальвой. Они посмеялись над тем, что он был одним из «Обыкновенных подозреваемых». Жизнь палестинца. Маленькие иронии.
Его приглашали на вечеринки, на обеды, на симпозиумы. Он принимал приглашения: одно в Глазго, другое в Копенгагене, третье в Белфасте. Это было его проклятие: он терпеть не мог разочаровывать людей и не умел говорить нет.
На все вопросы, которые так или иначе находили к нему дорогу, где бы он ни был, у него был заготовлен один и тот же ответ. Невозможно провести параллель между теми, кто сидит в тюрьме, и теми, кто их туда посадил. Уничтожьте тюрьму. Оккупация основана на ошибочном представлении о безопасности. Она должна закончиться. Пока этого не произойдет, ничего сделать будет нельзя.
Его слушателей накрывала какая-то пелена. Он знал, что его ответ их разочарует. Они ищут что-то другое – одно государство, два государства, три государства, восемь. Они хотели, чтобы он разнес Ословские соглашения, говорил о праве вернуться на оккупированные территории, аргументировал конец сионизма, новые поселения, колониализм, империализм, худну